И лишь чистой случайностью надо считать то, что очень небогатая, мало
смыслившая в политике буржуазия, мирно управлявшая делами в Довии, в Форли,
в Предаппио, не обратила внимания на этого молодого человека. Вдобавок,
семья его была хоть и крестьянская, но старая, жившая в этих местах
столетья, а сам он был, при тяжелом и буйном характере, человек чрезвычайно
способный, и ум у него был живой, и руки были золотые; он имел какой-то
школьный диплом, и уже тогда немного владел иностранными языками. Некоторые
земляки считали его не совсем нормальным. В школе он был груб с товарищами,
особенно с теми, у которых были состоятельные родители, вечно дрался,
однажды пустил чернильницей в учителя. Учился же недурно: вышел первым по
итальянской литературе и по музыке.
политическим эмигрантом, но это было неверно. Получив на родине место
школьного учителя, он скоро признал, что учить маленьких детей для него дело
неподходящее; государство щедро оплачивало его труд 56-ью лирами в месяц;
стоило попытать счастья в других странах; а ему вдобавок очень хотелось
путешествовать, видеть новое, иметь приключения.
развозил по лавкам в тележке вино, работал, как полагалось, одиннадцать
часов в сутки, получал по тридцать два сантима в час, порою ночевал в сорном
ящике. Случалось, просил милостыню, стучал в окна и грубо требовал хлеба, --
иногда и получал. Впоследствии сам рассказывал, что как-то, увидев в пустом
саду двух закусывавших на 50 скамейке английских туристок, насильно отобрал
у них хлеб и сыр (может быть, и привирал).
серьезные книги: Ницше, Штирнера, Нордау, Кропоткина. Странным при его
характере образом, подпадал под влияние чуть ли не каждого знаменитого
автора. Прочел "Коммунистический Манифест" и объявил себя марксистом. Где-то
раздобыл медаль с изображением Карла Маркса и всегда ее при себе носил.
Впрочем, называл себя и анархистом. Скоро он стал встречаться с
революционерами и с революционерками. Всегда нравился женщинам, даже до
времени своей мировой славы. С одной не повезло.
жить громадное большинство людей. И аппетит у него был волчий. Он часто
останавливался у окон дорогих ресторанов, смотрел, как едят и пьют туристы,
заглядывался на хорошо одетых дам. Говорил товарищам: "Как я ненавижу
богачей! О, проклятая нищета! Сколько же времени мне еще придется всЈ это
терпеть!" По вечерам делал то, что полагалось делать настоящим эмигрантам,
пока с годами им это не надоедало: посещал митинги, слушал заезжих ораторов,
Жореса, Бебеля, Вандервельде. Они говорили дело и говорили хорошо, но ничего
особенного в их ораторском таланте он не находил: сам мог бы сказать не
хуже, да вопрос не в том, как говорить, а важно, кто говорит: одно дело,
если знаменитый член парламента, а другое если эмигрант в лохмотьях. У
Жореса хоть голос был особенный, медный, громоподобный, а у других и этого
не было. Расспрашивал о них. Многие социалисты вышли из настоящей богатой
буржуазии: им было нетрудно выбраться в люди. Правда, Бебель будто бы был в
молодости рабочим, но выдвинулся тогда, когда еще почти никакой конкурренции
не было. "Ученые? Едва ли, разве только опять-таки Жорес, а Бебель и знает
не больше, чем я. Сыты, хорошо одеты, живут именно как буржуа. И только я
один голодаю и не выхожу в люди!" -- с всЈ росшей ненавистью думал он. 51
что никакого Бога нет; ему объяснили старшие товарищи: об этом серьезно и
говорить нельзя. Решил раз навсегда всЈ объяснить всем. В Лозанну приехал из
Рима для религиозной пропаганды, для диспутов с неверующими, пастор
Талиателли. Такие диспуты происходили тогда нередко, особенно в Париже.
Знаменитый анархист Себастиан Фор ездил по Франции с одной и той-же лекцией:
"Двенадцать доказательств того, что Бога не существует".
толпу, и возражать ему приходили ученые, красноречивые священники. В Лозанне
же всЈ было гораздо скромнее, публика состояла из простых людей, они спорить
не умели, хотя, быть может, религиозными вопросами интересовались; часть их
апплодировала священникам, часть безбожникам. В этот день, 7 сентября 1903
года, никто из оппонентов не пришел, и слушатели после лекции уже вставали с
мест, когда кто-то из публики сказал:
насторожились; выходившие люди остановились у дверей. На трибуну поднялся
бледный человек в лохмотьях, с худым, изможденным лицом, с густой щетиной на
щеках, с блестящими черными глазами, с выдающимся подбородком. Он был похож
немного на Паганини, немного на Бонапарта и очень этим гордился. Его голова
была бы интересна и Рембрандту, и Лафатеру.
