будет! Вот подивился бы мальчишка, ежели бы знал, как мало учености
вмешалось в моей башке, когда мне было столько лет, сколько ему сейчас. -
Кстати, но всей вероятности, Том отлично это знал, ибо далеко не в первый
раз Баундерби делал такое заявление. - Но просто поразительно, как трудно
мне подчас разговаривать с кем-нибудь на равной ноге. Взять хотя бы к
примеру мой нынешний разговор с вами о циркачах! Ну что вы можете о них
знать? В ту пору, когда кувыркаться в уличной грязи на потеху публике было
бы для меня сущим благодеянием, счастливым лотерейным билетом, вы сидели в
Итальянской опере. Вы, сударыня, выходили из театра в белом шелковом платье,
вся в драгоценных каменьях, блистая пышным великолепием, а мне не на что
было купить пакли, чтобы посветить вам *.
- Итальянская опера была мне знакома с весьма раннего возраста.
стороны. Можете мне поверить - жестковато было спать на мостовой под
колоннадой Итальянской оперы. Такие люди, как вы, сударыня, которые с
детства привыкли нежиться на пуховых перинах, и понятия не имеют, каково это
- улечься спать на камни мостовой. Это надо самому испробовать. Нет, нет, -
какой смысл говорить с вами о циркачах. С вами надо беседовать о приезжих
балеринах, о лондонском Вест-Энде, о Мэйфэре *, о лордах, знатных леди и
членах парламента.
но по-прежнему с достоинством, - что в этом нет никакой надобности. Льщу
себя надеждой, что я научилась приспосабливаться к жизненным переменам.
Ежели я с интересом слушаю ваши назидательные рассказы о выпавших вам на
долю испытаниях и мой интерес никогда не ослабевает, то в этом, право, нет
моей заслуги, - ведь это всем интересно.
находятся люди, которые охотно слушают, как Джосайя Баундерби из Кокстауна
рассказывает по-своему, без прикрас, о том, что ему пришлось пережить. Но
вы-то, сознайтесь, вы-то сами родились в роскоши. Не отрицайте, сударыня,
что вы родились в роскоши.
камину, воззрился на особу, которая столь ощутимо увеличивала его
общественный вес.
проговорил он, подставляя огню свои ляжки.
боясь, однако, затмить своего принципала, ибо самоуничижение Баундерби
зиждилось на противоположной основе.
унимался Баундерби.
горечь утраты, - вы безусловно правы.
и громко захохотал. Но тут доложили о приходе мистера и мисс Грэдграйнд, и
Баундерби пожал руку своему приятелю, а дочь его наградил поцелуем.
Грэдграйнд.
Баундерби и перед его другом Томом Грэдграйндом, а также перед Луизой, но на
беду от крайнего смущения пропустила миссис Спарсит. Заметив это, Баундерби,
весь раздувшись от спеси, произнес целую речь:
столом, - миссис Спарсит. Эта леди исполняет здесь обязанности хозяйки дома,
и у нее очень знатная родня. Следовательно, ежели ты еще раз переступишь
порог моего дома и не выкажешь этой леди должного уважения, ты очень скоро
выйдешь отсюда. Имей в виду, что мне наплевать, как ты отнесешься ко мне, -
я ни на что не притязаю. У меня не только нет знатной родни, но вообще
никакой родни нет, - я происхожу от подонков. Но мне не все равно, как ты
ведешь себя с этой леди. И ты будешь с ней почтительна и вежлива, или ты
больше не придешь в этот дом.
это только упущение с ее стороны.
предполагает, что это всего только упущение. Очень может быть. Однако,
сударыня, вы видите, что относительно вас я даже упущения не дозволяю.
смирением тряхнув головой. - Право, не стоит об этом говорить.
слезами на глазах едва слышно лепетала извинения, мистеру Грэдграйнду.
