Чтение 10–й страницы книги ~Смерть Ахиллеса~

* * *

Едва графиня ушла, Эраст Петрович сел за стол и по обыкновению, желая сосредоточиться, занялся каллиграфическим упражнением - стал писать иероглиф "спокойствие". Однако на третьем листке, когда до совершенства было еще очень далеко, в дверь снова постучали - резко, требовательно.

Маса пугливо оглянулся на своего священнодействующего господина, на цыпочках просеменил к двери, открыл.

Там стояла Екатерина Александровна Головина, золотоволосая возлюбленная покойного Ахиллеса. Она пылала гневом и оттого казалась еще более прекрасной.

- Вы исчезли! - воскликнула барышня вместо приветствия. - Я жду, схожу с ума от неизвестности. Что вы выяснили, Фандорин? Я сообщила вам такие важные сведения, а вы сидите тут, рисуете! Я требую объяснений!

- Сударыня, - резко перебил ее коллежский асессор. - Это я у вас требую объяснений. Извольте-ка сесть.

Взял нежданную гостью за руку, подвел к креслу и усадил. Себе придвинул стул.

- Вы сообщили мне меньше, чем знали. Что затевал Соболев? Почему он опасался за свою жизнь? Что т-такого опасного было в его поездке? Зачем ему понадобилось столько денег? К чему вообще вся эта таинственность? И, наконец, из-за чего вы рассорились? Из-за ваших, Екатерина Александровна, недомолвок я неправильно оценил ситуацию, в результате чего п-погиб один очень хороший человек. И несколько нехороших, у которых тем не менее тоже была душа.

Головина опустила голову. На ее нежном лице отразилась целая гамма сильных и, видно, не очень-то согласующихся между собой чувств. Начала она с признания:

- Да, я солгала, что не знаю, чем был увлечен Мишель. Он считал, что Россия гибнет, и хотел ее спасти. В последнее время он только и говорил, что о Царьграде, о немецкой угрозе, о великой России... А месяц назад, во время нашей последней встречи, вдруг заговорил о Бонапарте и предложил мне стать его Жозефиной... Я пришла в ужас. Мы с ним всегда придерживались различных взглядов. Он верил в историческую миссию славянства и в какой-то особенный русский путь, я же считала и считаю, то России нужны не Дарданеллы, а просвещение и конституция. - Екатерина Александровна не справилась с голосом и раздраженно взмахнула кулачком, словно помогая себе проскочить трудное место. - Когда он помянул Жозефину, я испугалась. Испугалась, что Мишель, словно бесстрашный мотылек, сгорит в том жарком огне, к которому манит его честолюбие... А еще больше испугалась, что он добьется своего. Он мог бы. Он такой целеустремленный, сильный, удачливый... Был. Во что бы он превратился, получив возможность вершить судьбами миллионов? Страшно подумать. Это был бы уже не Мишель, а кто-то совсем другой.

- И вы донесли на него? - резко спросил Эраст Петрович.

Головина в ужасе отшатнулась:

- Как вы могли такое подумать? Нет, я просто сказала: выбирай - или я, или то, что ты затеваешь. Я знала, каков будет ответ... - Она зло вытерла слезы. - Но мне и в голову не приходило, что всё закончится таким скверным и пошлым фарсом. Будущего Бонапарта убьют из-за пачки ассигнаций... Сказано в Библии - "будут постыжены гордые".

Она замахала руками - мол, всё, больше не могу, и заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь.

Подождав пока минует пик рыданий, Фандорин вполголоса произнес:

- Похоже, д-дело здесь вовсе не в ассигнациях.

- А в чем? - всхлипнула Екатерина Александровна. - Ведь его все-таки убили, да? Я почему-то верю, что вы докопаетесь до истины. Поклянитесь, что расскажете мне всю правду о его смерти.

Эраст Петрович сконфуженно отвернулся, подумав о том, что женщины несравненно лучше мужчин - преданнее, искреннее, цельнее. Разумеется, если по-настоящему любят.

- Да-да, непременно, - пробормотал он, твердо зная, что никогда и ни за что не расскажет Екатерине Александровне всей правды о смерти ее возлюбленного.

Тут разговор пришлось оборвать, потому что за Фандориным явился посыльный от генерал-губернатора.

* * *

- Как содержимое сейфа, ваше превосходительство? - спросил коллежский асессор. - Обнаружили что-нибудь интересное?