назад голову. <--> Зовут меня Бенито Муссолини. Я итальянский эмигрант,
чернорабочий. Я долго говорить не буду, скажу только несколько слов. Но для
этого мне необходимы часы, а у меня часов нет, они мне не по карману. Не
даст ли мне кто-либо свои?
знал. Слушатели не спешили 52 исполнить его желание, -- вдруг и не отдаст?
Пастор с улыбкой протянул ему свои часы. Он поблагодарил.
он. -- Я утверждаю, что никакого Бога нет! И приведу только одно
доказательство. Даю вашему Богу, уважаемый пастор, пять минут времени. Если
он существует, то пусть поразит меня за богохульство...
что пять минут ждать нельзя: пропадет эффект. Положил часы на стол и сошел с
трибуны.
большой, серьезный диспут. Он принял вызов. Диспут действительно скоро
состоялся. О Муссолини заговорили, публики пришло много, его речь против
религии была напечатана каким-то издательством.
революционных изданиях, они что-то платили, хотя и очень немного. Писал
статьи богохульные и статьи политические об итальянских и русских делах.
Когда царь должен был приехать с визитом в Италию, Муссолини напечатал
статью о "зловещем палаче с берегов Невы". Много позднее, всего лет за
десять до своего прихода к власти, написал восторженную статью об убийстве
Столыпина и призывал к цареубийству. Выступал на маленьких собраниях,
говорил о "социалистическом фагоцитозе", сходном с "фагоцитозом
физиологическим", который открыл русский ученый Метцников" (т. е. Мечников).
Получил от рабочих карточку на бесплатные обеды. Кое-какие гроши присылала
из Италии мать. Таким образом мог жить, хотя и скудно.
напечатаны сенсационные документы, "неопровержимо доказывавшие", что
Муссолини 53 был в то время тайным агентом политической полиции. Так было, в
силу комического "закона истории" и с другими диктаторами или
полудиктаторами после их смерти (о Троцком это еще при его жизни доказывали
два очень осведомленных -- каждый по своему -- человека); только о Ленине
этого не говорили и не писали: уж слишком было бы глупо. На самом деле
никогда Муссолини тайным агентом полиции не был. Напротив, очень рано, еще в
Швейцарии, попал под надзор двух полиций.
"Выслали как бешеную собаку, чтобы не заразила", -- позднее говорил он.
Высылка на родину была для него опасна, хотя и не из за политики: он в свое
время не явился к отбыванию воинской повинности, был объявлен дезертиром и
заочно приговорен к году тюрьмы. Но, как обычно во всех почти странах,
действия полиции не отличались большой осмысленностью. Швейцарские жандармы
грозно надели на Муссолини наручники и довезли его до границы, там наручники
сняли и строго на строго приказали ему идти дальше. Он вернулся в Лозанну и
"перешел на нелегальное положение". Впрочем, по случаю рождения наследника
итальянского престола, дезертирство подпало под амнистию, и Муссолини
вернулся на родину.
писал революционные и кровожадные статьи. Написал и какой-то роман. Писал
очень быстро, в четверть часа статью или главу романа. Имя теперь у него
было, хотя еще и небольшое, -- на митингах его иногда по ошибке называли
"товарищ Муссолино". Он восхищался Маратом, но восхищался и Наполеоном.
Часто повторял Наполеоновские слова: "Революция это идея, доставшая для себя
штыки". Эти слова он позднее выбрал девизом для своей газеты "Пополо
д-Италиа". Штыков у него пока не было, идея же была, впрочем, чужая и
довольно распространенная. Он был членом социалистической партии.
мегаломан: все о себе!" Муссолини ее совершенно не выносил, как ненавидел и
всех демократических правителей: везде, под видом народоправства, правят два
десятка людей. Они делят между собой портфели, постоянно сменяют друг друга,
ничем друг от друга не отличаются, все друг друга ненавидят, и все между
собой на ты, как каторжники. Хоть были бы очень умны и способны! И этого
нет! "Где им до меня!" -- Действительно у него не так давно состоялся
публичный диспут с самим Вандервельде. Оба умели и говорить и орать, оба
знали цену аудитории. Спор был о религиозном вопросе. Вандервельде --
почему-то с шуточками -- защищал полную свободу всех религий. Муссолини -- с
поддельным, вероятно, бешенством -- в самых ужасных, непечатных выражениях
ругал Христа, апостолов и христианское ученье. Голос у него был громче, чем
у Вандервельде; еще больше было и напористости.
скандалы; в ту пору он еще пил вино, но пьяницей никогда не был. Питался
капустой и редиской. Теперь обычно был бодр и жизнерадостен. Одевался уже
лучше, отпустил себе черную бородку. Играл на скрипке, с ней расставался
неохотно. Громко и с чувством декламировал на память стихи Кардуччи,
Шилова Юлия
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Перумов Ник
Лондон Джек