звено сломалось. Мы продолжали работать как ни в чем не бывало, только
старались держаться еще ближе друг к другу, а цепь, свернувшись, лежала
между нами. Никто не следил за нами, и никто с первого взгляда не заметил
бы, что мы сделали. С третьим выстрелом из-за поворота на дороге ведущей к
каменоломне, появилась группа офицеров и штатских. Все повернули головы в ту
сторону, все каторжники прервали работу, все часовые взяли на караул. И в
этот миг мы сорвали шапки, отбросили кирки, перелезли через отбитый кусок
скалы, на котором работали, скатились в глубокий овраг и бросились к горным
проходам в долину. Железные кольца на ногах мешали нам бежать. Вдобавок ко
всему дорога была усеяна обломками гранита и извивалась как Змея.
Неожиданно, обогнув острый выступ скалы, мы наткнулись на сторожевой пост.
Возле домика стояли двое часовых. Об отступлении нечего было и думать.
Солдаты находились в нескольких ярдах от нас. Они вскинули ружья и приказали
нам сдаваться. Гаспаро повернулся ко мне, точно затравленный волк.
тебя схватят! Я всегда тебя ненавидел!
Гаспаро, свалив одного солдата, кинулся на другого, услышал выстрел, а
потом... все потемнело, и я потерял сознание.
каморке с крохотным оконцем под самым потолком. Казалось, прошло много
недель с того времени, как я потерял сознание. У меня едва хватило сил
подняться, а поднявшись, я с трудом удержался на ногах. В том месте, где
лежала моя голова, пол был залит кровью. Борясь с головокружением и плохо
соображая, я прислонился к стене и попытался собраться с мыслями.
вокруг одето камнем и оковано железом, здесь же побеленная штукатурка.
Очевидно, я нахожусь в каморке сторожевого поста, возможно даже на чердаке.
Где же Гаспаро? Хватит ли у меня сил дотянуться до этого оконца, а если
хватит, то куда оно выходит? Я подкрался к двери и увидел, что она заперта.
Затаив дыхание, я прислушался, но не мог уловить ни звука ни внизу, ни
наверху. Бесшумно вернувшись назад, я прикинул, что оконце находится самое
меньшее в четырех футах над моей головой. В гладкой штукатурке не было
никаких выступов или углублений, чтобы вскарабкаться наверх, а в комнате нет
даже очага, из которого я бы мог выломать прут и выдолбить им дыры в стене.
Стоп! Ведь на мне кожаный пояс, с железным крюком, к которому подвешивалась
цепь, когда я не работал. Я оторвал этот крюк, отбил им в нескольких местах
штукатурку и дранку, вскарабкался, распахнул окно и с нетерпением выглянул
наружу. Передо мной в каких-нибудь тридцати пяти - сорока футах поднималась
отвесная скала, под выступом которой находился сторожевой пост; внизу был
небольшой огород, отделенный от основания скалы грязной канавой, которая,
очевидно, соединялась с оврагом; направо и налево, насколько я мог судить,
тянулась скалистая тропа, по которой мы шли. Я мгновенно принял решение.
Оставаться - значит быть схваченным. Рисковать так рисковать - хуже все
равно не будет. Я снова прислушался - все было тихо. Я протиснулся через
узкое оконце, постарался как можно тише спрыгнуть на сырую землю и,
прижавшись к стене, стал думать, что же делать дальше. Карабкаться на скалу
- значит, стать мишенью для первого же солдата, который меня заметит. Если
идти оврагом, можно наткнуться на Гаспаро и его преследователей. Кроме того,
уже смеркалось, а под покровом ночи, если только я сумею найти убежище до
той поры, мне, быть может, удастся ускользнуть. Но где же это укрытие? Слава
всевышнему, который подсказал мне эту мысль! Канава!
только что выбрался, другое было прикрыто ставнями. Однако я не рискнул
открыто пересечь огород. Я лег на землю и полз между грядками, пока не
добрался до канавы. Вода была мне по пояс, но края канавы подымались
довольно высоко, и я убедился, что могу идти не нагибаясь, так как с дороги
меня все равно не увидят. Таким образом я прошел по этой канаве ярдов двести
или триста по направлению к Тулону, решив обмануть моих преследователей,
которые вряд ли подумают, что я направляюсь опять к тюрьме, вместо того
чтобы устремиться в противоположную сторону. Полулежа, забившись под густую
траву, росшую по краю канавы, я вглядывался в сгущавшиеся сумерки. Вскоре я
услышал вечернюю пушку, а спустя немного далекие голоса. Что это? Крик? Не в
силах выносить мучительную неизвестность, я поднял голову и осторожно
выглянул. В окнах сторожевого поста мелькали огни, в огороде виднелись
темные фигуры, наверху на дороге слышался торопливый топот! Вдруг на воду,
всего в нескольких ярдах от моего убежища, упал свет! Я осторожно сполз
вниз, лег плашмя, и надо мной бесшумно сомкнулась зловонная грязь. Так я
лежал затаив дыхание до тех пор, пока не почувствовал, что бешено стучащее
сердце вот-вот подкатит к самому горлу и задушит меня, а жилы на висках
лопнут. Я больше не мог выдержать - я высунул голову из воды. Я снова дышал
- смотрел - прислушивался... Кругом царила полнейшая тьма и безмолвие. Мои
преследователи прошли мимо!