- Массу, - с довольным видом ответил обер-полицеймейстер. - Картина темных делишек покойного в значительной мере прояснилась. Надо будет еще поколдовать с расшифровкой денежных записей. Со многих цветков наша пчелка нектар собирала, не только с Миши Маленького. А что у вас?

- Да есть кое-что, - скромно ответил Фандорин.

Разговор происходил в генерал-губернаторском кабинете. Самого Долгорукого, однако же, пока не было - по словам секретаря, его сиятельство заканчивали обед.

Наконец появился Владимир Андреевич. Вошел с видом загадочным и значительным, сел, официально откашлялся.

- Господа, по телеграфу получен ответ из Петербурга на мой подробный рапорт. Как видите, дело было сочтено настолько важным, что обошлось без проволочек. В данном случае я - всего лишь передаточное звено. Вот что пишет граф Толстов: "Милостивый государь Владимир Андреевич, в ответ на Вашу депешу довожу до Вашего сведения, что капитан Певцов, действительно, состоит при шефе Жандармского корпуса и в настоящее время находится в Москве с особым заданием. В частности, капитану предписывалось негласно изъять портфель, в котором могли содержаться документы, представляющие государственную важность. Следствие по делу о кончине генерал-адъютанта М.Д.Соболева Высочайше предписано считать законченным, о чем будет отправлено соответствующее определение и Евгению Осиповичу. Чиновника особых поручений Фандорина за самоуправство - привлечение к секретному расследованию частного лица, что повлекло за собой гибель вышеозначенного лица - Высочайшим же указанием велено от должности отстранить и поместить под домашний арест вплоть до особого распоряжения. Министр внутренних дел Д.А.Толстов".

Князь сокрушенно развел руками и молвил потрясенному Фандорину:

- Вот, голубчик, как оно повернулось. Ну да начальству видней.

Побледнев, Эраст Петрович медленно поднялся. Нет, не строгая, но, в сущности, справедливая монаршая кара заставила похолодеть его сердце. Хуже всего было то, что позорно провалилась версия, выдвинутая им с таким апломбом. Принять тайного правительственного агента за главного злодея! Какая постыдная ошибка!

- Мы тут с Евгением Осиповичем потолкуем, а вы уж, не обессудьте, ступайте к себе в гостиницу, да отдыхайте, - сочувственно сказал Долгорукой. - И не вешайте носа. Вы мне пришлись по сердцу, я за вас перед Петербургом похлопочу.

Коллежский асессор понуро направился к выходу. У самых дверей его окликнул Караченцев.

- Так что вы там обнаружили, в записной книжке? - спросил генерал и незаметно подмигнул - мол, ничего, перемелется - мука будет.

Помолчав, Эраст Петрович ответил:

- Ничего интересного, ваше п-превосходительство.

* * *

В гостинице Фандорин прямо с порога объявил:

- Маса, я обесчещен и помещен под арест. Из-за меня погиб Грушин. Это раз. У меня больше нет идей. Это два. Жизнь кончена. Это три.

Эраст Петрович дошел до постели, не раздеваясь, рухнул на подушку и тут же уснул.

Глава двенадцатая, в которой капкан захлопывается

Первое, что увидел Фандорин, открыв глаза, - заполненный розовым закатом прямоугольник окна.

На полу у постели, церемонно положив руки на колени, сидел Маса - в черном парадном кимоно, лицо строгое, на голове свежая повязка.

- Ты что это вырядился? - с любопытством спросил Эраст Петрович.

- Вы сказали, господин, что вы обесчещены и что у вас больше нет идей.

- Так что с того?

- У меня есть хорошая идея. Я все обдумал и могу предложить достойный выход из тяжелой ситуации, в которой мы оба оказались. Ко всем своим многочисленным проступкам я прибавил еще один - нарушил европейский этикет, запрещающий пускать женщину в ванную. То, что я не понимаю этого странного обычая, меня не оправдывает. Я выучил целых двадцать шесть страниц из словаря - от легкого слова вонютика, что означает "человек, от которого неприятно пахнет", до трудного слова во-су-по-мо-си-те-фу-со-то-во-ва-ние, что означает "оказание помощи", но даже это суровое испытание не сняло тяжести с моей души. Что до же вас, господин, то вы сами сказали: ваша жизнь кончена. Так давайте, господин, уйдем из жизни вместе. Я все приготовил - даже тушь и кисточку для предсмертного стихотворения.

Фандорин потянулся, ощущая блаженную ломоту в суставах.

- Отстань, Маса, - сказал он, сладко зевнув. - У меня есть идея получше. Чем это так вкусно пахнет?