Девочка стояла перед ним и пристально смотрела ему в лицо, а Луиза
неподвижно стояла подле, глядя в пол, и слушала, что говорит ее отец.
занятий время ты будешь прислуживать миссис Грэдграйнд - она больна и
нуждается в уходе. Я уже объяснил мисс Луизе... вот это - мисс Луиза...
печальную, но вполне естественную перемену в твоей судьбе, и ты должна
хорошенько понять, что все, что было, то прошло, и поминать о прошлом не
следует. Жизнь твоя начинается с этого часа. В настоящее время, как мне
известно, ты невежественна.
Для всех, кто будет иметь общение с тобой, ты послужишь живым свидетельством
бесспорных преимуществ моей системы. Мы тебя выправим и образуем. Ты,
кажется, читала вслух твоему отцу и тем людям, среди которых ты жила? -
спросил мистер Грэдграйнд, понизив голос и знаком подозвав Сесси поближе.
папе, а Весельчак всегда бывал при этом.
поморщившись. - Я тебя не о нем спрашиваю. Стало быть, ты читала вслух
своему отцу?
читала ему вслух, - это было лучше всего!
взглянула на нее.
своему отцу, Джуп?
заливаясь слезами, проговорила Сесси, - и еще про...
слышал о таком пагубном вздоре. Знаете, Баундерби, тут понадобится твердая
рука. Это интересный случай, и я с охотой прослежу за ним.
высказал. На вашем месте я бы этого не делал. Но, пожалуйста, как вам будет
угодно. Ежели вам уж так захотелось - пожалуйста!
и по дороге Луиза не проронила ни словечка, - ни доброго, ни худого. А
мистер Баундерби приступил к своим повседневным занятиям. А миссис Спарсит
укрылась за своими бровями и в этом мрачном убежище предавалась размышлениям
до самого вечера.
ГЛАВА VIII
песнь.
братом, сказала: "Знаешь, Том, о чем я раздумываю?" На что мистер
Грэдграйнд, подслушавший эти слова, выступил вперед и заявил: "Луиза,
никогда не раздумывай!"
воспитательной системы, направленной на развитие ума при полном небрежении к
чувствам и душевным порывам, - в нем же заключался и весь секрет ее. Никогда
не раздумывай. При помощи сложения, вычитания, умножения и деления, так или
иначе, решай все на свете и никогда не раздумывай. Приведите ко мне, говорит
Чадомор, того младенца, что едва начинает ходить, и я ручаюсь вам, что он
никогда не будет раздумывать.
Кокстауне имелось изрядное число таких, которые уже двадцать, тридцать,
сорок, пятьдесят годков, а то и больше шли по отмеренному им пути к жизни
вечной. Поскольку эти, зловредные младенцы означали грозную опасность для
любого человеческого общества, то все восемнадцать вероисповеданий неустанно
выцарапывали глаза и вцеплялись в волосы друг дружке, пытаясь сговориться,
какие следует принять меры к их исправлению. Но достичь согласия так и не
удавалось, что поистине удивительно при столь действенных средствах,
пущенных в ход для этой цели. Впрочем, невзирая на то, что разногласия
возникали по всякому мыслимому и немыслимому (чаще немыслимому) поводу, все
более или менее сходились на одном, а именно: эти злосчастные дети никогда
не должны раздумывать. Клир номер первый утверждал, что они все должны
принимать на веру. Клир номер второй утверждал, что они должны верить в
политическую экономию. Клир номер третий писал для них нудные книжицы, в
которых рассказывалось, как хорошие взрослые младенцы неизменно вносят
деньги в сберегательную кассу, а гадкие взрослые младенцы неизменно попадают
на каторгу. Клир номер четвертый кое-как маскировал мрачным юмором (хотя
ничего веселого в этом не было) капканы научных теорий, в которые эти
младенцы обязаны были дать себя заманить. Но все соглашались с тем, что они
никогда не должны раздумывать.