юнцы!
Западе, меня знают от Чикаго до Сан-Франциско, если не лично (в некоторых
случаях), то, во всяком случае, понаслышке. Вам там всякий скажет, какая у
меня репутация. А в Нью-Йорке решили, что я для них недостаточно хороша.
Недостаточно хороша для Нью-Йорка! Как вам это нравится?! - и она коротко
рассмеялась своим мелодичным смехом. Долго ли миссис Хедуэй боролась с
гордостью, прежде чем признаться ему в этом, Уотервилу не дано было знать.
Обнаженная прямота ее признания говорила, казалось, о том, что у нее
вообще нет гордости, и, однако, как он только теперь понял, сердце ее было
глубоко уязвлено, и больное место вдруг начало саднить.
нем всю зиму одна-одинешенька. Я была для них неподходящей компанией. Я...
такая, как вы меня видите... не имела там успеха. Истинный бог, так все и
было, хоть мне и нелегко признаваться вам в этом. Ни одна порядочная
женщина не нанесла мне визита.
избрать линию поведения. Он не понимал, что побудило ее рассказать правду,
хотя эпизод этот показался ему весьма любопытным и он был рад получить
сведения из первых рук. Он понятия не имел о том, что эта примечательная
женщина провела зиму в его родном городе - неопровержимое доказательство
того, что и приезд ее, и отъезд прошли незамеченными. Говорить, будто он
уезжал надолго, было бессмысленно, ибо он получил назначение в Лондон
всего полгода назад и провал миссис Хедуэй в нью-йоркском обществе
предшествовал этому событию. И вдруг на него снизошло озарение. Он не стал
ни объяснять случившегося, ни приуменьшать его важности, ни искать ему
оправдания; он просто отважно положил на миг свою руку поверх ее руки и
воскликнул как можно нежнее:
они не помогают по-настоящему, они только помеха, и чем их больше, тем
хуже это выглядит. Женщины просто-напросто повернулись ко мне спиной.
то знаю: ни одна из них не переступила мой порог. И не старайтесь смягчить
краски: я прекрасно понимаю, как обстоит дело. В Нью-Йорке я, с вашего
позволения, потерпела крах.
признался впоследствии Литлмору, разгорячившись.
сверху с холодной и жесткой улыбкой, которая была лучшим ответом на ее
вопрос: эта улыбка говорила о страстном желании взять реванш. Движения
миссис Хедуэй были столь стремительны и порывисты, что Уотервилу было за
ней не поспеть: он все еще сидел, отвечая ей на взгляд взглядом и
чувствуя, что теперь, наконец, беспощадность, мелькнувшая в ее улыбке,
сверкнувшая в вопросе, помогли ему понять миссис Хедуэй.
и неуверенно смеясь ее трагическому тону. Конечно, она рассчитывает, что
он поможет ей взять реванш; но в числе тех, кто выказал ей пренебрежение,
были его родственницы: мать, сестры, бесчисленные кузины, и, идя рядом с
ней, он решил по размышлении, что в конечном счете они были правы. Они
были правы, что не нанесли визита женщине, которая может вот так
жаловаться на причиненные ей в свете обиды. Ими руководил верный инстинкт,
ибо, даже не ставя под сомнение порядочность миссис Хедуэй, нельзя было не
сознаться, что она вульгарна. Возможно, европейское общество и примет ее в
свое лоно, но европейское общество будет не право. Нью-Йорк, сказал себе
Уотервил в пылу патриотической гордости, способен занять более правильную
позицию в таком вопросе, чем Лондон. Несколько минут они шли в молчании,
наконец Уотервил заговорил, честно пытаясь выразить то, что в тот момент
больше всего занимало его мысли.
не должен ставить это себе целью. Следует исходить из того, что вы уже
находитесь в обществе... что вы и есть общество, и если у вас хорошие
манеры, то, с точки зрения общества, вы достигли всего. Остальное не ваша
забота.
