Турине. Впервые в жизни я должен был выступить перед людьми, не знающими
моего языка, живущими в чужой стране, перед людьми, образ мыслей которых
мне незнаком и чей круг познаний о нашей стране тоже неизвестен.
некоторых в руках блокноты, тетради, у других фотоаппараты. Все молчат,
ждут. Кто они? Не знаю. В основном, понимаю, что люди, симпатизирующие
нам, но вот там, у колонны, несколько ребят в коротеньких курточках о
чем-то все время перешептываются - чувствую, что молчать они не будут.
живопись, архитектура, кино. Говорить приходится по две-три фразы, потом
включается переводчик. Это раздражает, мешает и мне и слушателям. Но
слушают внимательно, не перебивая. Длится это около часа. Потом вопросы.
атмосфера сразу прояснилась. И в Турине (мальчишки в курточках) и потом в
Милане, Венеции, Флоренции обязательно находились один-два человека,
которые пытались подкуснуть, пустить шпильку, задать каверзный вопрос. И
нужно сказать, в этих случаях я сразу же чувствовал поддержку зала.
Кстати, мальчишки в курточках, задавшие столько многословных и туманных
вопросов, что зал в конце концов взбунтовался, оказались очень неплохими
ребятами. После конференции мы разговорились в коридоре. Все трое -
студенты театрального училища. Узнав, что и я в свое время закончил нечто
подобное, они моментально забыли все свои туманные, "умные" вопросы и
превратились в обыкновенных, славных, любознательных студентов. "Вы видели
живого Станиславского? И разговаривали с ним? Какой он? А где достать его
книги? А как вы относитесь к Мейерхольду? А почему вы бросили театр?.."
Расстались мы друзьями.
дружно встречал их в штыки. Но были и другие вопросы и высказывания -
дружеские, но такие, с которыми нельзя было не поспорить.
партии наша военная и послевоенная литература была исключительно
"лакировочной" и лишь после XX съезда стали появляться правдивые,
реалистические произведения, первым из которых была эренбурговская
"Оттепель". Согласиться с этим, конечно, нельзя. Пришлось напомнить о
Пановой, Казакевиче, Симонове, Беке, Гроссмане, к сожалению итальянскому
читателю мало знакомых. Много спрашивали о нашей живописи, театре,
архитектуре. И здесь тоже можно было рассказать о том, что, кроме высотных
зданий, у нас появились очень интересные архитектурные ансамбли в Ереване,
где очень тактично и умело использованы национальные элементы древней
армянской архитектуры, что, кроме помпезных "официальных" полотен, на
выставках появлялись работы Сарьяна, Чуйкова, Яблонской, Пророкова,
Пластова, Шмаринова, Сойфертиса, Кончаловского, Гончарова, Фаворского -
художников, очень разных по своей манере, по умению видеть и
воспроизводить окружающее, но всегда твердо стоявших и стоящих на
реалистической основе.
значит - пиши только о партии и партийцах, причем преимущественно хороших,
а не плохих, что это - понятие гораздо более широкое, вытекающее из нашего
мировоззрения, того самого мировоззрения, которое многие из нас защищали с
оружием в руках. Надо было сказать и о сознательной тенденциозности нашей
литературы, и о народности ее, и о ее воспитательной роли, которой мы
придаем большое значение, и о том вреде, который ей нанес "культ
личности", и о тех перспективах, которые действительно раскрылись перед
нами после XX съезда.
споры, но во всем чувствовался неподдельный интерес к нашей стране, к ее
людям, к ее культуре.
венецианской остерии. Мы гуляли по городу. После Дворца Дожей, площади
Сан-Марко и Виа-Скьявонни - центральной набережной с лучшими кафе и
отелями - мы, переправившись через канал Гранде, попали из Венеции
туристской в Венецию рабочую, трудовую. Проголодавшись, решили зайти
куда-нибудь закусить. Ирина Ивановна Доллар - наш верный чичероне в
Венеции - предложила зайти в ближайшую остерию, или, как иногда их в
Италии называют, вини-кучине, - небольшую таверну, "забегаловку",
посещаемую рабочим людом близлежащего квартала.
