присоединилась к нам за обедом. Она приказала подать свой экипаж и вернулась
в Сандвич. Едва карета с громыханием откатила от дома, капитан Стэндфаст, в
прошлом подвизавшийся в военном флоте, поглядел на меня с таким свирепым
видом, точно желал, чтобы меня немедля отвели на нижнюю палубу и всыпали мне
шесть дюжин плетей, и сказал:
карга теперь ни за что не подарит его ей. Я сам видел коробку на сиденье
кареты.
жирного черепахового супа на новую скатерть из камчатного полотна. А именно:
опрокинул на голубое муаровое платье Мэри Ситон бокал мадеры. А именно: в
судорожном припадке трясучки едва не проткнул серебряной вилкой лейтенанта
Ламба из пятьдесят четвертого полка, расквартированного в Хайте; и наконец,
в маниакальной попытке разрезать индейку, запустил всей тушкой этой
рождественской птицы, обвешанной гирляндами сосисок, прямиком в
ответственный жилет дяди Бонсора.
спустя все мы были в самом приятном расположении духа и за непринужденной
беседой перешли к десерту. Употребляя слово "все", я, разумеется, исключаю
из этого числа себя, несчастного. Что же до меня, то я по-прежнему не мог
совладать с дрожью. Должно быть, кто-то провозгласил тост за мое здоровье.
Встав для ответной речи, я трепещущим локтем заехал моему поздравителю в
левый глаз, при этом потерял равновесие и, жаждя его обрести, выплеснул
полный бокал кларета в расшитую батистовую грудь все того же
многострадального лейтенанта Ламба и в полном отчаянии вцепился обеими
руками в край стола и скатерти. Теперь-то я понимаю, как все произошло:
предательское полированное дерево выскользнуло у меня из рук, я невзначай
зацепился ногой за ножку стола - и тут сам стол, хрустальные графины и весь
десерт со страшным треском взлетели в воздух. Нос лейтенанта Ламба изрядно
пострадал от пары массивных серебряных щипцов для орехов, а чело дядюшки
Бонсора на классический манер увенчалось живописными гроздьями орехов и
винограда.
арену окончательной катастрофы. Насколько я могу собрать воедино
разрозненные воспоминания о той ужасной поре, мои вчерашние выходки против
светских приличий были в очередной раз прощены и преданы забвению - не из
снисхождения к моей болезни (в которую друзья мои и родственники все так же
упорно не верили), а из того рассуждения, что такое, мол, "бывает только раз
в году". Все утро по Снаргатестоунской вилле шныряли адвокаты, вдело было
пущено несметное количество чернильниц, красной тесьмы, синих печатей,
гербовой бумаги и пергамента, а дядя Бонсор выглядел еще ответственней, чем
обычно. Наконец доверенные лица, усиленно перешептываясь между собой,
принесли и мне на подпись какую-то бумагу. Я пытался протестовать,
утверждая, что вижу пред собой лишь большое белое пятно, приплясывающее на
фоне зеленой скатерти, и бумага, точно непоседливый краб, так и ерзает по
столу, как ненормальная. Но делать было нечего. Собравшись с духом, я
сосредоточился на невыполнимой задаче подписать документ, закусил губу,
стиснул левую руку в кулак, попытался твердо водрузить шаткую голову на
вялой шее, поджал пальцы в ботинках и задержал дыхание - но моя ли была в
том вина, что когда я сжал-таки ручку и попытался начертать свое имя,
злосчастное перо само собой принялось плясать, и скакать, и прыгать, и
дергаться, и зарываться носом в бумагу? В отчаянии я схватился за
чернильницу, чтобы поднести ее поближе к перу, но тут же расплескал все ее
черное содержимое одной ужасной, отвратительной и гнусной кляксой, залив
весь важный документ. Закончил же я свои преступления тем, что вылил остаток
чернил на священный жилет дяди Бонсора и всадил перо прямо под третье ребро
капитана Стэндфаста.
этот дом, злодей!
меня моя Тилли с подружками невесты.
возлюбленная. - Я видела и слышала уже более чем достаточно. Альфред
Старлинг, знайте же, что я скорее выйду замуж за последнего нищего, чем
стану невестой пьяницы и распутника! Убирайтесь, сэр: скорбите, если
посмеете, стыдитесь, если способны еще стыдиться. Отныне мы чужие друг
другу. О раб своих пороков, прощайте навсегда!
сердечко в будуаре по соседству.
дядя Бонсор каждой ниточкой своего жилета отрекся от меня и лишил меня
наследства. Я добрался до станции, забился на сиденье в первом же поезде и
отчаянно трясся всю дорогу до города. Сумерки того страшного "дня подарков"
застали меня слоняющимся без дела близ трущоб Сохо.
