которой скрывался отец, Герберт, не дожидаясь ответа, толкнул ее.
перевел взгляд на зеркало и увидал вытянутое нескладное тельце с острыми
коленками, которое, видимо, в данный момент времени принадлежало ему. Он
сел напротив отца и опустил глаза
кольца дыма поплыли под потолком.- Как ты думаешь, мальчик, в Германии
сейчас хорошая погода,- поинтересовался он.
синеве.Небо выглядит очень красиво, когда кромка неба напряжена до предела,
и ярко - красные ободки обрамляют тучи. Герберт ничего не сказал, а только
подумал об этом, но уже воображение играющее красками, стерло черту между
реальным и нереальным, обрамленные красноватым ободком тучи поплыли над
самым столом. Он мог бы поклясться, что видел молнию и потоки дождя,
упавшие на заваленный бумагами стол, буквы поплыли, конверты сморщились.
Фраза "чистосердечно признаюсь вам" превратилась в длинное горизонтальное
пятно. Никто и ни в чем не хотел сознаваться, трубка и авторучка отца
лежали в воде. Но вот Герберт очнулся, представляемое исчезло; отец был
конкретен, бумага суха, а лампа проливала реальный и почти осязаемый свет.
уже взрослый человек, и мне очень хочется говорить с тобой серьезно,
хочется, чтобы ты понял меня.
ними легко пошло колоссальное количество людей, немцев, твоих
соотечественников.
что все, что делается без Бога, обречено на гибель. Нацисты создали
железный ящик и посадили туда целый народ, они попытаются воспитать нацию
посредством отказа от личности. Я ведь вовсе не болен, по крайне мере, я не
болен так, как думает твоя бабушка или, может быть, думаешь ты, но, поверь,
что даже если бы я был очень болен и мне бы угрожала верная смерть, я бы не
поехал умирать домой. Бог покинул нашу страну, Герберт, и только в сердце
твоем он может найти приют. Не в твоем- так в чьем же? Из пыльной кладовки
средневековья немцы вытащили свое монументальное прошлое и, гремя этими
рассыпающимися погремушками, наступают на сознание цивилизации. Откровенно
говоря, Герберт мало понимал то, о чем говорит отец, но продолжал его
слушать.
тех, кто насилует чужую культуру и веру ради своей идеи пускай даже самой
что ни на есть благородной. И потом, травля евреев, ты слышал об это?-
Герберт кивнул головой.- Германия поставила себя вне закона цивилизации.
Тебе решать. Ты можешь остаться со мной, можешь уехать назад. Мне бы очень
хотелось, чтобы ты остался.
свист, стоны и просыпался от безотчетного ужаса, проникающего во все
клеточки его существа. Измученный бессонницей, он наконец закрыл глаза и,
представляя тропические чащи и редких животных, наконец уснул.
сторону. В центре площади он увидел что-то похожее на памятник- он был
накрыт грубой материей и в нескольких местах перевязан веревкой, так что
проступали лишь очертания фигуры. Толпа гудела все сильнее, все громче и
Герберт видел все и чувствовал полет чего-то своего- видящего, но не
осязаемого. К статуе подошел военный в полной форме еще кайзеровской армии.
Он вытащил из ножен прямую длинную саблю и разрезал веревку, затем поддел
этой же саблей холст, и он упал к ногам статуи. Статуя представляла собой
бронзового тирольского мальчика в бронзовом же национальном костюмчике.
Мальчик стоял, скрестив на груди руки. В грудь у него была вставлена
свастика; офицер повернулся к толпе, щелкнул двумя пальцами и сказал: раз,
два, три, после чего свастика завертелась в круглом отверстии. На груди
офицеров сияли ордена величиной с суповые тарелки. Затем откуда -то из за
спины он вытащил длинную палку для зажигания газовых фонарей. На конце
палки был прикреплен кремень, и если большим пальцем оттянуть книзу
рычажок, то на конце возникает искра. Офицер поднял палку, поднес ее к
свастике, и та, вспыхнув, закрутилась еще быстрее. Вот она- связь
поколений: кайзеровский орел дает карт бланш народлающемуся порядку.
