Чтение 10–й страницы книги ~Оружие~

Когда они выходили, в спину им снова гремело "сице-абие-изыдох...".

Чивьин с сомнением качал головой:

- Не лезть бы нам в ту дыру. Бубновский трактир - ужасное место. А тут
еще этот Иудович с его трактирными утехами.

- Рискнем, Аввакумыч, любопытно.

- Ну-к что ж, - вздохнул старик. - Давай рискнем. Только возьмем с
собой Макара.

- Что это он сказал? - спросил Алесь. - Ну, ясно, "начетчик" - это он
сам... "флейты от кислой шерсти" - солдатские ружья.

- А "приколоть" - это продать. А "ер-веди-он" - это по два рубля
девяносто восемь копеек ружье. Дешево! Да, собственно говоря, куда они их
продадут? Когда армию грабили, то нахватали всего, даже и ненужного, по
жадности своей. А теперь и держать опасно.

В галерее стоял шум. Приказчики задавали взбучку соседскому
мальчику-новичку, таскали его за волосы. Видимо, свои приказчики послали
парня к соседям "купить на две копейки поросячьего визга", и тот, не
осведомленный в шутках Гостиного двора, пошел и вот теперь визжал, как
поросенок.

- Не вмешивайтесь, - остановил Чивьин Алеся. - Этим вы ему не поможете.
Здесь всегда так. Мещан да купцов наших вешать надо. Злой народ,
бессердечный. Вот хоть бы кулачные бои. На льду Москвы-реки или в
Преображенском, как фабричные с Котовских, Балашевских да Носовских фабрик
бьются.

- Это и у нас есть. Почему бы и нет?

- Есть, да не так. Мне веткинские рассказывали. У вас это чтоб
побацаться, погреться. Да в рукавицах. А у нас носовские "суконщики"
против гучковских "платочников". Да загодя, за неделю, договорятся. Да с
каждой стороны тысячи по две человек. Война! А правил только и всего: "не
бей лежачего" да "закладочника бей до полусмерти, хотя и свой". А
"закладка" - кусок свинца с заостренным концом, чтоб конец из кулака
торчал. Да этим концом - в висок. И вот, скажи ты, когда поймают такого,
то даже свои бьют до смерти. И все равно такая стерва находится... Ну и
ясно. В последнем таком бою было десять убитых, двадцать отделанных до
полусмерти да тридцать два изуродованных до неузнаваемости. Это уже не
говоря о челюстях, глазах да зубах.

...В Бубновский трактир пошли пешком, оставив Кирдуна на козлах. Чивьин
все еще ворчал:

- А убьют которого смертью храбрых на Божениновской улице - на фабрике
назавтра новый Сидор находится. И полиция этим не интересуется, и хозяева
молчат: зачем им на свое заведение этакую мораль напущать? Пристав
лефортовский, Шишков, попробовал было их разгонять. Так в обычные дни они
- овцы: секи, пожалуйста, хочешь - даже портки сами снимут, а тут полезли
на пролетку: "Бей его!" А при Шишкове кучер да мушкетер - вот и вся тебе
баталия. Счастье, что кучер нашел выход. Поднялся во весь рост на козлах
да как гаркнет: "Батюшки, пожар!" А мушкетер догадался: "Носовская фабрика
горит!" Те стали зыркать по сторонам, а кучер - по коням! Да пару человек
- кнутом! Да нескольких стоптали. Так и вырвались. А то иначе, может, и
смерть приняли б... Да ты сам взгляни... О! О!

Посреди улицы несколько человек мели мусор. Среди них были двое
мастеровых, какой-то линялый тип, старуха в лохмотьях и молодая женщина с
прозрачным лицом. На спине у каждого мелом был нарисован круг, а в нем
крест. Вокруг стоял и потешался народ.

- Эй, ты там, франт, аптекарь, ты как метлу держишь?

- Киньте ему, хлопцы, печенки. Не нажрался.

У молодой женщины лицо покрылось красными пятнами, глаза налились
слезами.

- Эй, шлюшка, тебе говорю! Ты, когда отпустят, адресок запомни. На
Пятницкой улице, дом его степенства Плотова... Это легше, приятнее.

- На воровстве попались, - мрачно сказал Чивьин. - Вчера у части
подметали, ночевать шли в острог на веревке. Сегодня вот возле учреждений
метут, а вечером попадут в списки воров - и на все четыре стороны. А куда
им теперь?.. Вот хоть бы эта... Что она могла украсть? Булку, наверное?
Что-то случилось с пристойной девкой, работы нету. На улицу такой идти -
смерти страшнее.

- Ей-богу, приходи, - потешался "сынок". - Что тебе на мост идти?
Москва-река теперь холодная. У меня теплее будет.

- И пойдет, - тихо сказал Чивьин. - Пойдет на мост. С таким лицом -
пойдет.

Лицо женщины действительно было страшным. Измордованное позором и
бесчестьем, темное от бесстыднейших издевательств.

- На Пятницкой, - скалил зубы "сынок".

