зубах отколупленным кусочком спичечной коробки.
басом.- Ничего хорошего не скажу. Вы, думаете, у меня первые? Черта с два.
Человек десять, да какое там десять, человек пятнадцать таких же, как вы,
приходили ко мне. А куда я всех дену? Солдатами вы не пойдете, а командиров
у меня и так по два на взвод. Да в резерве человек десять. Понятно теперь?
за ложку.
армии или не в армии? Сказал вам нет, и точка. У меня полк, а не биржа для
безработных. Понятно? Кругом шагом марш! - И уже более мягким голосом
добавляет: - В Сталинград держите путь. В Сталинграде, говорят, сейчас все
начальство. Вы из какой армии?
Кто-то мне говорил, не помню уже кто, но кто-то, ей-богу, говорил. В общем,
попытайтесь еще в Котельниково ткнуться. Это по дороге. Ваша армия, кажется,
там. Посмотрите, посмотрите...
оказывается. Направляют в Карповку. Там тоже нет. Какой-то капитан говорит,
что слыхал, будто наша армия в Котлубани. Едем в Котлубань. Никаких следов.
У коменданта говорят, что был какой-то майор из Тридцать восьмой и поехал в
Дубовку. На станции Лог встречаем трех лейтенантов из Дубовки. Тридцать
восьмой там нет. Все едут в Клетско-Почтовскую.
какой-то проходящей части, неизвестно почему, дали хлеба и концентратов.
Валега и Седых раздобыли где-то мешок овса...
тенями.
обшарпанные трамваи. Вереницы тупорылых "студебеккеров". На них длинные,
похожие на гробы ящики, "катюшины" снаряды. В лысых, покрытых щелями скверах
- задранные к небу, настороженные зенитки. На базаре горы помидоров и
огурцов. Громадные бутылки с золотистым топленым молоком. Мелькают пиджаки,
кепки, даже галстуки. Я давно не видел этого. Женщины по-прежнему красят
губы.
чей-то подбородок. В кино идет "Антон Иванович сердится". Сеансы в
двенадцать, два, четыре и шесть. Дворник подбирает навоз в большой совок. Из
черной пасти репродуктора на трамвайном столбе кто-то проникновенно,
непонятно только кто, мужчина или женщина, рассказывает о Ваньке Жукове,
девятилетнем мальчике, в ночь под рождество пишущем своему дедушке на
деревню.
деревянные домики с резными петушками, и "Не входить - злые собаки". А рядом
большие каменные дома с поддерживающими что-то на фасадах женскими фигурами.
Контора "Нижневолгокоопромсбыта", "Заливка калош", "Починка примусов",
"Прокурор Ленинского района".
несуществующая речушка. У нее пышное название - Царица. Виден кусочек Волги
- пристани, баржи, бесконечные плоты. Мы сворачиваем еще вправо и подымаемся
в гору. Мы едем к сестре бывшего Игорева командира роты в запасном полку.
"Золото она, а не женщина,- сами увидите".
и заклеенными крест-накрест бумажными полосками окнами. Белая глазастая
кошка сидит на ступеньках и неодобрительно осматривает нас.
и в одной майке.
завтраку попали.
веревочках что-то зеленое. Бочка под водосточной трубой. Сохнет белье.
Привязанный за ногу к перилам гусь. И опять кошка, на этот раз уже черная,
моется лапкой, нас зазывает.
сверхъестественно вкусный суп из фасоли. Нас четверо, но нам все подливают и
подливают. У Марьи Кузьминичны огрубевшие, потрескавшиеся от кухни руки, но
фартук на ней белоснежный, а примус и висящий на стене таз для варенья,
по-видимому, ежедневно натираются мелом. На макушке у Марьи Кузьминичны
седой узелок, очки на переносице обмотаны ваткой.
