его слушали, ему начальство говорило - он слушал. Так было на всех этажах и
всегда. С ним не разговаривали, и он не разговаривал.
видно, Усанков, за которым он цепко следил, тоже подрастерялся. Ильин -
мужик осмотрительный, равнодушный, с чего он взвился? Ясно одно - за добро
не жди добра, старая эта истина хоть как-то утешала Клячко своей горечью,
она позволяла не щадить ни Ильина, ни Усанкова, никого не жалеть, тогда тебя
будут чтить и даже любить. С этим Ильиным, выходит, он обманулся. Пострадал.
Но это не было ошибкой. Он, Клячко, не совершал ошибок. Все, что он делал,
было правильно. Не он ошибся, а ошибся Ильин, поспешив высунуться. В
сущности, это он, Клячко, выманил Ильина своим предложением. Подсознательно
выманил, инстинктивно, потому что у Клячко безошибочный нюх.
- Волки вы, хищники. Накидываетесь, как только учуете, эх вы... - От
сочувствия к себе слезы выступили у него на глазах. Зрелище было необычное.
хищник.
напомнил Клячко.
двери, но Клячко с неожиданной ловкостью опередил его, преградил дорогу...
стояли у окна. Лицо, лоб у главного инженера были в красных пятнах.
руку, вывел из кабинета. Они спустились вниз. Ильин посмотрел на часы.
Две молодые цыганки закричали им со смехом: "Сергей, иди ко мне скорей!" По
бульвару шествовала процессия старух с собачками.
чувствовал себя столичным жителем, всюду царила провинциальность;
ленинградцы тоже при всем их гоноре плохо разбирались в движениях Власти, но
провинциальной жажды быть в курсе, все знать, приобщаться не было. Каким-то
образом они уберегли независимость.
красоту. Черты былого можно было заметить в балконных перилах, в кованом
узоре поломанных ворот, где-то под крышей выступали остатки герба,
облупленные львиные головы. Бывая в Ленинграде, Усанков ощущал какой-то
упрек. Вот и сейчас, шагая за Ильиным по площади к белому раскидистому
собору с зелеными куполами, отгороженному странной оградой из пушек и цепей,
он испытывал смутную виноватость перед этим городом, перед высокомерной его
красотой, недоступностью. В сущности, Усанков всегда оставался здесь чужим.
Нигде не был чужим, а здесь был, здесь ощущал себя деревенщиной.
старичок в зеленом вельветовом пиджачке. Вид у него был обтрепанный, как у
той нищей братии, что побиралась у входа. Отличали его толстые очки и
бесшумная легкость, невесомость. Ильин почтительно поздоровался с ним за
руку, представил как Альберта Анисимовича. Усанков назвал себя, буркнул
фамилию, но старичок сказал дребезжаще:
беленьком пуху.
фотографию с портрета какого-то Немировского. Ильин удивлялся и радовался
тому, что это Витяев, нетерпеливо развязывал папку, где была фотография,
никак не мог справиться с тесемками, а открыв, испуганно застыл.
неуверенно.
портрет офицера с крохотными усиками и длинными курчавыми бакенбардами.
Выгнутые тонкие брови придавали его лицу наивность и мягкость.
тот же нос, пытался вспомнить, каким был Ильин лет двадцать назад, двадцать
с лишним, когда они познакомились. Они сидели в номере у Тимофеева, шикарный
был номер-люкс с тиснеными обоями, они трепались, пели песни, а Ильин
распевал частушки срамные, а кроме того, они ругали Клячко... Бог ты мой,
уже тогда был Клячко! Министры сменились трижды, Тимофеева похоронили, а
Клячко сносу нет.
порода. Какой из тебя гусар!
лезете? А в те годы ты совсем был тюха-матюха. Это теперь поднабрался
номенклатуры.
- Все люди, да всяк человек сам по себе.
- С какой целью?
послушание, однако глазки его посматривали из-под бровей с насмешливым
интересом.
предупреждал.
указчик? - уже совсем грубо одернул его Усанков.
бы уступая путь.
всматриваться в портрет. - Подлейшим образом проникли, враньем, обманом и
прикончили. Все на лжи было. Позор. Согласен. Возникает другой вопрос:
почему на Сталина ни одного покушения не было? Никого не нашлось. С собой
кончали от ужаса, от стыда. Стрелялись. От страха. А на диктатора руку не
осмеливались поднять. На царя, помазанника божьего не побоялись. Правда,
скопом навалились. И то стыдно, и это опасно, - он говорил негромко, словно
бы сам с собой. - Что ж это - ни одной души отчаянной, чтобы восстать...
Всякому своя пора должна быть стыднее. Ведь и в Ленина несколько раз
стреляли. А как же... Резонно. Война. Резон! Из гвардии в гарнизон! А потом
дошли до рабства подлого.
правительственная комиссия. Горячка.
меня ведь прямых доказательств нет.
с ним тихо, почти шепотом и, поклонившись Усанкову, удалился в приоткрытую
дверь собора.
она была правнучкой...
найдутся...
тебя прошу.
раздельно, чеканя каждое слово, проговорил Усанков. - И порядок. Все будет
забыто.
мошенников.
Березин Федор
Сертаков Виталий
Семенова Мария
Лукьяненко Сергей
Перумов Ник
Афанасьев Роман