Почти все, что до войны сделал, погибло. Только эта вот папка чудом
сохранилась. Каким-то образом попала в институт, а там ее почему-то не
выкинули. - Он развернул папку. - Это портрет моего сына. Когда еще в
школе учился. Потом стал лейтенантом, артиллеристом. И тоже рисовал. Между
прочим, что-то у него с вами общее. Сам не пойму - то ли улыбка, то ли
выражение глаз. Вот сидели вы сейчас за чаем, и я вдруг подумал - совсем
Юра, его тоже Юрой звали...
школе, крымские пейзажики, кипарисы, горы, море ("это когда он был в
Артеке"), звери в зоопарке.
настоящий...
что Юра был для него не только любимым сыном, - в пытливом интересе
мальчика ко всему окружающему он ощущал что-то очень нужное для себя как
художника. Они были необходимы друг другу. Отец воспитывал, сын вселял
бодрость, свежесть взгляда на жизнь.
уверен, что вы с ним сошлись бы. И Кира подружилась бы с ним, хотя она
дама несколько сумбурная, а он был тихий, молчаливый. Совсем не
представляю себе, как он там командовал своей артиллерией. - Николай
Иванович захлопнул папку, завязал тесемки. - А сейчас ему было бы сорок
лет... Подумать только, сорок лет.
художники. И сам себе надоел. Приходите, ей-богу...
Иванович. А может быть, именно поэтому.
11
она чувствовала себя странно. Родное и в то же время чуждое... Еще когда
поезд проезжал по мосту через Днепр и она увидела Лавру (колокольня сейчас
была в лесах), что-то екнуло в сердце. Потом проплыли за окном колючие
башни костела, но вокруг них выросли новые, незнакомые здания, и Кире они
показались чужими. Чужим показался и Крещатик. Он стал шире,
торжественнее, с одной стороны появился красивый бульварчик из каштанов,
но, что поделаешь, старый и в общем-то не очень красивый Крещатик с его
дребезжащими трамваями и гранитной мостовой был ей куда милее.
подмечали.
двухэтажной, сейчас ее надстроили, а тут стоял киоск с сельтерской водой),
потом пошли по Пушкинской, по Михайловскому проулку, спустились по
лесенке, и ты читал свою поэму (нет, не поэму, я читал тогда стихи, цикл
стихов, они назывались "За морем соленым, зеленым", и тебе это название не
понравилось, ты сказала, что представляешь себе море в виде зеленых щей,
помнишь?), а потом попали на Владимирскую Горку и сидели на ступеньках
памятника, и ты, дурак, выцарапал там дату (а ты - инициалы, пойдем
проверим?), потом ты меня поцеловал (вот это правда!), и назад мы шли,
когда уже поливали улицы. У нашего парадного встретили соседку, старую
Каганшу, которая шла в очередь за маслом, и мы оба стали ей мило
улыбаться, чтоб задобрить ее. Жива ли она? Дом сгорел, его восстановили и
выкрасили в белое, как почему-то все дома теперь в Киеве, с каким-то
желтоватым оттенком.
двадцать лет. Они нашли свою мансарду. Постучались, вошли. "Вам кого?" -
"Простите, мы когда-то здесь жили". - "Но там не убрано..." - "Ничего, мы
сейчас уйдем". В комнате жило четверо, обоев не было, стены крашеные, а в
окно все тот же вид, крыши, крыши, крыши, только сейчас их стало больше и
появились телевизионные антенны. Они потоптались, потоптались и ушли -
"простите за беспокойство".
"Палас"), на углу Пушкинской и бульвара Шевченко. Вставали рано и по
тихому городу отправлялись странствовать.
уличкам окраин, заходили во дворы (по воскресеньям обитатели старых,
покосившихся домиков играли в "подкидного" среди развешанного белья),
потом садились в автобус и ехали за город, куда глаза глядят...
бы видеть. Кое-кто нашелся на киностудии, и действительно они помогли
Вадиму заключить договор на сценарий, но сходиться с ними ближе почему-то
не хотелось. Только одна встреча, случайная, на улице, по-настоящему
взбудоражила Киру. В очереди на троллейбус она встретила Лиду Дмоховскую.