временем тьма сгустилась и начался проливной дождь. Канава превратилась в
бурлящий поток, по которому я неслышно прошел под самыми окнами сторожевого
поста.
дорогу; и вот так, под дождем и ветром, бьющими мне в лицо, то и дело
спотыкаясь о разбросанные повсюду камни, я прошел это извилистое ущелье и к
полуночи выбрался на равнину. Без всякого путеводного знака, кроме
северо-восточного ветра, даже не видя ни одной звезды, я свернул вправо и
пошел по неровной проселочной дороге, которая пересекала долину. Но вот
дождь стал стихать, и я различил темные очертания гряды холмов, слева от
дороги. Это, решил я, очевидно, Моры. Пока что все шло хорошо. Я взял верное
направление и был на пути к Италии.
Разумеется, я не мог двигаться быстро из-за усталости и голода, но жажда
свободы была так сильна, что я, стремясь неуклонно вперед, ушел от Тулона на
восемнадцать миль. В пять часов, когда начал заниматься день, я услышал звон
колоколов и понял, что приближаюсь к большому городу. Избегая риска, я решил
повернуть назад, к горам. Солнце уже взошло, и я не осмеливался продолжать
путь. Проходя мимо поля, я нарвал репы, забрался в уединенную рощицу в
ложбинке между двумя холмами и спокойно пролежал там целый день. С
наступлением ночи я отправился дальше, все время держась среди гор и то и
дело выходя к залитым лунным светом бухтам и тихим островкам, лежащим у
самого побережья, к идиллическим селениям, приютившимся среди цветущих
холмов, или к мысам, заросшим кактусами и алоэ. Весь следующий день я
отдыхал в полуразрушенном сарае на дне заброшенного песчаного карьера, а под
вечер, чувствуя, что силы мои от голода иссякают, спустился к крохотной
рыбацкой деревушке на побережье. Было совсем темно, когда я добрался до
равнины. Я смело прошел мимо рыбацких хижин, встретив только старушку и
ребенка, и постучался к кюре. Он сам отворил мне дверь. В нескольких словах
я рассказал ему свою историю. Этот добрый человек поверил мне и сжалился
надо мной. Он дал мне еды, вина, старый платок, чтобы перевязать голову,
старую куртку, которую я надел вместо моей тюремной блузы, и несколько
франков на дорогу. Я простился с ним со слезами на глазах.
скрывался среди прибрежных скал. На пятое утро, после ночного перехода, я
миновал Антиб, вышел к берегу реки Вар *, перебрался через нее в полумиле
ниже деревянного моста, нырнул в сосновый лес, находившийся уже по ту
сторону границы с Сардинией, и, наконец, опустился отдохнуть на итальянской
земле!
продолжал держаться в стороне от больших дорог, как купил напильник в первом
же селении и освободился от железного браслета на ноге, как скрывался в
окрестностях Ниццы, дожидаясь, когда у меня отрастут волосы и борода, как,
прося подаяния, добрался до Генуи и слонялся в порту, кое-как зарабатывая на
хлеб, и с грехом пополам перебивался суровую зиму, как ранней весной
отрабатывал проезд на небольшом торговом суденышке, которое шло из Генуи в
Фиумицино с заходом во все порты по всему побережью, и как, медленно проплыв
по Тибру на барке, груженной маслом и вином, мартовским вечером вышел на
набережную Рипетта в Риме, - как все это происходило и каких физических
усилий стоило, - сейчас у меня нет времени рассказать подробно. Моей целью
был Рим, и цель эта была, наконец, достигнута. В таком большом городе и так
далеко от места моего заключения я был в безопасности. Я полагал, что могу
здесь рассчитывать на свои способности и образование, я даже надеялся
встретить друзей среди путешественников, которые стекаются сюда на
пасхальные празднества. Поэтому, полный надежд, я подыскал скромное жилье
вблизи набережной, день-другой наслаждался свободой и осматривал город, а
затем принялся искать какую-нибудь постоянную работу.
так-то легко. Времена были тяжелые. Год выдался неурожайный, а зима -
необычайно суровая. К тому же в Неаполе начались беспорядки, и
путешественников этой весной было на несколько тысяч меньше, чем обычно.
Такого скучного карнавала уже не видали много лет. Художники не могли
продать картины, скульпторы - статуи. Резчики камей и мастера мозаики
голодали. Торговцы, владельцы гостиниц, профессиональные чичероне плакались
на судьбу. День ото дня надежды мои угасали, и виды на будущее становились
все более мрачными. День ото дня мои жалкие скудо, скопленные с таким
трудом, таяли. Я рассчитывал наняться конторщиком, писцом, секретарем или на
какую-нибудь должность в публичной библиотеке. Но по истечении трех недель я
был бы рад хотя бы подметать студию. Наконец пришел день, когда мне не
оставалось ждать ничего, кроме голодной смерти, когда мой последний грош был
истрачен, когда мой хозяин захлопнул перед моим носом дверь и я уже не знал,
где найти кусок хлеба и кров. Весь этот день я уныло бродил по улицам. Как
раз была страстная пятница. Церкви были убраны черными тканями, звонили
колокола, все улицы были забиты людьми в траурной одежде. Я зашел в
небольшую церковь Сайта Мартина. Там как раз пели Miserere *, быть может не
слишком искусно, но с чувством, которое раскрыло всю глубину моего отчаяния.
Сертаков Виталий
Браун Дэн
Лондон Джек
Шилова Юлия
Смоленский Вадим
Распопов Дмитрий