признательностью к покровителям.
поменьше возражайте... Счастье ваше, что мы так ценим безупречную работу
вашей матушки!
двери, была видна касса сына, находившаяся в отделе перчаток. У совершенно
седого, отяжелевшего от сидячей жизни Ломма было дряблое, невзрачное лицо,
как бы потускневшее от блеска денег, которые он непрерывно считал. Одна
рука у него была ампутирована, но это ничуть не мешало ему работать, и
иной раз служащие из любопытства ходили даже смотреть, как он проверяет
выручку, - до того быстро скользили ассигнации и монеты в его левой,
единственной руке. Он был сыном сборщика налогов в Шабли, а в Париж попал,
нанявшись вести торговые книги у некоего коммерсанта в Порт-о-Вен.
Поселившись на улице Кювье, он женился на дочери своего привратника,
мелкого портного, эльзасца; и с этого дня он оказался в подчинении у жены,
перед коммерческими способностями которой искренне преклонялся. Она, как
заведующая отделом готового платья, зарабатывала более двенадцати тысяч
франков, в то время как он получал только пять тысяч положенного
жалованья. Его почтение к жене, приносившей в хозяйство такие суммы,
распространилось и на сына, как на ее создание.
Бурдонкль нагонял страху, то Муре заботился прежде всего о своей
популярности.
следовало бы брать пример с вас.
стороны, он спросил:
единственной слабостью, тайным пороком, который он удовлетворял в
одиночестве, бегая по театрам, концертам, репетициям; сам он, несмотря на
ампутированную руку, играл на валторне, пользуясь для этого им же
изобретенной системой щипчиков. Но его жена ненавидела шум; поэтому он
окутывал инструмент сукном и по вечерам доводил себя до экстаза странными,
глухими звуками, которые ему удавалось из него извлекать. В музыке он
обрел себе прибежище от неурядиц семейной жизни. Кроме музыки и кассы, он
не ведал других увлечений, если не считать преклонения перед женой.
Благодарю за внимание, господин Муре.
Ломму билеты, навязанные ему дамами-благотворительницами. И тут он
окончательно покорил кассира, воскликнув:
начать обход магазина. В центральном зале, представлявшем собою внутренний
двор под стеклянной крышей, помещался отдел шелков. Муре и Бурдонкль
отправились сначала на галерею, тянувшуюся вдоль улицы Нев-Сент-Огюстен и
из конца в конец занятую бельем. Не заметив здесь никаких отступлений от
правил, они медленно прошли мимо почтительных продавцов и повернули в
отделы цветных ситцев и трикотажа; там царил такой же порядок. Но в отделе
шерстяных материй, расположенном во всю длину галереи, выходившей под
прямым углом к улице Мишодьер, Бурдонкль снова вошел в роль великого
инквизитора при виде юноши, сидевшего на прилавке, бледного от бессонной
ночи. Этот юноша, по имени Льенар, сын богатого торговца новинками в Анже,
покорно выслушал замечание: он боялся только одного - как бы отец не
отозвал его в провинцию, положив тем самым конец его жизни в столице,
жизни, полной развлечений, беспечности и лени. С этой минуты замечания
посыпались градом, и по галерее вдоль улицы Мишодьер пронеслась настоящая
гроза: один продавец в отделе сукон, из числа новичков, служивших пока без
жалованья и ночевавших у себя в отделе, осмелился возвратиться в магазин
после одиннадцати вечера; младший продавец из отдела портновского приклада
был застигнут в подвале с папироской. В отделе перчаток буря разразилась
над головой одного из немногих парижан, служивших в этой фирме; это был
незаконный сын арфистки, "красавец Миньо", как его тут звали. Преступление
молодого человека заключалось в том, что он учинил в столовой скандал
из-за плохой пищи. Служащие обедали в три очереди: одна - в половине
десятого, другая - в половине одиннадцатого, третья - в половине
двенадцатого; приказчик этот возмущался тем, что, обедая в третью очередь,
постоянно получает остатки, да к тому же и порции всегда бывают меньше.
столовой, выжига-овернец, еще ухитрялся при этом набивать себе карман, так
что обеды и в самом деле были отвратительны. Но Бурдонкль только пожал
плечами: шеф, которому приходится готовить ежедневно четыреста завтраков и
четыреста обедов, хотя бы и в три смены, конечно, не может изощряться в
кулинарном искусстве.
