будущей статьи, схватывал с полуслова и ускорял: "Дальше! Что в конце?
Вывод?" Конечно, прежде всего его волновала стратегия, то есть темы,
протянутые из номера в номер на длительные сроки, а также планомерное
отсутствие других тем, что тоже было стратегией вверенной ему газеты. Смысл
и большие цели этой стратегии постигались не на редколлегии. Поэтому в
понедельник утром он позвонил, чтобы его не ждали: он на идеологическом
совещании. Он поехал в ЦК, хотя до совещания оставалось два часа.
диссертации, но так же сидят за столами с утра до вечера, подчиняясь
незыблемой дисциплине, готовые вскочить по звонку, наживают болезни на
нервной почве. Он был бы сейчас не ниже. Нет, он Макарцев, правильно сделал,
уйдя в газету: самостоятельности больше, а работа живая и видна народу.
перекурах и коридорных встречах он выяснил ряд вещей, о которых не говорится
с трибуны и не пишется в закрытых документах. Это были намеки, от которых
зависело остальное, в том числе решения, принятые совещанием, и стратегия
всех газет. Как айсберг -- почти весь под водой. Но и нечто, обратное
айсбергу, не могущее существовать в океане: верхняя часть движется в одну
сторону, а подводная, невидимая, -- вбок или даже в противоположном
направлении. Газета была таким раздвоившимся айсбергом. В частности,
Макарцев выяснил, что в докладе на совещании "Трудовую правду" будут
хвалить, но завтра его вызовут на ковер за недостатки, и тут нет
противоречия. Будь готов ко всему, выясни, за что критика, правильно
соразмерь самозащиту и обязательное признание вины, подчеркнув этим
разумность руководства.
медлительная Шапошникова, которую Макарцев глубоко презирал. Читала она
размеренно, не отрывая глаз от бумаги, все делали вид, что слушают.
Макарцев, как и все цековцы, недолюбливал работников горкома, считал их
туповатыми и готовыми в любом деле перестараться. Cквозь сонливую
монотонность слов он уловил название своей газеты. "Трудовая правда",
отметила докладчица, выступила с новым важным почином: "Не выбрасывать
ценные промышленные материалы в утиль!" Только по Москве это сулит солидную
экономию. Почин уже широко поддержан. "Дуреха, -- подумал Макарцев. -- У нас
были почины и покрупнее, да ты газету невнимательно читала! Солидную
экономию -- а какую? Мы цифры давали, какая будет экономия!"
говорили не "Трудовая правда", а "газета Макарцева", хотя на последней
странице печатались холодные слова: "Редакционная коллегия". Он считал, что
газета его, говорят же: "самолеты Туполева". Макарцев любил свою газету,
переживал ошибки и никогда не считал, что он ее делает. Сам он, когда
докладывал о газете или отчитывался, говорил: не "Трудовая правда", а "наш
коллектив".
него на столе чуть влажные полосы, аккуратно загнув нижние края вверх. Он
начнет читать сверху и может испачкать манжеты черной краской. Он вытащил из
кармана очки и, просмотрев полосы, встал, прихватив их за края, чтобы не
пачкать рук. Номер вел ответственный секретарь Полищук, и Макарцев сам зашел
к нему с полосами. Он обсудил ряд перестановок на первой полосе, выяснил,
что будет на пустом месте третьей, спросил счет матча в Лужниках, для
которого оставили пустую строку, велел придумать заголовок посвежее к статье
"Америка: нищета и слезы".
поморщился, но махнул рукой и пошел по отделам. Дежурные работали, остальные
собирались домой, хотя рабочий день еще не кончился. Макарцев считал, что
журналистика -- дело творческое. Кто не хочет или не умеет работать, не
будет этого делать и при самом строгом порядке. Он требовал сознательной
отдачи -- то есть материалов, а не просиживания штанов в редакции "от" и
"до". Кроме того, трудовая дисциплина была заботой завредакцией Кашина, а не
главного редактора.
скверик на улицу.
брат, дома...
думал, что наконец-то сегодня поговорит с сыном. Жена давно просила, но они
с Борисом никак не могли встретиться. В те редкие дни, когда отец приезжал
домой пораньше, тот заваливался за полночь.
сидела и смотрела, как ест муж. В глубине души Макарцев был даже рад, что
Бориса опять нет и разговор не состоится. Они были в ссоре, хотя отец
старался этого не показывать.
"Олимпия-Элита", изготовленную в малой партии специально для канцелярий
Рейха. Макарцев никогда не писал на машинке, но она всегда стояла дома возле
письменного стола. Он спрятал ее в начале войны, когда сменил имя. Игорь
боялся, что фашистская машинка будет уликой. А после войны нашел ее и снова
привез домой. Недавно хватился -- допечатать строку в проекте какого-то
документа -- и не нашел. Где она? Оказалось, Борис сдал машинку в
комиссионку.
вещь.
слов, то начинал, как с ребенком, то раздражался, и сын каждый раз
ускользал. Борис отрастил волосы до плеч, жидкие усы до подбородка, ходил в
неизвестно кем и как сшитых брюках, а манеры его стали смесью мушкетерского
с блатным. Домой он являлся в облаке винного перегара. У себя в комнате
независимо от времени врубал стереофонический "Грюндиг" на полную мощность,
а иногда подключал к нему электрогитару, бренчал и пел песни Галича,
надрываясь под Высоцкого.
мыслей. Он собирался сделать два-три нужных звонка и лечь. Просто лечь и
смотреть в потолок.
глянул на отца, швырнул под вешалку в коридоре синюю сумку на длинном ремне
с надписью "SABENA" и пошел к себе.
руководства, Макарцеву не перепадало такого хамства. Но он сдержался, не
крикнул, встал и приоткрыл дверь комнаты сына. Отца оглушил водопад звуков:
Борис уже успел поставить пленку.
перекричать битлов, которых он сам, на свою шею, привез ему из Лондона.
приехал, там руководи!
как-никак родственники...
забывайся! Если для тебя родственные отношения -- атавизм, то как иждивенец
не забывай о материальной зависимости.
ортодокс.-- Я?! Да ты щенок, не знающий сложностей жизни! Дорасти еще до
благ, которые мы с матерью кладем тебе в рот тепленькими. Другим детям такое
и не снится.
оглянулся: Зинаида облокотилась о косяк в другом конце коридора и
внимательно прислушивалась к разговору, морщась от надрывного крика битлов.
-- Если тебе нечего сказать, так выслушай. Только сделай тише!
движением повернул ручку. Игорь Иванович вздрогнул: и без того громкий звук
превратился в невыносимый рев с шипением и свистом, которого не могли
выдержать барабанные перепонки.
Ладно, поговорим в другой раз...
она видела его поражение. Он прошел в спальню, положил под язык таблетку
валидола и лег, не раздеваясь, на только что открытую белоснежную
постель.Грубости следовало ожидать, успокаивал он себя. Возрастное! Кажется,
я таким был... А это поколение более сложное. В чем-то мы, конечно,
Николаев Андрей
Маккефри Энн
Шилова Юлия
Круз Андрей
Гюго Виктор
Зыков Виталий