Когда-то они учились вместе в институте, на одном курсе. Можно сказать,
даже дружили. Потом Лида внезапно как-то вышла замуж, вскоре родила,
институт бросила - с тех пор они не встречались. Двадцать лет назад это
была красивая, кокетливая блондинка, за которой неотступно следовала
вереница молодых людей, сейчас с Кирой разговаривала пожилая, совсем седая
женщина.
будет очень рада. Она помнит тебя. И дочку посмотришь. Студентка уже...
тортом, рассматривали старые фотографии, старались вспомнить порой уже
забывшиеся фамилии друзей. В углу, склонившись над столом, чертила Лидина
дочка - Оля, высокая, застенчивая, за весь вечер не проронившая ни слова.
На тахте, к которой был придвинут для чаепития круглый стол, лежала
больная Лидина мать, очень похожая на дочь, - вернее, дочь с возрастом
стала походить на мать. До войны Людмила Васильевна была одним из самых
популярных врачей города. Сейчас она перешла на пенсию. Когда-то очень
деятельная и подвижная, она не подымалась с постели. Заболела еще при
немцах - эвакуироваться им не удалось, - и два с лишним года, с маленькой
Олей на руках, они провели в оккупации.
Лида работала в газете корректором. Оля училась в строительном институте.
Ее стипендия и пенсия Людмилы Васильевны вдобавок к Лидиному заработку
давали им возможность сводить концы с концами. После войны Людмила
Васильевна еще работала, последние годы уже не вставая с постели (она была
консультантом ВТЭК и принимала на дому), но платили за эти нечастые приемы
не много. Просто она не могла жить без работы - проработала ведь без
малого шестьдесят лет.
Рассказала и об оккупации. Оказывается, немецкое командование трижды
вызывало Людмилу Васильевну к себе и предлагало заведовать терапевтическим
отделением офицерского госпиталя. Трижды Людмила Васильевна отказывалась,
ссылаясь на старость. Ее арестовали. Вскоре, правда, выпустили -
продержали дней десять, не больше, но вспоминать о них она не любила. Вот
тогда-то, возвращаясь домой, она упала (улицы не убирали, гололедица была
страшная), сломала шейку бедра и с тех пор уже не подымается.
чего же тягостным был вечер! Все время Кире казалось, что она говорит
невпопад, рассказывает, о чем не следует. Зачем было, например, вспоминать
о своей прошлогодней поездке в Италию? Лида даже отпуска в тот год не
брала, заменила денежной компенсацией, чтоб купить дочери зимнее пальто. А
Кира гуляла по Флоренции, Венеции, привезла краски, кисти, набор
инструментов. Глядя на жалкую обстановку, на покосившийся, изъеденный
шашелем шкаф, Кира вспоминала финскую мебель, за которую они с Николаем
Ивановичем заплатили бешеные деньги. А этот принесенный Кирой торт,
которому так обрадовалась Людмила Васильевна? А Лидин взгляд, когда Кира
попыталась предложить ей тысячу рублей? ("В долг, в долг, конечно, не
пугайся...")
Вечером Кира сказала Вадиму: "А может, хватит Киева? Мне что-то захотелось
в Рио-де-Жанейро". И они поехали в Яреськи.
Ивановичу. В чемодане у нее лежал десяток открыток, на которых он сам
надписал свой адрес, она взяла одну из них и размашистым почерком
набросала:
Постепенно отхожу. О Киеве расскажу при встрече - ощущение сложное. Как
подвигается твой портрет? Привет Луше и всем друзьям. Целую. Твоя Киля".
Киры и эта открытка была уже подвигом.
12
счастливый месяц школьников. Дни стояли не жаркие, но солнечные, ясные,
удивительно прозрачные - первый признак надвигающейся осени.
солнце, и, поеживаясь, босиком, по мокрой траве - к речке. А речка
спокойная, прозрачная, тихая. То тут, то там рыбаки - молчаливые,
сосредоточенные. Выберешь местечко подальше от них, чтоб не пугать рыбу,
зеленый обрывистый бережок, скинешь майку и трусы - и с разбегу головой в
Русанов Владислав
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Апраксина Татьяна