"Москвичишку" стеречь, замерзнет. Или работу проспит, нагоняй получит. Я уже
на улицу вышел - а он под аркой встал и смотрит. Печальный такой и скучный.
Пропади ты, думаю, со своими колесами. И вы там тоже все пропадите с вашим
сабантуем, уйду я, откуда взялся, вот это верно сказано.
какого-нибудь бы тепла теперь дошлепать - до общаги или до "Арктики". Но я
от общаги как раз иду, зачем же я лишнего протопал, а в "Арктике" бичи
сидят, и Клавка будет смеяться. "А что я говорила, рыженький! Не пошла она с
тобой?" - "Ну и не пошла, говорю, очень она мне нужна! И ты мне тоже, стерва
розовая, гладкая, пушистая, не нужна, лучше я к Нинке поеду, у нее тепло, у
Нинки, она меня спать положит и не ограбит, она добрая, Нинка, она за мной
всегда смотрела, не то что другие, которым только деньги давай, у нас с ней
любовь, с Нинкой".
залив; ввалился весь деревянный, насилу кулаки из карманов вытащил. В
помещении было жарко от печки, накурено и людей набилось до тыщи - кто в
доки ехал в ночную вахту, кто с работы домой, - но все хмурые, гады, ни с
кем не поговоришь. К одному дяде я втиснулся на лавку, стал ему объяснять,
что я к Нинке еду на Абрам-мыс, потому что я ее не забыл, а он мне:
пойдут.
толкни...
куда-то понеслись галопом. Ну, и я тоже, старался не отстать. Долго же мы
бежали!
7
я не пошел - сидеть уже негде там, - сел на кнехт. Туман, и вправду,
кончился. Последние хлопья относило ветром с Баренцева, и вода не дымилась,
была черная, без морщинки, и в ней стояли огни: красные, зеленые, белые. На
том берегу светились доки, и корабли, и домишки на сопках. Там-то и жила моя
Нинка. Один огонек был ее. И я, когда возвращался с моря, всегда уже знал,
дома она или нет. И ребята мне говорили: "Нинка твоя лампадку засветила". И
мне нравилось, что она не ходит на пирс, а ждет, пока я сам приду, по своей
воле.
циркуляцию, проходили под пароходами, под их носами и кормами. Шла на судах
работа, искры сыпались в воду и шипели, что-то там заваривали, шкрябали
борта, красили, висели в беседках, а по трансляции травили джазы. Вдруг
вынырнула тюленья башка - отфыркалась, усами подвигала и опять погрузилась.
Что им тут делать в заливе, не знаю, рыбы же никакой, разве на нас поглядеть
- так чего хорошего увидишь? Однако - с другого борта показался, пронырнул,
бродяга, под килем - и опять на меня глядит. Чем-то я ему все же понравился.
Наняться бы мне на такой катеришко, работа - не бей лежачего: трап подай и
убери, гашу* на кнехт накинь и сбрось, а в основном - сиди, любуйся на воду.
Я бы непременно этого тюленя приманил, прозвал бы как-нибудь - "Васька" или
"Серега", - он бы выныривал и рядышком плыл от причала к причалу. Все же
какая-то жизнь была бы!
счастье ловить - автобус или попутки, а я, чтоб не затоптали невзначай,
пошел тихонечко последним. И закарабкался к Нинке - напрямик, через сопки.
Можно и дорогой пройти, только она вьется, гадюка, часа два по ней идешь, я
всегда по утесам карабкался. Здесь домишки, как стрижиные гнезда, лепятся
один над другим, и клочки земли - как палуба при крене, все время одна нога
выше другой. А все чего-то пытаются развести на этой земле, картошку,
морковь, но ни черта не вырастает и не вырастет. Мы эту землю отняли у чаек,
и сами за это живем, как чайки.
заледенил, и я уже думал - конец, полечу с косогора, и крика моего не
услышат. Но разглядел Нинкин плетень, вытащил из него жердину, стал ею
отталкиваться, как посохом. Окошко у Нинки светилось, я приложился лицом, но
ничего не увидел - все затянуло изморозью. Я постучался и пошел к двери,
привалился к ней. Так и дождался, покуда Нинка открыла.
говорила ни слова. И не прижалась, как всегда.
полено, и заперла наружную дверь. Потом прижалась ко мне и заплакала.
сам чуть не заплакал. Обнял ее покрепче и поцеловал в лоб. Вот уж мучение,
так мучение.
держишь?
повела.
тебе? Как ты считаешь, Нинка?
хотел знать. Она отступила, но сени были тесные, я сразу нашарил Нинкины
плечи. Она, оказывается, стояла у двери в комнату, загораживала ее.
крепышок, ежиком стриженный. Весь розовый, как из бани. И улыбался мне. А
Нинка стояла между нами. Гимнастерка его лежала на койке, на красном
стеганом одеяле; я помню, как Нинка его купила. Раньше у нее шитое было из
лоскутков. Она тепло любила до смерти и печку топила жарко, я вот так же мог
за столом сидеть, в одном тельнике. А теперь она ему пришивала пуговицы. Или
- подворотничок, это уж я не знаю; просто увидел - ножницы уже не на
гвоздочке висят, на стенке, а лежат на одеяле, рядом - иголка и нитки.
Сапоги же его кирзовые она у двери поставила, я их не заметил и повалил. Не
нарочно, а просто не заметил. Он так это и оценил, не перестал улыбаться.
был такой хорошенький, просто загляденье. Только вот ростом не вышел, не
повезло Нинке. Ну, и то хорошо.
Солдат, - говорю, - матросу друг и помощник. Взаимодействие и выручка.
он вскочил, как на пружине, протянул мне руку.
были лычки. А руку ему подал не сразу, сперва потер об штаны.
набивался на хорошее отношение.
Нинка нам не чужая.
стакан. В Нинкин. Он смотрел, моргал белесыми ресницами. Что же, думаю, ты
сейчас предпримешь? Ударишь? Ну, это просто, я туг же с копыт сойду. Но
только ведь этим не кончится. Я упаду, но я же и встану. И мне тогда все
нипочем: бутылка - значит, бутылка, табуретка - так табуретка. А Нинка чью
сторону возьмет? Поможет тебе меня выпроваживать?
сам себе налил. Вот положение.
солдатика оборона. Прошу прощения, - у сержанта.
знаешь... сошел, значит, на берег. Заваливается к своей женщине. На всех
парусах к ней летел. А у нее, представьте, другой сидит. Ну, все понятно.
Белоусов Валерий
Эриксон Стивен
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Емилина Ника
Флинт Эрик