служащие получали здоровую и сытную пищу... Я поговорю с шефом.
Муре и Бурдонкль задержались у двери, среди зонтов и галстуков, и
выслушали доклад одного из четырех инспекторов, на обязанности которых
лежало наблюдать за порядком. Папаша Жув, отставной капитан, удостоенный
отличия под Константино, еще красивый мужчина с большим чувственным носом
и величественной лысиной, пожаловался им на одного продавца, который на
простое замечание с его стороны обозвал его "старикашкой". Продавец был
немедленно уволен.
пустынным галереям проходили только домашние хозяйки с соседних улиц.
Инспектор, отмечавший у подъезда приход служащих, убрал список и теперь
отдельно записывал опоздавших. То был момент, когда продавцы окончательно
водворялись по отделам, которые были убраны и подметены уже к пяти часам
утра. Каждый, силясь подавить зевоту, вешал на место свою шляпу и пальто;
лица приказчиков были еще бледны после сна. Одни переговаривались,
посматривая по сторонам, готовясь к новому трудовому дню; другие не спеша
снимали зеленую саржу, которой накануне вечером прикрыли товары,
предварительно сложив их как следует; и теперь перед их взорами появлялись
симметрично разложенные стопки материй. Магазин прибрался и в спокойном,
веселом утреннем блеске ожидал, когда сумятица продажи снова загромоздит
его и он словно сожмется, заваленный грудами полотна, шелка, сукна и
кружев.
молодых людей разговаривали, понизив голос. Один из них, невысокий
коренастый юноша с миловидным розовым лицом, подбирал шелка по цветам для
витрины прилавка. Его звали Гютен; он был сыном содержателя кафе в Ивето;
благодаря покладистому характеру и вкрадчивости, под которой таилось
необузданное вожделение, он сумел за какие-нибудь полтора года стать одним
из лучших продавцов; Гютен готов был все поглотить и всех сожрать, и не
потому, что был голоден, а просто так - ради удовольствия.
пощечину, - говорил он высокому сухопарому юноше с нездоровым цветом лица
и желчным характером; юноша этот родился в Безансоне, в семье ткачей; не
отличаясь красотой, он под внешним бесстрастием скрывал незаурядную силу
воли.
лучше выждать.
отделом был в подвале. Гютен исподволь подкапывался под Робино, потому что
сам хотел занять место помощника заведующего. Еще в тот день, когда
освободилось это вожделенное место, обещанное Робино, Гютен придумал
привлечь Бутмона на свою сторону, оскорбить Робино и заставить его уйти.
Однако Робино снес это, и с тех пор между ними началась глухая вражда.
Гютен надеялся настроить против Робино весь отдел и выжить его. Внешне же
он был с ним очень любезен, натравливая на помощника заведующего главным
образом Фавье; последний, как продавец, по старшинству следовал за Гютеном
и, казалось, был только его подголоском, хотя иной раз тоже позволял себе
грубые выходки, в которых чувствовалась затаенная личная злоба.
условным возгласом о приближении Муре и Бурдонкля.
потребовали объяснений по поводу бархата, отрезы которого были сложены
стопками, загромождавшими стол. А когда Робино ответил, что больше некуда
класть. Муре с улыбкой воскликнул:
день, когда придется раздвинуть стены до самой улицы Шуазель. Вот увидите,
какая давка будет в понедельник.
относительно предстоящего базара, к которому готовились во всех отделах.
Продолжая разговаривать, он уже несколько минут следил взглядом за
Гютеном, не решавшимся расположить синие шелка рядом с серыми и желтыми;
продавец несколько раз отступал назад, чтобы лучше судить о гармонии
тонов. Наконец Муре вмешался.
ослепляйте их... Вот так! Красный! Зеленый! Желтый!
ослепительные гаммы. Всеми было признано, что патрон - лучший в Париже
мастер по части витрин, он совершил подлинный переворот и в науке выставок
был основателем школы броского и грандиозного. Он стремился к созданию
лавин из тканей, низвергающихся из разверстых ящиков, и хотел, чтобы они
пламенели самыми яркими, усиливающими друг друга красками. У
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Апраксина Татьяна