Чтение 10–й страницы книги ~Будьте готовы, Ваше величество!~

- Вернее, тебе, думаю, со мной говорить не велено. А? Я ведь коммунист.
Всегда был и буду против вас, королей, скрывать не стану. Но тебе, мальчик,
вернее, твоему имени я кое-чем обязан.

Тонгаор пригнулся, чтобы заглянуть принцу в лицо. Но тот отшатнулся и
прошипел еле слышно:

- Шарахунга ро табанг!..

- Ух ты!.. Как проклинать меня ты выучился. - Тонгаор вдруг с ласковой
хитринкой поглядел на принца и по-озорному закрутил седой головой. - А вот
то, что все ребята у нас в Джунгахоре знают, тебе, должно быть, неизвестно.
А, принц? Ну-ка! - И неожиданно звучным, легким голосом он пропел: - "Банго,
банго, бангандай!.." Как дальше?

Принц встрепенулся было, но, спохватившись, хмуро глянул на Тонгаора
снизу и нехотя, вполголоса пробурчал:

- Ну, у-это... "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!" Тонгаор одобрительно кивнул.

- Молодец! У тебя и слон ведь по этой песенке назван - Бунджи. А вот
скажи, кто песенку эту придумал? Не знаешь?.. Эх ты, моя эта песенка,
мальчик. Я ее для всех джунгахорских ребят сочинил. Вот видишь, она и к тебе
во дворец пробралась безымянной, песенка моя. Песню, мальчик, в тюрьму не
спрячешь, на замок не запрешь. Ну-ка, еще раз давай споем вместе ребятам.
"Банго, банго, бангандай!"

И принц, хотя и отвернувшись, послушно подхватил:

- "Бунджи, рунджи, джай-ярдай!"

- Видишь, как у нас складно получается. Я же вижу, ты вовсе не плохой
малый. И смотри, у каких хороших ребят мы с тобой встретились. Ну, давай
свою августейшую десницу. Проще говоря, давай лапу. Не на дружбу, так на
песню. Я хочу поблагодарить тебя, мальчик. Я уж сказал, твое имя мне однажды
на помощь пришло...

Говорил он негромко, но голос звучал так глубоко и веско, что хотелось не
только его слушать, но и слушаться. Выговор у него был чистый, только чем-то
напоминавший уже знакомую ребятам, певучую, с легким придыханием в нос,
манеру речи принца. Ведь недаром еще мальчишкой шестнадцати лет Тонгаор
приезжал к нам в первые годы революции и слушал Ленина на съезде комсомола,
а потом долго учился в Коммунистическом университете трудящихся Востока в
Москве.

И вот рассказал теперь пионерам Тонгаор, что, когда король Шардайях
вынужден был освободить и выслать его, все было сделано так, чтобы мятежный
поэт, вытащенный со дна тюремной ямы, погиб бы на дне моря. С борта корабля
его высадили в открытое море на маленькую утлую шлюпку. И корабль ушел, А
погода была свежая, и волны все росли и росли, перебрасываясь друг с другом
одинокой шлюпкой, как скорлупой пустого кокоса. И заглотил бы Тонгаора
океан, если бы не заметили его с борта проходившего танкера "Принц
Дэлихьяр". Танкер шел в Советский Союз за нефтью. Моряки увидели человека на
полузатопленной шлюпке и подобрали его.

Боясь дохнуть, слушали Тонгаора пионеры. Тоня Пашухина глаз с него не
спускала. И только свирепо косилась, если кто невзначай шевелился.

- Капитан стал мне за время пути верным другом, - продолжал Тонгаор. -
Танкер приписан к порту Рамбай. А ты, мальчик, должно быть, слышал, каковы
моряки из Рамбая... Там много моих друзей. И капитан "Принца Дэлихьяра",
когда приходит к этим берегам за нефтью, всегда привозит мне письма. Очень
много писем. На "Принце Дэлихьяре" плавают хорошие, смелые люди. Имя твое,
мальчик, в верных руках. Думаю, что и ты не обманешь... Погоди! - воскликнул
вдруг Тонгаор. - Ровно через неделю твой корабль будет в порту. Капитан
навестит меня. Хочешь встретиться? Нет, лучше я его привезу к вам в
лагерь!..

А солнце уже входило в море, все небо торжественно пылало. И на фоне
этого величавого, широко разлившегося пламени очень красив был высокий,
такой худой и смуглокожий, словно его насквозь просвечивало огнем заката, но
удивительно прямой, негнущийся белоголовый человек. Он стоял над обрывом и
вместе с затихшими пионерами глядел в море. А солнце погружалось в гладь
моря и вот уже совсем скрылось... Небосклон слегка повело проступившими по
нему вразлет прощальными лучами. Еще несколько минут калилась одна точка на
горизонте - там, где воронкой сходились блекнувшие лучи. И казалось, туда, в
остывшую пучину, медленно втягивается уходящий свет дня. А потом и эта точка
погасла.

Наступила минута вечернего молчания. Тонгаор бережно, но прочно удержав
за плечо Дэлихьяра, отвел его чуточку в сторону. И они там некоторое время
говорили о чем-то друг с другом на родном языке - наследный принц страны
Джунгахоры и гордый поэт-коммунист, молодость которого сглодала тюремная яма
Шардайяха. О чем они говорили, никто, конечно, не понял, но принц уже не
отводил своего плеча из-под руки Тонгаора. Минуту назад еще чужой и
непримиримо враждебный человек стал теперь непонятно притягательным.
Дэлихьяр, казалось, чувствовал, что с ним говорит не то волшебник, не то
мудрец. Но как не походил он на тех мудрецов, напыщенно-бородатых,
исполненных медлительной важности, которые во дворце Джайгаданге долгими и
нудными часами толковали наследнику престола о шести сутях мира и четырех
опорах бытия. Нет, ни на придворных мудрецов, ни на жрецов из Храма Луны и
Солнца не похож был человек, имя которого было запретным в Джунгахоре! А в
то же время каждое слово его, произносимое на родном принцу языке, упруго,
как парус ветром, наливалось какой-то гордой и властной правдой: хотелось
довериться ей.

Потом оба вернулись к стоявшим в отдалении и все еще тихим пионерам.

- А мы тоже за вас все протестовали, когда я учился во втором классе, -
сказал Тараска, восторженно глядя на Тонгаора.

- Спасибо тебе и твоим товарищам, - отвечал Тонгаор. И он очень
уважительно и серьезно пожал руку Тараске. Поэт был высок, ему приходилось
смотреть на маленького Тараску сверху. Но он не гнулся, а только уважительно
наклонял голову, сам оставаясь пронзительно прямым.

- А вы прочитайте, пожалуйста, нам какие-нибудь свои стихи, - вдруг
осмелела Тонида. - Я слышала, как вы по радио читали... о космонавтах.

- Прочитайте, правда, просим, прочитайте! - Пионеры сгрудились еще
теснее, нетерпеливо зааплодировали.

- О космонавтах? - переспросил Тонгаор. - Ну, это вы, должно быть, и так
все слышали... Разбираетесь лучше меня в этих делах.

- А вы бы хотели сами быть космонавтом? - спросил Тараска, обмирая от
уважения.

- Мне уже поздно мечтать об этом, да и здоровье я оставил под землей, и
так высоко над ней мне уже не вознестись. - Тонгаор поднял голову и, как
показалось ребятам, с завистью поглядел в небо. Но потом вдруг тряхнул
упрямо белыми волосами и, чуть прищурившись, хитро оглядел ребят. - У
каждого, пионеры, свой путь к звездам... Я вот хотел бы помочь всем людям
проложить путь к звезде, которая зовется - Правда.

- А все-таки, - спросил, как всегда, несколько сумрачно настойчивый Слава
Несметнов, - как вот, по-вашему... кем интереснее быть - писателем или
космонавтом?

Тонгаор усмехнулся:

- Не знаю... Не знаю, пионеры. Летать в космос пока не приходилось. А вот
поэтом... Стойте-ка! Я лучше вам расскажу одну свою притчу, если хотите...
Да? Ну, тогда рассаживайтесь вокруг.

Ребята мгновенно разместились: кто на уступе скалы, кто на нагроможденных
камнях и обломках. Тихонько подошли курортники из санатория. И Тонгаор,
медленно оглядев всех, стал читать им свою "Притчу о пятерых".

- "Сошлись раз пятеро, - начал Тонгаор. - Один знал, откуда произошла
всякая вещь, и постиг состав ее, и строение, и тайну недр ее, и кромешное
вращение мельчайших частиц, все образующих. Он был Великий Физик.

Другой смотрел на него и видел ток крови в жилах, и узлы нервов, и всего
насквозь, и по дыханию слышал, что у того в легких, как бьется у него
сердце, и распознавал срок жизни его.

То был Знаменитый Врач.

Третий взирал на этих двух и думал, как бренны и бесконечно малы они в
сравнении с мирами, которые он разглядел в свои трубы и расчислил. Он был
Прославленный Звездочет.

Еще один, бывший тут, размышлял о том, как короток шаг этих людей в
сравнении с ходом истории и как ничтожен возраст их по сличению с веками.
Это был Мудрый Летописец.

А пятый думал: "Да, я, должно быть, изучил все меньше, чем они... Но я
постигаю сердцем, как просторен мир, как велик ум человека, как всеобъемлюща
душа его. Я не знаю точно ее срока и состава, но могу поведать о ней так,
что в нее войдут счастье и гармония, и я подвигну ее на новые дерзания, и в
слове моем она обретет бессмертие".

То был Поэт".

...Так хорош был этот вечер, такая, не знающая конца и края, тишина
простиралась над морем и плыла куда-то, безмолвная, за остывающий горизонт,
чтобы объять покоем весь вечерний мир, что даже а захлопать никто не
решился. Пожилые курортники, сопровождавшие Тонгаора, только головы
склонили, понимающе покачав ими. Ребята хотя и не все до конца поняли, но
почувствовали, что им позволили коснуться чего-то очень большого и
бесконечно дорогого для этого высокого, худого, белоголового человека. А тот
вдруг закашлялся, приложил к красивому и тонко вырезанному рту белый платок.
Отвернувшись, он долго содрогался в кашле. А когда отнял платок, то не успел
сразу скомкать его. И ребята заметили на платке красные пятна. Он виновато
сунул платок в карман и долго смотрел на принца.

- Смешно и странно сходится порой многое на свете, мальчик, - проговорил
Тонгаор. С какой-то горькой нежностью вглядывался он в лицо Дэлихьяра. - Но
если бы ты только знал, как ты, мальчик, похож на моего сына! Он остался там
у нас... в Джунгахоре. С матерью. Не выпускают... Нет, поразительно похож!
Только мой сын чуть постарше... А ты скучаешь по дому... - он замялся, - ну,
по своему дворцу, что ли?

Перед глазами принца длинной и медлительной, как караван, чередой прошли
бесконечные залы Джайгаданга. Они были затенены тяжелыми занавесами,
пустынны и гулки, как пещеры. Толстые ковры, застилавшие их, делали вязкими