Герберт почувствовал, как у него в груди трещит иссушающее душу пламя. Он
не видел себя, но мысленно он закрыл глаза, и у него это получилось- он уже
не видел людей, собравшихся на площади, не видел он и офицера в форме
кайзеровских войск и в каске с дурацким набалдашником. Памятника он тоже не
видел, только бешенство поднималось в нем, как температура: он был похож на
адвоката, которого обстоятельства заставили проиграть процесс. Герберт
тревожится за эпоху? Нет, нисколько. Он ее терпеть не может, он ненавидит
ее и себя, себя- за то, что он вынужден с ней считаться, ей - за то, что
она есть. И вот последним усилием воли памятник, которому Герберт приказал
слушаться себя вырывает из груди расползшийся на четыре стороны света
горящий знак и на глазах толпы этот знак превращается в обычное сердце. Во
сне Герберт почувствовал, что он умирает- без сердца он жить не мог, отчего
он и проснулся.
балкона. Неужели сон был таким длинным? Часы показывали половину седьмого,
пансион еще спал. Герберт распахнул окно, сон легкой дымкой еще витал над
природой, шелест трав и деревьев был слабым. Он оделся, на цыпочках прошел
мимо комнаты отца и выскользнул в коридор. Там было темно, несколько узких
прямоугольных окошек неровно освещали развешанные репродукции птиц. Птицы
стояли, раскинув хвосты и собрав их в маленький венчик; глаза у птиц были
пусты, и он обрадовался, что ему не довелось стать птицей. Одна картина
была такая выразительная, птица так жадно смотрела перед собой, что Герберт
поспешил уйти. Внизу в холле сидело несколько стариков- в руках у них были
длинные стаканы с минеральной водой. Выйдя во дворик, он увидел
металлическое кресло, на сидении которого лежало две белые розы, капли росы
блестели на их лепестках. Герберт не заметил старушку подошедшую сзади и
тронувшую его за рукав. Вам нравятся цветы,- спросила она.
одна рептилия. Это был старик на коляске с мотоциклетным мотором; коляска с
грохотом приближалась к клумбе, старик повернул кривую медную ручку, и
механическое сооружение остановилось почти рядом с ботинками Герберта.
Старик смотрел строго- это был взгляд человека, не привыкшего к
возражениям. На глазах Герберта старуха медленно подошла к старичку и
поцеловала его в лоб. Дым от мотоциклетного мотора отчасти закрыл этот
трогательный поцелуй. Герберт был абсолютно уверен- это его
соотечественники, только немец может смотреть в глаза с такой вызывающей
принципиальностью.
тот постарался изобразить на лице внимание.. - Мой сын - генерал,- в голосе
старух звучала гордость,- каждый день я получаю от него эти розы.- Вы,
немец?
старика, который внимательно его разглядывал.
тельце, как бы желая услышать подтверждение своих слов.
последней фразе старика различалось глубокое самодовольство, и в следующее
мгновение он, отвернувшись от него, угощал сахаром молодую шотландскую суку.
руку старости: юность понимает не опытом а чувством, что древность зовет
повторить свои стремления и ошибки, молодость инстинктивно отталкивает эту
руку, это и спасает род человеческий от полной гибели, всякая кровь должна
обновляться, как вода в роднике. Талантливая экстремальность юности дает
возможность создавать неожиданные мысли и образы, которые должны переходить
в конкретику затем, чтобы через много лет эта конкретность выглядела чем то
обычным среди еще большего совершенства форм и идей. И Герберт не столько
понял, сколько почувствовал, что ведь и он мог уподобиться собаке- лизнуть
руку старика, приластиться к нему. Но он ведь этого не сделал, значит, это
сделают другие; на свете были не только собаки но и люди, готовые брать
сахар из рук старика.
ответа, побежал дальше.
Герберт провожал его взглядом, сохраняя в горле комок. Ужасно хотелось
перенестись в какую то иную плоскость, чтобы избавиться от чужих дыханий и
мыслей. Чужие мысли неслись ему вслед и больно ударяли в спину. Стариков и
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Прозоров Александр
Орлов Алекс
Распопов Дмитрий