наполовину открыты *, а прилавки фруктовых лавок переливались всеми цветами
радуги. Здесь стояли огромные круглые корзины с каштанами, похожие на
облаченные в жилеты животы веселых старых джентльменов. Они стояли,
привалясь к притолоке, а порой и совсем выкатывались за порог, словно
боялись задохнуться от полнокровия и пресыщения. Здесь были и румяные,
смуглолицые толстопузые испанские луковицы, гладкие и блестящие, словно
лоснящиеся от жира щеки испанских монахов. Лукаво и нахально они подмигивали
с полок пробегавшим мимо девушкам, которые с напускной застенчивостью
поглядывали украдкой на подвешенную к потолку веточку омелы *. Здесь были
яблоки и груши, уложенные в высоченные красочные пирамиды. Здесь были
гроздья винограда, развешенные тароватым хозяином лавки на самых видных
местах, дабы прохожие могли, любуясь ими, совершенно бесплатно глотать
слюнки. Здесь были груды орехов - коричневых, чуть подернутых пушком, - чей
свежий аромат воскрешал в памяти былые прогулки по лесу, когда так приятно
брести, утопая по щиколотку в опавшей листве, и слышать, как она шелестит
под ногой. Здесь были печеные яблоки, пухлые, глянцевито-коричневые, выгодно
оттенявшие яркую желтизну лимонов и апельсинов и всем своим аппетитным видом
настойчиво и пылко убеждавшие вас отнести их домой в бумажном пакете и
съесть на десерт. Даже золотые и серебряные рыбки, плававшие в большой чаше,
поставленной в центре всего этого великолепия, - даже эти хладнокровные
натуры понимали, казалось, что происходит нечто необычное, и, беззвучно
разевая рты, все, как одна, в каком-то бесстрастном экстазе описывали круг
за кругом внутри своего маленького замкнутого мирка.
были сняты с окон, но чего-чего только не увидишь, заглянув туда! * И мало
того, что чашки весов так весело позванивали, ударяясь о прилавок, а бечевка
так стремительно разматывалась с катушки, а жестяные коробки так проворно
прыгали с полки на прилавок, словно это были мячики в руках самого опытного
жонглера, а смешанный аромат кофе и чая так приятно щекотал ноздри, а изюму
было столько и таких редкостных сортов, а миндаль был так ослепительно бел,
а палочки корицы - такие прямые и длинненькие, и все остальные пряности так
восхитительно пахли, а цукаты так соблазнительно просвечивали сквозь
покрывавшую их сахарную глазурь, что даже у самых равнодушных покупателей
начинало сосать под ложечкой! И мало того, что инжир был так мясист и сочен,
а вяленые сливы так стыдливо рдели и улыбались так кисло-сладко из своих
пышно разукрашенных коробок и все, решительно все выглядело так вкусно и так
нарядно в своем рождественском уборе... Самое главное заключалось все же в
том, что, невзирая на страшную спешку и нетерпение, которым все были
охвачены, невзирая на то, что покупатели то и дело натыкались друг на друга
в дверях - их плетеные корзинки только трещали, - и забывали покупки на
прилавке, и опрометью бросались за ними обратно, и совершали еще сотню
подобных промахов, - невзирая на это, все в предвкушении радостного дня
находились в самом праздничном, самом отличном расположении духа, а хозяин и
приказчики имели такой добродушный, приветливый вид, что блестящие
металлические пряжки в форме сердца, которыми были пристегнуты тесемки их
передников, можно было принять по ошибке за их собственные сердца,
выставленные наружу для всеобщего обозрения и на радость рождественским
галкам, дабы те могли поклевать их на святках *.
божий, и веселая, празднично разодетая толпа повалила по улицам. И тут же
изо всех переулков и закоулков потекло множество народу: это бедняки несли
своих рождественских гусей и уток в пекарни *. Вид этих бедных людей,
собравшихся попировать, должно быть очень заинтересовал Духа, ибо он
остановился вместе со Скруджем в дверях пекарни и, приподымая крышки с
проносимых мимо кастрюль, стал кропить на пищу маслом из своего светильника.
И, видно, это был совсем необычный светильник, так как стоило кому-нибудь
столкнуться в дверях и завязать перебранку, как Дух кропил из своего
светильника спорщиков и к ним тотчас возвращалось благодушие. Стыдно,
говорили они, ссориться в первый день рождества. И верно, еще бы не стыдно!