воскликнула:
мало. Понятное дело, я говорю не так, как надо... Я сама это знаю. Но
дайте мне сперва попасть туда, куда я хочу... а уж потом я позабочусь о
своих выражениях. Стоит мне туда попасть, и я буду само совершенство! -
голос ее дрожал от клокотавших в ней чувств.
(*14) с книжными ларями вдоль нее, на которые Уотервил бросил тоскливый
взгляд, остановились, поджидая коляску миссис Хедуэй, стоявшую неподалеку.
Украшенный бакенбардами Макс уселся внутри на тугих, упругих подушках и
задремал. Он не заметил, как коляска тронулась с места, и пришел в себя,
лишь когда она подъехала к ним вплотную. Он вскочил, недоуменно озираясь
вокруг, затем без тени смущения выбрался на подножку.
(ит.)], - заметил он с благодушной улыбкой, открывая дверцу перед миссис
Хедуэй.
ландо. Уотервил последовал за ней. Он не удивился, увидев, что она так
распустила своего фактотума; она и не могла иначе. Но воспитанность
начинается у себя дома [перефразировка английской поговорки: "милосердие
начинается у себя дома"], подумал Уотервил, и эпизод этот пролил
иронический свет на ее стремление попасть в общество. Однако мысли самой
миссис Хедуэй были по-прежнему прикованы к тому предмету, который они
обсуждали с Уотервилом, и, когда Макс забрался на козлы и ландо тронулось
с места, она сделала еще один выпад:
Увидите, как вытянутся физиономии у этих женщин.
пропорций, но вновь остро ощутил, в то время как карета катилась обратно к
отелю "Мерис", что понимает теперь миссис Хедуэй. На подъезде к отелю их
опередил чей-то экипаж, и, когда через несколько минут Уотервил высаживал
свою спутницу из ландо, он увидел, что из него спускается сэр Артур
Димейн. Сэр Артур заметил миссис Хедуэй и тут же подал руку даме, сидевшей
в coupe [купе; здесь: карета (фр.)]. Дама вышла неторопливо, с
достоинством, и остановилась перед дверьми отеля. Это была еще не старая и
привлекательная женщина, довольно высокая, изящная, спокойная, скромно
одетая и вместе с тем сразу привлекающая к себе внимание горделивой
осанкой и величавостью манер. Уотервил понял, что баронет привез свою
матушку с визитом к Нэнси Бек. Миссис Хедуэй могла торжествовать:
вдовствующая леди Димейн сделала первый шаг. Интересно, подумал Уотервил,
передалось ли это при помощи каких-нибудь магнетических волн дамам
Нью-Йорка и перекашиваются ли сейчас их черты. Миссис Хедуэй, сразу
догадавшись, что произошло, не проявила ни излишней поспешности, приняв
этот визит как должное, ни излишней медлительности в изъявлении своих
чувств. Она просто остановилась и улыбнулась сэру Артуру.
с вами.
держалась просто, но настороженно: английская матрона была во всеоружии.
словно хотела заключить ее в объятия.
англичанин, сдавший свою мать с рук на руки, если можно так выразиться,
миссис Хедуэй, остановил его дружеским жестом.
Возвращаетесь в Англию?
вскоре распрощался со своим собеседником. Идя домой, он с улыбкой подумал,
что сей индивид добился уступки от матери только ценой собственной
уступки.
захаживал по утрам запросто, без особых приглашений. Тот, по обыкновению,
курил сигару и просматривал одновременно два десятка газет. Литлмор был
счастливым обладателем большой квартиры и искусного повара; вставал он
поздно и целое утро слонялся по комнатам, время от времени останавливаясь,
чтобы поглядеть в одно из окон, выходивших на площадь Мадлен. Не успели
они приступить к завтраку, как Уотервил объявил, что сэр Артур собирается
покинуть миссис Хедуэй и отправиться в Канны.
вечером прощаться.
здесь в ресторане, так что у него был предлог зайти.
человек, который вполне может понять эту слабость.
всем, кроме того, что его интересовало.