- Я купил свежие бубрики, самое лучшее, что есть в России после женщин, - печально ответил слуга. - Суп из прокисшей капусты, которым здесь все питаются, просто ужасен, но бубрики - прекрасное изобретение. Я хочу напоследок потешить свою хара, прежде чем разрежу ее кинжалом.

- Я тебе разрежу, - погрозил коллежский асессор. - Дай-ка бублик, я страшно голоден. Перекусим и за работу.

* * *

- Господин Клонов, из 19-го? - переспросил кельнер (так, на германский лад, называли в "Метрополе" старших служителей). - Как же-с, отлично помним. Был такой господин, из купцов. А вы, мистер, ему знакомый будете?

К вечеру идиллический закат внезапно ретировался, вытесненный холодным ветром и быстро сгущающимся мраком. Небо посуровело, брызнуло мелким дождиком, грозившим к ночи перерасти в нешуточный ливень. В связи с погодными обстоятельствами Фандорин оделся так, чтобы противостоять стихии: кепи с клеенчатым козырьком, непромокаемая шведская куртка из перчаточной лайки, резиновые галоши. Вид у него был до невозможности иностранный, чем, очевидно, и объяснялось неожиданное обращение кельнера. Семь бед один ответ, решил коллежский асессор, он же беглый арестант, и, перегнувшись через стойку, прошептал:

- Вовсе я ему не знакомый, милейший. Я жандармского корпуса к-капитан Певцов, а дело тут важнейшее и секретнейшее.

- Понял, - тоже шепотом ответил кельнер. - Сию минуту доложу.

Он зашелестел учетной книгой.

- Вот-с. Купец первой гильдии Николай Николаевич Клонов. Въехали утром 22-го, прибыли из Рязани. Съехать изволили в ночь с четверга на пятницу.

- Что?! - вскричал Фандорин. - Это с двадцать четвертого на двадцать пятое?! И прямо ночью?

- Точно так-с. Я сам не присутствовал, но тут запись - извольте взглянуть. Полный расчет произведен в полпятого утра, в ночную смену-с.

Сердце Эраста Петровича сжалось от нестерпимого азарта, знакомого только заядлым охотникам. С деланной небрежностью он спросил:

- А каков он на вид, этот Клонов?

- Обстоятельный такой господин, солидный. Одно слово - купец первой гильдии.

- Что, борода, большой живот? Опишите внешность. Есть ли особые приметы?

- Нет, бороды нет-с, и фигура не толстая. Не из Тит Титычей, а из современных коммерсантов. Одевается по-европейски. А внешность... - Кельнер подумал. - Обыкновенная внешность. Волосами блондин. Особые приметы... Разве что глаза-с. Очень уж светлые, какие у чухонцев бывают.

Фандорин хищно хлопнул ладонью по стойке. В яблочко! Вот он, главный персонаж. Въехал во вторник, за два дня до прибытия Соболева, а убрался в тот самый час, когда офицеры вносили мертвого генерала в обкраденный 47-ой номер. Горячо, очень горячо!

- Так вы говорите, солидный человек? Поди, люди к нему приходили, деловые п-партнеры?

- Никаких-с. Только пару раз нарочные с депешами. По всему видно было, что человек приехал в Москву не по делам, а больше развеяться.

- Это по чему же "по всему"?

Кельнер заговорщицки улыбнулся и сообщил на ухо:

- Как прибыли, первым делом стали насчет женского пола интересоваться. Мол, какие на Москве есть дамочки пошикарней. Чтоб непременно блондинка, да постройнее, с талией-с. С большим вкусом господин.

Эраст Петрович нахмурился. Получалось что-то странное. Не должен бы "капитан Певцов" блондинками интересоваться.

- Он об этом говорил с вами?

- Никак нет-с, это мне Тимофей Спиридоныч рассказывали. Они у нас кельнером служили, на этом самом месте. - Он вздохнул с деланной грустью. - В субботу преставился Тимофей Спиридоныч, царствие ему небесное. Завтра панихида-с.

- Как так "преставился"? - подался вперед Фандорин. - От чего?

- Обыкновенно-с. Шел вечером домой, поскользнулся, да затылком о камень. Тут недалеко, в проходном дворе. Был человек и нету. Все под Богом ходим. - Кельнер перекрестился. - Помощником я у них состоял. А теперь повышение вышло. Эх, жалко Тимофея Спиридоныча...