Алесь не успел опомниться, как в воздухе вдруг мелькнули ноги молодого
"степенства". В следующий миг тот всем телом шлепнулся на липкую мостовую.
Чивьин снова поднял его и с придыханием - откуда взялись силы у старика? -
швырнул поперек о стену. Тот только вякнул, как котенок, испуская
последний дух.

- Сволочь, - шипел Чивьин, - замоскворецкая. Гады, торговцы душами.
Мразь масленая...

Лицо его было багровым. Боясь, чтоб старика не хватил удар, Алесь
оттаскивал его от неподвижного тела. Оттащил. Держа его за руки, шепотом
сказал молодой женщине:

- Женщина, ты, когда выпустят, не иди на мост... не иди к этой
сволочи... Иди в гостиницу "Дрезден". Спроси Загорского. Мы тебе место
найдем, работу.

Она подняла глаза, но сказать ничего не могла - дрожали губы. Лишь
склонила голову.

А между тем тишину уже вспорол полицейский свисток. Кто-то сверлил
толпу: возможно, будочник. И тогда Макар решительно и довольно
бесцеремонно взял обоих - Алеся и Чивьина - за плечи, толкнул в толпу,
прикрыл, повел.

- Давайте, давайте отсюда, а то беды не оберешься.

Шли будто не своими ногами, так ловко он их вел. Все время менял
направление, словно утка в осоке. Вытолкнул своих подопечных к углу белого
служебного здания, потащил Воскресенской площадью мимо биржи извозчиков, к
фонтану. И только здесь остановился, шумно перевел дух:

- В-вот тебе на... Теперь давайте отсюда побыстрее... Напрасно вы,
барин, этой девке фамилию назвали...

- Она не скажет...

- Она надежна... И то правда: первый человек по-человечески... Не
должна сказать...

Алесь уже и сам ругал себя. Опять наследил, дурак. Вся эта поездочка
такая: на риске, на прыжках над пропастью. Надо будет с неделю посидеть
тихо. Иначе быть беде. И, однако, он знал, что сидеть тихо нельзя. Все они
знали, что идут на смертельную опасность. Знали так хорошо, что в душе не
надеялись, что все выйдут отсюда живыми. Так было нужно: подставить под
удар свои головы, чтобы потом многочисленные друзья не подставляли головы
под пули, не погибали беззащитные.

- Господи, господи, - горевал Чивьин. - Какой грех на душу взял,
окаянный. До смертоубийства дошел. Теперь замолить - не замолишь.

Макара прорвало:

- Брось ты горевать. Тоже мне грех нашел. За такую мразь, за гниду...
Да бог тебе еще за это смертоубийство спасибо скажет... Сто грехов скинет,
как за змею... А вот оттуда человек идет... Эй, борода, чего это за
"местами" народ кричит?

- А черт его знает. Купца какого-то свои подмяли. Говорят, два ребра и
ключицу переломали. Повезли в городскую.

- За что его?

- За хорошие, наверное, дела. Видимо, было что-то на душе, потому что
просто так, неожиданно подошел и шмякнул. Говорят, замоскворецких ругал.
Из таганских, видимо, купец-то. Еще чуток - дух бы вышиб.

Пошли. Какое-то время Чивьин вздыхал с облегчением: обошлось, не
попустил господь бог, спасибо ему. А Макар глядел-глядел на рогожского
купца и вдруг расхохотался:

- Ну и жох ты, Денис Аввакумыч. С самим царем тебе ездить пристало.
Ка-ак ты его! Я и опомниться не успел - лежит... Ну и ловкач.

Чивьин лишь крякнул, но по нему было видно: отлегло от души.

...Женщина, однако, не пришла к гостинице. Возможно, и в самом деле
пошла от позора на мост... И долго еще Алесь переживал, не мог простить
себе, что не пошел вечером к части, когда подметальщиков должны были
отпускать.

4

Ели и пили в Москве по-разному. Но слова "Москва любил и умеет поесть",
"московский культ гастрономии", "магистры, насчет того, чтоб поесть"
относились к той Москве, что держала домашних поваров и ела в ресторанах,
а не к той, что покупала на "царском рынке" на три копейки требухи,
заворачивала ее в грязную бумагу и несла в качестве закуски в кабак.

Первую Москву Алесь знал хорошо. Субботние обеды в Английском клубе,
его уха, которую варили раз в году и которая считалась лучшей в мире (она
ничего не стоила в сравнении с "озерищенской", когда два раза в одной воде
варят окуней да ершей, а потом кладут, пока у рыбы глаза не побелеют, в
бульон стерлядок, да перец, да цельный репчатый лук, да еще с лозовым
дымком, да с лазурью над головой или луной на воде); Купеческий клуб,
который начинал побивать славу Английского; французская кухня ресторана
"Шеврие" в Газетном переулке, "Дюсо" и "Англии" на Петровке; скромный, но
основательный стол "Яра", тогда еще не испорченного роскошью; "Эрмитаж" -
странное сочетание трактирных порядков и утонченной французской кухни.