полу, раскинув руки и ноги. Крик повторился, я узнал голос тети Даши и
подошел к окну. Какая-то женщина лежала на дворе, и тетя Даша громко дула
ей в рот.
и постучала в окно.
сюда перенести, она, должно быть, упала во дворе и расшиблась. Петр
Иваныч!
добудились.
Это был простой обморок, но, падая, она ударилась головой о камни, и мы, к
несчастью, узнали об этом лишь от доктора к вечеру другого дня. Доктор
велел прикладывать лед. Но покупать лед всем показалось странным, и тетя
Даша решила вместо льда прикладывать мокрое полотенце.
возвращалась, вытирая слезы ладонью. Мать лежала спокойная, такая же
бледная, как всегда. Ни разу она не спросила об отчиме, на другой день
перебравшемся в свой батальон, но зато нас - меня и сестру - не отпускала
от себя ни на шаг. Тошнота мучила ее, она поминутно щурилась, как будто
старалась что-то разглядеть, и это почему-то очень не нравилось тете Даше.
Она проболела три недели и, кажется, уже начинала поправляться. И вдруг на
нее "нашло".
спустив босые ноги на пол.
видит.
когда я хотел ее уложить... С этого дня она перестала есть, и доктор велел
кормить ее насильно яйцами и маслом. Это был прекрасный совет, но у нас не
было денег, а в городе не было ни яиц, ни масла.
перекинув на грудь черные косы, и не говорила ни слова. Только раз, когда
тетя Даша в отчаянии объявила, что она знает, почему мать не ест, - не
хочет жить, потому и не ест, - мать пробормотала что-то, нахмурилась и
отвернулась.
будто полюбила не меньше, чем Саню. Часто она подолгу смотрела на меня -
внимательно и, кажется, с каким-то удивлением. Никогда она не плакала до
болезни, а теперь - каждый день, и я понимал, о чем она плачет. Она
жалела, что прежде не любила меня, раскаивалась, что забыла отца, быть
может, просила прощения за Гаера, за все, что он с нами делал. На какое-то
оцепенение нашло на меня. Все валилось из рук, я ничего не делал, ни о чем
не думал.
слова. Она только подозвала меня и взяла за руку, качая головой и с трудом
удерживая дрожащие губы... Я понял, что она хочет проститься. Но, как
чурбан, я стоял, опустив голову и упорно глядя вниз, на пол.
отчим плакал в сенях, но никто почему-то не обращал на него никакого
внимания... Мы с сестрой сидели во дворе, и все, кто бы ни пришел,
останавливались подле нас и говорили одно и то же: "Небось, жалко вам
маму?" или: "Теперь одни остались, сиротки?" Это был какой-то один
страшный обряд - и то, что старухи, приходившие к Сковородниковым играть в
"козла", заперлись у нас, а потом, с подоткнутыми юбками, с засученными
рукавами, выносили ведра, как будто мыли полы, и то, что тетя Даша бегала
за какой-то "подорожной". Мне казалось, что мы должны сидеть во дворе,
пока не кончится этот обряд. И вот мы сидели и ждали.
обостряется от страданий", и тотчас же вспомнил эти дни, когда обряжали,
отпевали и хоронили мать. Мне запомнилось каждое слово, каждое движение -
и свое, и чужое. Я понял, почему в первый день при матери, лежавшей на
столе с иконкой в сложенных руках, все говорили шепотом, потом все громче
и наконец, своими обыкновенными голосами. Они привыкли - и Сковородников,
и отчим, и тетя Даша, - уже привыкли к тому, что она умерла! Я с ужасом
заметил, что и сам вдруг начинал думать о другом.
Петька подарил мне уже давно, а я из-за смерти матери так и не собрался
испытать этот биток! И сейчас же с раскаяньем я принуждал себя думать о
маме.
вызвали в батальон, опоздал к выносу, и мы, прождав его добрых два часа,
одни отправились за гробом. Мы - это Сковородников, тетя Даша и я.
отставать, а меня посадили на колесницу.
встречались по дороге и, остановившись, провожали нашу процессию глазами
или когда кто-нибудь на две-три минуты присоединялся к нам, чтобы
спросить, кого это хоронят. Сейчас же я начинал ругать себя. Но мы ехали
все дальше и дальше, равнодушный кучер в кепке и грязном балахоне сонно
покрикивал на клячу, и мысль опять начинала бродить бог весть где - далеко
от этого бедного, едва прикрытого белой тряпкой гроба.
проломы, чтобы никто не прошел в Летний сад без билета. И никто, кроме нас
с Петькой, не знал, что предпоследний щит можно раздвинуть - и,
пожалуйста, ты в саду! Хочешь - слушай музыку, хочешь - нарви тайком
левкоев в садоводстве и после спектакля продавай публике - пять копеек за
пучок!
светлых шинелях, не то офицеры, не то гимназисты, зачем-то тащат матрацы,
закладывают ими окна во втором этаже. Вот Афонина горка, про которую в
городе говорили, что это засыпанная церковь и в пасхальную ночь из-под
земли слышится пенье. Кто-то копошился на Афониной горке, и,
приглядевшись, я различил те же светлые шинели, мелькавшие среди
наваленных веток.
площадь, у ворот присутствия стоял часовой, в саду за решеткой торопливо
ходили какие-то люди в штатском, и один из них тащил пулемет. Магазины
были закрыты, улицы пусты, за Сергиевской мы не встретили ни одного
человека. Что случилось?
Тетя Даша и Сковородников едва поспевали. Мы выехали на Посадскую пустошь
- так называлось пустое грязное место между городом и Посадом, - а там
спуск к реке, Мельничий мост... Что-то коротко простучало вдалеке, кучер
испуганно оглянулся и нерешительно поднял кнут. Тетя Даша догнала нас и
стала ругаться:
ничего не видя по сторонам. Где-то стреляли, но все реже. Мельничий мост,
с которого я не раз ловил пескарей, был уже виден. И вдруг кучер привстал,
замахнулся... Лошадь рванулась, и мы помчались вдоль берега, далеко за
собой оставив Сковородникова и тетю Дашу.
колесницы, и одна попала мне прямо в лицо. Резной столбик, за который я
держался рукой, зашатался, заскрипел, нас тряхнуло, и он упал на дорогу. Я
слышал, как где-то позади кричал Сковородников, плачущим голосом ругалась
тетя Даша.
лошадь прямо на мост, как будто не видя, что въезд перегорожен какими-то
балками, досками, кирпичами. Раз! Лошадь попятилась, рванулась направо,
налево и остановилась.
наборщика, который прошлым летом снимал комнату у гадалки на соседнем
дворе. В руках у него была винтовка, а за кожаным поясом, выглядевшим
очень странно на обыкновенном пальто, торчал наган. Все они были
вооружены, у некоторых были даже шашки.
не видишь, дурак, что баррикады?
платить будет? - Он ходил вокруг колесницы и трогал пальцем побитые места.
- Вы мне спицу сломали!
по гробам стрелять. Дура!
папахе, на которой вместо кокарды была красная лента.
провожает. Нехорошо все-таки.
Ильин Андрей
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Никитин Юрий