на тротуарах против подвальных окон пекарен появились проталины на снегу, от
которых шел такой пар, словно каменные плиты тротуаров тоже варились или
парились, и все это приятно свидетельствовало о том, что рождественские
обеды уже поставлены в печь.
придает какой-то особенный аромат кушаньям?
обеду бедняка.
именно ты, из всех существ, являющихся к нам из разных потусторонних сфер,
именно ты, Святочный Дух, хочешь во что бы то ни стало помешать этим людям
предаваться их невинным удовольствиям.
* - а у многих это единственный день, когда можно сказать, что они и впрямь
обедают. Разве не так?
сказал Скрудж. - А это то же самое.
всяком случае, от имени твоей родни, - сказал Скрудж.
которые кичатся своей близостью к нам и, побуждаемые ненавистью, завистью,
гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела,
прикрываясь нашим именем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они
никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их
самих, а не нас.
по-прежнему невидимые, перенеслись на глухую окраину города. Надо сказать,
что Дух обладал одним удивительным свойством, на которое Скрудж обратил
внимание, когда они еще находились возле пекарни: невзирая на свой
исполинский рост, этот Призрак чрезвычайно легко приспосабливался к любому
месту и стоял под самой низкой кровлей столь же непринужденно, как если бы
это были горделивые своды зала, и нисколько не терял при этом своего
неземного величия.
особенность, то ли он сделал это потому, что был по натуре великодушен и
добр и жалел бедняков, но только прямо к жилищу клерка - того самого, что
работал у Скруджа в конторе, - направился он и повлек Скруджа, крепко
уцепившегося за край его мантии, за собой. На пороге дома Боба Крэтчита Дух
остановился и с улыбкой окропил его жилище из своего светильника. Подумайте
только! Жилище Боба, который и получал-то всего каких-нибудь пятнадцать
"бобиков", сиречь шиллингов, в неделю! Боба, который по субботам клал в
карман всего-навсего пятнадцать материальных воплощений своего христианского
имени! И тем не менее святочный Дух удостоил своего благословения все его
четыре каморки.
перелицованном, но зато щедро отделанном лентами туалете - всего на шесть
пенсов ленты, а какой вид! - и расстелила на столе скатерть, в чем ей
оказала помощь Белинда Крэтчит, ее вторая дочка, тоже щедро отделанная
лентами, а юный Питер Крэтчит погрузил тем временем вилку в кастрюлю с
картофелем, и когда концы гигантского воротничка (эта личная собственность
Боба Крэтчита перешла по случаю великого праздника во владение его сына, и
прямого наследника) полезли от резкого движения ему в рот, почувствовал себя
таким франтом, что загорелся желанием немедленно щегольнуть своим
крахмальным бельем на великосветском гулянье в парке. Тут в комнату с визгом
ворвались еще двое Крэтчитов - младший сын и младшая дочка - и, захлебываясь
от восторга, оповестили, что возле пекарни пахнет жареным гусем и они сразу
по запаху учуяли, что это жарится их гусь. И зачарованные ослепительным
видением гуся, нафаршированного луком и шалфеем, они принялись плясать
вокруг стола, превознося до небес юного Пита Крэтчита, который тем временем
так усердно раздувал огонь в очаге (он ничуть не возомнил о себе лишнего,
несмотря на великолепие едва не задушившего его воротничка), что картофелины
в лениво булькавшей кастрюле стали вдруг подпрыгивать и стучаться изнутри о
крышку, требуя, чтобы их поскорее выпустили на волю и содрали с них шкурку.
Крэтчит. - И ваш братец Малютка Тим! Да и Марте уже полчаса как надо бы
прийти. В прошлое рождество она не запаздывала так.
дверях.
нас будет гусь, Марта!
приветствовала дочку миссис Крэтчит и, расцеловав ее в обе щеки, хлопотливо
помогла ей освободиться от капора и шали.
отвечала девушка. - А сегодня все утро прибирались.
Садись поближе к огню, душенька моя, обогрейся.
умудрялись поспевать решительно всюду. - Спрячься, Марта! Спрячься!
щуплый человечек в поношенном костюме, подштопанном и вычищенном сообразно
случаю, в теплом шарфе, свисавшем спереди фута на три, не считая бахромы, и
с Малюткой Тимом на плече. Бедняжка Тим держал в руке маленький костыль, а
Пехов Алексей
Мацумото Сэйте
Лондон Джек
Шилова Юлия
Семенова Мария
Акунин Борис