- Значит, Клонов с ним про дамочек говорил? - спросил коллежский асессор, остро чувствуя: вот сейчас, сейчас спадет пелена с глаз и картина произошедшего откроется во всей своей ясной и логичной цельности. - А подробней Тимофей Спиридоныч не рассказывал?

- Как же-с, любил покойник языком почесать. Говорит, обозначил девятнадцатому (так мы про меж собой постояльцев называем, по нумеру-с) всех московских блондинок высокого классу. Больше всего девятнадцатый мамзель Вандой из "Альпийской розы" заинтересовался.

Эраст Петрович на миг закрыл глаза. Вилась-вилась веревочка, да вот и кончик показался.

* * *

- Вы?

Ванда стояла в дверях, кутаясь в кружевную мантилью и испуганно смотрела на коллежского асессора, чья мокрая кожаная куртка, отражая свет лампы, казалась обрамленной сияющим нимбом. За спиной позднего посетителя шелестела и двигалась стеклянная стена дождя, еще дальше чернела тьма. С куртки на пол стекали ручейки.

- Входите, господин Фандорин, вы весь промокли.

- Самое удивительное, - сказал Эраст Петрович вместо приветствия, - что вы, мадемуазель, до сих пор еще живы.

- Благодаря вам, - передернула тонкими плечами певица. - У меня до сих пор перед глазами нож, который все приближается, приближается к моему горлу... Я по ночам спать не могу. И петь не могу.

- Я имел в виду вовсе не герра Кнабе, а Клонова. - Фандорин в упор смотрел в огромные зеленые глаза. - Расскажите мне про этого интересного господина.

Ванда не то удивилась, не то изобразила удивление.

- Клонов? Николай Клонов? При чем здесь он?

- А вот в этом мы сейчас разберемся.

Вошли в гостиную, сели. Горела только настольная лампа, накрытая зеленой шалью, отчего вся комната была похожа на подводный мир. Царство морской волшебницы, подумалось было Эрасту Петровичу, но неуместные мысли были решительно отогнаны прочь.

- Расскажите мне про к-купца первой гильдии Клонова.

Ванда взяла у него мокрую куртку, положила на пол, нимало не заботясь о сохранности пушистого персидского ковра.

- Очень привлекательный, - мечтательным тоном произнесла она, и Эраст Петрович ощутил нечто вроде укола ревности, на которую, однако же, не имел никаких прав. - Спокойный, уверенный. Хороший человек, мужчина из лучших, такого редко встретишь. Мне, во всяком случае, такие почти не попадаются. На вас чем-то похож. - Она слегка улыбнулась, и Фандорину стало не по себе - околдовывает. - Но я не понимаю, почему вы им интересуетесь?

- Этот человек не тот, за кого себя выдает. Он никакой не к-купец.

Ванда полуотвернулась, взгляд стал отсутствующим.

- Это меня не удивляет. Но я привыкла к тому, что у всех свои тайны. В чужие дела стараюсь не вмешиваться.

- Вы проницательная женщина, мадемуазель, без этого вы вряд ли преуспели бы в вашей... профессии, - Эраст Петрович смутился, понимая, что не совсем удачно выразился. - Неужели вы никогда не чувствовали исходящую от этого ч-человека угрозу?

Певица быстро обернулась к нему:

- Да-да. Иногда. Но откуда вы это знаете?

- Я имею веские основания полагать, что Клонов - человек опаснейший. - И без малейшего перехода: - Скажите, это он свел вас с Соболевым?

- Нет, вовсе нет, - так же быстро ответила Ванда. Не слишком ли быстро?

Она, кажется, сама это почувствовала и сочла нужным поправиться:

- Во всяком случае, к смерти генерала он никоим образом непричастен, клянусь вам! Все произошло именно так, как я вам рассказывала.

Вот теперь она говорила правду - или верила, что говорит правду. Все признаки - модуляции голоса, жесты, движения лицевых мускулов - были именно такими, как следует. Впрочем, не исключено, что в госпоже Толле пропадала незаурядная актриса.

Эраст Петрович поменял тактику. Мастера сыскной психилогии учат: если есть подозрение, что допрашиваемый не искренен, а лишь играет в искренность, нужно обрушить на него град быстрых, неожиданных вопросов, требующих односложного ответа.

- Клонов знал про Кнабе?

- Да. Но какое...

- Он говорил о портфеле?

- О каком портфеле?

- Упоминал Хуртинского?

- Кто это?

- Он носит оружие?

- Кажется, да. Но разве закон это запре...