грязный, закопченный и пыльный переулок, называемый Бейтманз-билдинг. Я
стоял (по-прежнему дрожа) на углу этого сомнительного места, когда
столкнулся вдруг с неким джентльменом, который на семь восьмых выглядел
военным, а на одну восьмую - штатским.
лицом и седыми волосами, усами и бакенбардами. Надо сказать, в те времена
усы были неотъемлемым признаком кавалерии. Одет он был в синий мундир,
выцветший по швам добела, а на груди на обтрепанной ленте болталась
серебряная медаль. Военную шляпу старикашки венчал пучок разноцветных лент,
под мышкой он сжимал бамбуковую трость, а на каждом рукаве у него было по
золотой, впрочем, изрядно потускневшей нашивке; алый воротник щеголял
вышивкой с изображением золотого льва; на плечах же странный незнакомец
носил крошечные золоченые эполеты, более всего напоминавшие две вставные
позолоченные челюсти в витрине дантиста.
джентльмен.
что военизированный джентльмен, похлопав меня по плечу и назвав своим
храбрым товарищем, предложил мне в честь Рождества распить с ним пинту
подогретого пива с пряностями и горячего джина.
сам такой. Вам не случалось иметь брата-близнеца по имени Сиф, а?
тем временем, взяв меня под руку и увлекая меня, всего трясущегося и
дрожащего, к грязной таверне, над дверью которой висели две размалеванные
картонки в рамках, под стеклом, изрядно засиженные мухами и изображавшие:
первая - офицера в небесно-голубом мундире, излишне, пожалуй, разукрашенном
серебром, и вторая - бомбадира с непомерно гигантским шомполом, который он
собирался засунуть в пушку; все в целом же сопровождалось объявлением,
извещающим, что молодые смекалистые парни куда как требуются в рядах пехоты,
кавалерии, а также артиллерии при Славной Ост-Индской Компании, и
призывающим всех помянутых смекалистых молодых парней обращаться прямиком к
старшине Чатни, которого всегда можно сыскать в баре "Бравого Горца" или же
в конторе на Бейтманз-билдинг.
джентльмен, буквально заталкивая меня в "Бравого Горца", пригвождая меня,
дрожащего и беспомощного, к стойке и заказывая пинту наилучшего пива, -
когда он оставил службу у нас и заделался фельдмаршалом короля Ода. Сколько
раз я сам видел, как он, бывало, едет,на белом слоне в треуголке и
бриллиантовых эполетах, а вокруг бегут двадцать пять черномазых, отгоняя от
него мух и поднося ему содовую. А уж какое бренди пил он с этой самой
содовой! А все благодаря чему? Тому, что мы с ним совершенно случайно
встретились вот на этом самом месте.
военизированным джентльменом; довольно будет сказать, что не прошло и часа,
как я принял роковой шиллинг и завербовался на службу в Славную Ост-Индскую
Компанию. А ведь я не был нищим - у меня имелась собственность, к которой
мой дядя Бонсор не имел ровным счетом никакого касательства. И уж тем более
не совершал я никакого преступления - но так страдал от тоски и одиночества,
что взял и завербовался. Удивительно другое - когда я предстал сперва перед
магистратом, чтобы меня аттестовали, а потом перед хирургом, чтобы он
доказал мою пригодность к строевой службе, малярия, казалось, полностью
покинула меня. Я твердо стоял как на свидетельском месте, так и перед
врачом, лишь жестоко страдая при мысли о том, в каком ложном свете было
истолковано мое поведение купцами в Дувре.
мне с удвоенной силою. Сперва, удостоверившись, что у меня неплохой
музыкальный слух, меня начали учить на горниста, но я не мог удержать в руке
инструмент и, более того, повыбивал все горны из рук моих соседей. За эту
провинность меня перевели в роту самых отстающих новобранцев, где сержанты
постоянно били меня тростью, но я так и не сумел продвинуться дальше самых
начальных упражнений в гусином шаге, и даже тогда двигался совершенно не в
ногу со всей ротой. Лагерный хирург не удостоил мою лихорадку ни малейшим
вниманием, и ротный старшина перед строем обозвал меня хитрым и нерадивым
симулянтом. Среди сотоварищей, безжалостно презиравших меня, я получил
прозвище "Юный Дрожун-Трясун". Но что самое странное, в мою бедную, больную
и вконец расшатанную головушку ни разу не закралась даже тень мысли о том,
чтобы откупиться от службы.
жалкое, трясущееся и никчемное существо, но оно все же отправило меня в
длительное морское плавание на военном судне в обществе еще семи или восьми
сотен рекрутов. Однако на Востоке моя военная карьера пришла к быстрому и
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Круз Андрей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман