бесстрастно, сказала она.
мускул.
Одной рукой облокотился о стол, другой рывком дернул ящик - хотел взять
нож, чтоб отрезать хлеба. Ящик не поддался - оттого, что дернул он вбок. В
сердцах он рванул ящик, и тот вылетел, грохнулся на пол, и ложки, вилки,
ножи, множество всяких металлических мелочей со звоном и лязгом
рассыпалось по кирпичному полу. Ребенок вздрогнул, передернулся.
как все женщины.
услужать...
обернулся. Лицо багровое, глаза налиты кровью. Он молча, с угрозой глядел
на нее в упор.
запустил им в жену.
женщина покачнулась, чуть не упала с кресла-качалки. И нестерпимо тошно ей
стало до самой глубины души; она крепко прижала дитя к груди. Несколько
мгновений миновало, и вот она справилась с собой. Малыш жалобно плакал.
Левая бровь у матери сильно кровоточила. Голова кружилась, она посмотрела
на ребенка, увидела капли крови на белом одеяльце; но он хотя бы остался
невредим. Стараясь сохранить равновесие, она повела головой, и кровь
потекла ей в глаз.
стол, лицо у него было озадаченное. Уверившись, что кое-как держится на
ногах, он, пошатываясь, подошел к жене, взялся за спинку ее кресла, чуть
не опрокинул ее при этом; и, наклонясь над нею и все пошатываясь, сказал
озабоченно и удивленно:
еще хуже держался на ногах.
качалки.
собрала все силы, поднялась, прижала ребенка к плечу. Отчаянным усилием
воли, двигаясь будто во сне, прошла к мойке и с минуту промывала глаз
холодной водой; но слишком кружилась голова. Боясь упасть в обморок, вся
дрожа, она вернулась к качалке. Бессознательно она прижимала к груди дитя.
коленях, непослушными руками подбирал рассыпавшиеся ложки.
к жене.
Вглядывался, рассматривал рану. Она отстранилась от его лица с черными
усищами, отвернулась как могла дальше. Он смотрел на нее, бесстрастную и
холодную как камень, с крепко сжатым ртом, и худо ему было от слабости
своей и безнадежности. Видел, как капля крови падает на тоненькие,
блестящие волосы ребенка, и мрачно отворачивался. И опять завороженно
следил, как темная тяжелая капля висит в блестящем облаке и срывается с
паутинки. Еще одна капля упала. Пожалуй, вся головенка намокнет. Он следил
завороженный, чувствуя, как просачивается кровь, и под конец мужество ему
изменило.
напряженного голоса он еще ниже опустил голову. Она смягчилась. - Достань
мне из среднего ящика вату, - сказала она.
огнем и приложила ко лбу, а дитя так и лежало у нее на коленях.
взяла его, дрожащими пальцами стала обвязывать голову.
ему поворошить угли, чтоб не погас огонь, и запереть дверь.
погасла.
ничего не сказали, но их беспомощно приоткрытые губы говорили о
неосознанной трагедии потрясенных детских душ.
том, что натворил накануне вечером. Едва ли он вообще о чем-то думал, уж
во всяком случае не об этом. Будто угрюмый пес, лежал он и маялся. Больней
всего он ударил самого себя, и самую глубокую рану нанес себе - ведь он
никогда ни слова ей не скажет, не выдаст своего горя. Он попытался
увильнуть от случившегося. Она сама виновата, сказал он себе. Однако ничто
не могло заглушить внутренний голос, который казнил его, ржавчиной
въедался в душу, и заглушить его могла только выпивка.
сказать слово, или просто шевельнуться, он только и мог лежать бревно
бревном. Да еще отчаянно трещала голова. День был субботний. К полудню
Морел поднялся, взял в кладовке какой-то еды, сжевал, не поднимая головы,
потом надел башмаки и ушел, а в три вернулся чуть под мухой, успокоенный,
и тотчас опять залег в постель. В шесть вечера встал, попил чаю и сразу
ушел.
третьего засиделся в "Гербе Палмерстона", дома пообедал и опять в постель;
и все молчком. В четыре, когда миссис Морел поднялась в спальню, чтобы
надеть воскресное платье, он крепко спал. Она пожалела бы его, скажи он
хоть два слова - "Прости, жена". Но нет, он уверял себя, что это она во
всем виновата. И таким образом сам себя наказал. Она не стала с ним
заговаривать. В чувствах своих они зашли в тупик, но жена была сильнее.
воскресеньям.
воздух, и безотрадно им было. Они приуныли, не знали, что делать, во что
играть.
ему всю жизнь. Ему не терпелось что-то делать. Нудное безделье два утра
подряд душило его.
болезненной уязвимости и следа не осталось. Его уже не смущало, что семья
думает и чувствует.
Энни слушала и без конца спрашивала "почему?". Едва дети заслышали тяжелые
даже в одних носках шаги отца, они смолкли и, когда он вошел, съежились. А
ведь он всегда был к ним снисходителен.
Никто с ним не заговаривал. Когда он вошел, жизнь семьи затаилась, ушла в
себя, стихла. Но отчуждение его уже не смущало.
поспешность, стремление вырваться из дома сильней всего досаждали миссис
Морел. Она слышала, как он со вкусом плещется в холодной воде, как
торопливо скребет по тазу стальная расческа, когда он мочит волосы, и с
отвращением закрывала глаза. Он наклонился, стал завязывать шнурки, и в
его движениях было такое животное удовольствие, что это еще больше
отдалило его от всего сдержанного, настороженного семейства. Он всегда
бежал сражений с самим собой. Даже в глубине души неизменно оправдывал
себя. "Не скажи она то-то и то-то, и ничего бы такого не случилось, -
говорил он. - Сама лезла на рожон". Пока он собирался, дети напряженно
застыли. И вздохнули с облегчением, когда он ушел.
"Гербе Палмерстона". В предвкушении он торопливо зашагал по вечерней
улице. Мокрые шиферные крыши Низинного казались черными. Дороги, и всегда
темные от угольной пыли, сейчас покрывала черная грязь. Он торопился. Из
окон пивной клубился пар. Мокрые ноги шлепали по проходу. Но было тепло,
хоть и душно, стоял гул голосов, пахло пивом и куревом.
Земляной Андрей
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Акунин Борис
Свержин Владимир
Глуховский Дмитрий