- Вы с ним еще встретитесь?

- Да. То есть...

Ванда побледнела, закусила губу. Эраст Петрович понял: сейчас станет врать, и скорей, пока не начала, заговорил по-иному - очень серьезно, доверительно, даже проникновенно:

- Вы должны сказать мне, где он. Если я ошибаюсь и он не тот, кем я его считаю, ему лучше снять с себя п-подозрение сейчас. Если же я не ошибаюсь, это страшный человек, совсем не такой, как вам представляется. Насколько я понимаю его логику, он не оставит вас в живых, это не в его правилах. Я поражен тем, что вы до сих пор еще не в покойницкой Тверской полицейской части. Ну же, как мне его найти, вашего Клонова? Она молчала.

- Говорите. - Фандорин взял ее за руку. Рука была холодной, но пульс бился часто-часто. - Один раз я уже спас вас и намерен сделать это вновь. Клянусь вам, если он не убийца, я его не трону.

Ванда смотрела на молодого человека расширенными зрачками. В барышне происходила внутренняя борьба, и Фандорин не знал, чем склонить чашу весов на свою сторону. Пока он лихорадочно соображал, взгляд Ванды обрел твердость - перевесила какая-то мысль, оставшаяся Эрасту Петровичу неведомой.

- Я не знаю, где он, - окончательным тоном произнесла певица.

Фандорин немедленно встал и откланялся, более не сказав ни единого слова. К чему?

Главное, что она с Клоновым-Певцовым еще встретится. Чтобы выйти на цель, достаточно установить грамотную слежку. Коллежский асессор остановился посреди Петровки, не обращая внимания на дождь, который, правда, лил уже не так яростно, как прежде.

Какая к черту слежка! Он же под арестом и должен безвылазно сидеть в гостинице. Помощников не будет, а в одиночку толковое наблюдение не организуешь - тут нужно по меньшей мере пять-шесть опытных агентов.

Чтобы мысль свернула с заезженной колеи, Фандорин быстро и громко хлопнул в ладоши восемь раз. Спрятанные под зонтами прохожие шарахнулись от сумасшедшего, а на устах коллежского асессора появилась довольная улыбка. Ему пришла в голову оригинальная идея.

Войдя в просторный вестибюль "Дюссо", Эраст Петрович сразу повернул к стойке.

- Любезный, - начальственным голосом обратился он к портье, - соедини-ка меня с номерами "Англия", что на Петровке, а сам поди, у меня к-конфиденциальный разговор.

Портье, успевший привыкнуть к таинственному поведению важного чиновника из 20-го, поклонился, поводил пальцем по висевшему на стене листу телефонных абонентов, нашел нужный, снял рожок.

- "Англия", господин Фандорин, - сказал он, протягивая коллежскому асессору слуховую трубку. Там пропищали:

- Кто телефонирует?

Эраст Петрович выжидательно посмотрел на портье, и тот деликатно удалился в самый дальний угол вестибюля.

Лишь тогда Фандорин, приложив губы к самому переговорному отверстию, произнес:

- Извольте пригласить к аппарату госпожу Ванду. Скажите, срочно вызывает господин Клонов. Да-да, Клонов!

Сердце молодого человека билось учащенно. Пришедшая ему в голову идея была нова и до дерзости проста. Дело в том, что телефонная связь, столь стремительно завоевывавшая популярность у жителей Москвы, при всем своем удобстве технически была пока далека от совершенства. Смысл сказанного разобрать почти всегда удавалось, но тембр и нюансы голоса мембрана не передавала. В лучшем случае - и то не всегда - было слышно, мужской это голос или женский, но не более того. Газеты писали, что великий изобретатель мистер Белл разрабатывает новую модель, которая будет передавать звук гораздо лучше. Однако, как гласит китайская мудрость, своя прелесть есть и в несовершенствах. Эрасту Петровичу еще не приходилось слышать, чтобы кто-то пытался выдать себя в телефонном разговоре за другое лицо. Отчего же не попробовать?

В рожке зазвучал визгливый, прерываемый потрескиваниями голос, вовсе не похожий на вандино контральто:

- Коля, ты? Какое счастье, что ты догадался мне протелефонировать!

"Коля"? "Ты"? Хм!

А Ванда быстро, глотая слоги, кричала в трубку:

- Коля, тебе угрожает опасность! У меня только что был человек, который тебя ищет!

- Кто? - спросил Фандорин и замер - сейчас она его разоблачит.

Но Ванда ответила как ни в чем не бывало: