думаю: "Ладно, оклемаюсь, выдержу". Мне обязательно хочется выдержать. Скоро
ли дождешься вновь такой творческой командировки? А мне ее так не хватало. Я
ведь пишу роман о праве. Но припадок опять накатил внезапно и уж совсем
по-новому - просто выключилось сознание, перегорело, как лампочка, - и все.
Память после этого возвращалась ко мне только трижды, толчками: первый раз,
когда камера ломала дверь, стучала, пинала ногами и вопила. Второй раз,
когда надо мной наклонилась тюремный врач и я отвечал на ее вопросы. Что
отвечал - не помню. Помню только, как она требовала: "Больной, откройте
глаза! Больной, почему вы все время закрываете глаза?" А мне просто было
больно смотреть. До ломоты резал противный желтый свет. Затем носилки,
"скорая помощь", два белых парня по бокам и больница. В больнице тоже не то
полубред, не то полусон, а если явь, то какая-то очень мутная. Так мне
представляется, что я очень долго разговариваю с какой-то молодой женщиной в
белом халате, отвечаю на ее вопросы и сам рассказываю обо всем, что со мной
случилось. Женщину эту я увидел на другой день. Оказалось, что она врач
нашей палаты и в этот вечер как раз дежурила. Но говорить я с ней все-таки
вряд ли говорил, потому что была ночь и полутьма, и все спали. Так что,
скорее всего, это, правда, был бред. Хотя кто его знает? Может, и говорили.
Тема эта волнует каждого, а врача тем более. Ведь историю с двумя врачами,
которых из милиции пришлось отправить на "скорой помощи" в больницу
Склифосовского, рассказывали мне именно врачи и сестры.
строжайший запрет, встаю и пробираюсь к автомату. На другой день ко мне
начинают приходить друзья. Обрадовать меня им нечем. Оказывается, они уже
побывали у районного прокурора, и тот затребовал мое дело, просмотрел и
мрачно усмехнулся. "Пусть он сидит и молчит, - сказал он. - Ему и прибавить
еще нужно. И я прибавлю, если кто-нибудь попросит".
другому. Вот это для меня абсолютно непостижимо! Именно с прокурорской точки
зрения непостижимо. Ведь я в двух объяснительных записках (хотя и, сознаюсь,
написанных скверным почерком) сообщал:
была окровавленной и просила помощи, что преступники - картежная шайка,
засевшая у нее в ту минуту, когда меня уводили, сидели в подвале.
весь наш дом и все 18-е отделение милиции (а если не знали, почему не
заинтересовались, кто она?).
свидетельницы?
мной подписал мои объяснения. Больше сделать ему ничего не дали. Я заявлял
об этом и милиции, и суду. У судьи, положим, был плохой слух. Но как
пренебрег этим прокурор? Ведь он отлично знает, что в Указе от 19 декабря
есть такое указание:
вызовом... в необходимых случаях свидетелей", - так разве это не был тот
самый необходимый случай? Пусть судья не обратил внимания на то, что я
говорил. Но как прокурор-то мог пройти мимо всего этого? Впрочем...
товарищей.
извинились.
донос. Тот самый, о котором я уже упоминал. Я сознаю, "донос" - слово очень
плохое и даже ругательное, но в данном случае я употребляю его просто как
технический термин. В самом деле, как можно назвать заявление соседа о
соседе, которое кончается так: "Никаких литературных и творческих разговоров
Домбровский со своими гостями, как знают жильцы, никогда не ведет"? А какие
же он ведет? Ведь, чтобы написать эдакое, надо стоять под дверью, и не один
раз, а многократно. Надо подслушивать, вникать, запоминать, записывать.
Отвечать на это, прости Господи, "обвинение" мне просто не хочется. У меня
бывали не однажды Ю.Олеша, С.Злобин, С.Антонов, Ю.Казаков, И.Лихачев,
С.Наровчатов, Ю.Арбат, С.Марков, С.В.Смирнов, С.Муканов, З.Шaшкин (этих
двоих я переводил). В этой комнате я написал и несколько раз читал вслух
своим гостям с начала до конца "Хранителя древностей", читал по главам и тот
роман, над которым и сейчас работаю вот уже третий год. Были у меня и
иностранцы, и мои переводчики, и профессора, так что эта фраза прежде всего
характеризует самого доносчика. Это, кажется, Чехов сказал: "Высшее
образование развивает все способности, в том числе и глупость".
высланная из Москвы за тунеядство. Она несколько раз из места высылки
просила послать ей денег, но Домбровский, боясь общественности, ничего не
посылал".
невиновность. Посылать я посылал, и не раз, об этом можно спросить ее, она
вернулась. Но ведь это значит, что и до моей переписки, до запечатанных
писем доходили шустрые руки какого-то правдолюба или любителя литературных
бесед. В общем, никакими иными словами, кроме доноса, это произведение не
назовешь. Оно и составлено согласно всем канонам этого вида литературы
("Хранить вечно" - пишется о них на папках). Это еще не само показание, а
только творческая заявка на чью-то голову. В этом такая железная логика: "Я
располагаю. Вот мой товар. Смотрите. Оценивайте. Вызовите - я покажу. Что
вам надо, то я и покажу. Скажете так писать - я так напишу, скажете эдак - я
эдак напишу. Недоразумений не будет".
Сразу видно скромного и дисциплинированного человека. С таким можно делать
дела.
примерами - кого ругает, кого хвалит, что говорит.
вышить: пускает на квартиру спекулянтов (колхозный рынок рядом), укрывает
беспаспортных, заводит приток разврата, живет на нетрудовой доход,
спекулирует площадью и т.д. и т.д. Почему же прокурор не заинтересовался, не
проверил хоть это обвинение - не узнал, кого же я пускал? Для чего?
который и жил у него три дня".
кажется, на том свете мне за эту ночь многое простится. В декабре или январе
я подобрал на нижней площадке нашей лестницы мужчину. Он лежал, раскинув
руки, на нем был легкий плащ, и мне показалось, он даже и не дышит. Потом я
понял, что он страшно, патологически пьян. Что оставалось делать? Мороз был
дикий, трескучий. На плечах я его дотащил до третьего этажа. Он не издавал
ни звука. Я положил его на диван. Сам лег на полу. С половины ночи он начал
бредить и просыпаться. Утром пришел в себя. Я несколько раз выносил за ним
таз. Потом поил чаем. Часов в пять он смог пойти домой. Оказалось, что это
один из следственных работников прокуратуры. Была, как говорится, "семейная
драма", он поругался с женой, стукнул дверью и ушел. Взял все деньги,
напился в ресторане. Часов в одиннадцать его выставили. Не подвернись
случайно я, он, конечно, отморозил бы себе легкие (и выпотрошили бы его еще
за милую душу - деньги почему-то все оказались при нем). Но как на меня
накинулись утром, когда узнали, что я кого-то привел с парадного. "Писатель,
а такой дурак", - сказали мне. "Да ведь он бы замерз", - сказал я им. "И
черт с ним, - ответили мне. - Пусть пьет меньше". - "Ну, дорогие женщины, -
ответил я. - Если бы это случилось с вашим мужем, вы бы, конечно, сказали
ему, когда бы он проспался: хорошо, что еще нашелся один умный человек, а то
так бы и издох ты на лестнице". С этим как будто бы и согласились, но, как я
уже говорил, чужая жизнь в нашей квартире и в грош не ценится.
наторелая в таких делах рука. Ни одного конкретного обвинения, все туманные
формулы и многозначительные подмигивающие фразы, но смысл - крик души
старого доносчика. "Да заинтересуйтесь же! Я располагаю. Недоразумений не
будет - сговоримся".
бы как характеристика. Могу поручиться, мой следующий - шестой - следователь
эту бумажку будет ценить на вес золота. И никакие отводы тут не помогут. Она
eсть! Все!
нe возникло желания поговорить со мной, спросить, что все это значит, хотя
бы просто поглядеть, что я за злодей. Ведь не так уж часто в нашей стране
писателя сажают за хулиганство. Неужели для него моя личность была ясна при
одном перебрасывании листов дела, а моя просьба о вызове свидетелей, рассказ
о том, как резали женщину, он счел не заслуживающими внимания? Что-то плохо
представляю я себе таких прокуроров! Неужели с хулиганством можно бороться
таким образом?
докладной, вижу, что это дело особое и говорить о нем надо тоже особо. В
одной строчке я уже сказал, в чем его суть, - это всецело гражданский
процесс. А коротко, дело в том, что судья Милютина присудила меня к выплате
аванса и возмещению убытка за изготовление подстрочника, потому что я как
будто бы не выполнил договор и не представил русский текст того романа,
который был обязан перевести.
Вот расписки у секретаря отдела только не взял. Но ведь никто из писателей
никогда таких расписок не берет. Я представил все доказательства этого -
вплоть до заявления автора (того самого Шашкина, о котором я уже упомянул).
Сдача рукописи происходила при нем. Я требовал выписки из книги учета
договорных рукописей, приобщения писем, приобщения этого свидетельства