обеду, он работает на автоскладе, что гуся прислал ей брат,- он все еще в
запасном полку. Что если мы хотим с дороги по-настоящему умыться, то во
дворе есть душ, только надо "воды в бочку налить, а белье наше она сегодня
постирает, ей это ничего не стоит.
хохотом плещемся в тесном, загороженном досками закутке. Трудно передать,
какое это счастье.
допотопном пиджаке, с чрезвычайно живым лицом и все время постукивающими по
столу или перебирающими что-нибудь пальцами.
том, как нас питают, и о чем думает Черчилль, не открывая второго фронта,-
"ведь это просто безобразие, сами посудите",- и как, по-вашему, дойдут ли
немцы до Сталинграда, и если дойдут, то хватит ли у нас сил его оборонять.
Сейчас все ходят на окопы. И он два раза ходил, и какой-то капитан ему там
говорил, что вокруг Сталинграда три пояса есть, или, как он их называл, три
обвода. Это, по-видимому, здорово. Капитан на него очень солидное
впечатление произвел. Такой зря не будет "трепаться", как теперь говорят.
маленькими флажками отмечает фронт. Металлической линеечкой меряет
расстояние от Калача, Котельниково до Сталинграда, и вздыхает, и качает
головой. Ему не нравятся последние события. Он очень внимательно читает
газеты,- получает не только сталинградскую, но и московскую "Правду". Они у
него все сложены в две стопочки на шкафу, и если Марье Кузьминичне нужно
завернуть селедку, то приходится бегать к соседям,- эти газеты
неприкосновенны.
сапоги, не жалея слюны.
граненого стакана. Ее зовут Люся, и она врач. Мы это уже знаем: нам Марья
Кузьминична сказала. У девушки невероятно черные, блестящие, как две
бусинки, глазки, черные брови и совершенно золотые, по-мужски подстриженные
волосы. Легонькое ситцевое платьице-сарафан. Руки и шея бронзовые от загара.
Игорь поворачивается так, чтобы держать ее в поле зрения.
на ступеньку, уходит в комнату и возвращается с кремом для чистки сапог.
баночку.
новые, заблестят сапоги. Теперь не стыдно и в театре показаться. А мы что, в
театр собираемся? Да, в театр, на "Подвязку Борджиа". Может, она нам
компанию составит? Нет, она не любит оперетту, а оперы в Сталинграде нет.
Неужели нет? Нет. А она любит оперу? Да, особенно "Евгения Онегина",
"Травиату" и "Пиковую даму". Игорь в восторге. Оказывается, Люся училась в
музтехникуме,- это еще до института было,- и у нее есть рояль. Оперетта
откладывается до следующего раза.
что они затрещат под нами - такие они хрупкие и изящные и такие грубые и
неловкие мы. На стене бёклиновский "Остров мертвых". Рояль с бюстиком
Бетховена. Люся играет "Кампанеллу" Листа.
удобный, с покатой спинкой. Я подкладываю под спину расшитую бисером подушку
и вытягиваю ноги.
клавишам; вероятно, в техникуме она за эту быстроту всегда пятерки имела. Я
слушаю "Кампанеллу", смотрю на Бёклина, на гипсового Бетховена, на вереницу
уткнувшихся друг другу в зад уральских слоников в буфете, но почему-то все
это мне кажется чужим, далеким, точно затянутым туманом.
стреляет, не рвется, и сидишь ты на диване и слушаешь музыку, и рядом с
тобой хорошенькая девушка. И вот я сижу сейчас на диване и слушаю музыку...
И почему-то мне неприятно. Почему? Не знаю. Я знаю только, что с того
момента, как мы ушли из Оскола,- нет, позже, после сараев,- у меня все время
на душе какой-то противный осадок. Ведь я не дезертир, не трус, не ханжа, а
вот ощущение у меня такое, как будто я и то, и другое, и третье.
Андреев Николай
Шилова Юлия
Андреев Николай
Суворов Виктор
Суворов Виктор
Роллинс Джеймс