входа стойка, за стойкой попеременно то хозяин, то хозяйка. Народу немного
- сегодня воскресенье, Через два столика от нас четверо стариков играют не
то в домино, не то в кости. Посетители (все они друзья или знакомые
хозяев) заходят - "чао! чао!" ("привет!"), - выпивают стаканчик вина, не
присаживаясь, пожуют что-то, перекинутся двумя-тремя фразами и - "чао!
чао!" - уходят.
оливковым маслом. Мы чужие, поэтому хозяин - приветливый и радушный, как
итальянцы вообще, а содержатели остерий и тратторий особенно, - подсел к
нам. И тут-то начался разговор, чем-то очень напомнивший мне беседу с
парижскими "ажанами". Вернее, в Париже я вспомнил этот разговор.
Пьяццетта Сан-Марко, но зато и лир больше в кармане останется.
стакану кофе за столиком прямо на площади против Дворца Дожей и оба
похолодели, когда пришлось расплачиваться.
значит, русский? Очень приятно. Инженер, артист? Писатель, говорите? О!
Манифико! Я читал кое-что. И видал даже. В прошлом году. Приезжали сюда на
конгресс два русских писателя - синьор Полевой и другой, пожилой уже,
седой, красивый...
улице. А ну, Лючия, дай-ка нам еще бутылочку. Нет, нет, разрешите. Это уж
я угощаю... И заодно принеси книжку, как ее?.. Забыл фамилию. Мы тут
прочли недавно одну вашу русскую книжку, как человек вернулся с фронта,
жена ему изменила, а он... как его звали, Лючия? Митиясов?
быть?
За ней посылается шустрый мальчонка, пришедший за вином для отца. Через
минуту он возвращается: никого не застал, уехали к родственникам в Мурано.
соломой, как и две предыдущие. Подсаживается и Лючия - полная, крепкая,
вероятно крикливая и добрая, словом, очень знакомая нам по
неореалистическим фильмам. (В Италии мне все время казалось, что я
встречаюсь с героями "Рима в одиннадцать часов" или "Полицейского и вора".
Кстати, не в этом ли секрет их успеха?) Разговор довольно быстро перешел с
литературы на цены, на дороговизну жизни. Щупаются наши пиджаки,
разглядывается обувь - сколько же это в переводе на лиры? Кончается все
тем, что приходится расписаться на партбилете хозяина - он, оказывается,
коммунист. Между прочим, в Италии это почему-то очень распространено -
расписываться на партбилетах. В магазинах, например, если хозяин-коммунист
(а и таких немало) узнает, что ты русский, он чуть ли не за полцены отдаст
тебе товар, а потом торжественно вытащит откуда-то из ящика маленькую
книжечку ИКП и попросит оставить на ней свой автограф.
только, такая встреча с читателем! Никем не организованная как "очередное
мероприятие", а случайная, в тесной вини-кучине на берегу рио Санта-Мариа
Маджоре или рио Кармини, среди грузчиков, штукатуров и забежавших по пути
выпить стаканчик вина почтальонов.
мы попали во время обеденного перерыва, нас постигло разочарование. Ни
один из рабочих, с которыми мы встречались, оказывается, русских книг не
читал. А как приятно было бы сказать потом - так, между делом, или
поддерживая свою точку зрения: "А вот один парень из Флоренции, токарь
завода "Галилео", считает, что четвертая часть "Тихого Дона" самая
сильная", - или что-нибудь в этом роде. Но что поделаешь, нельзя этого
сказать - не читали. Просто времени нет. "Свою собственную "Унита" или
"Аванти" и то не всегда успеваешь перелистать, а вы говорите - книги..."
были и беспартийные и даже члены правительственной
христианско-демократической партии, нам не задали ни одного каверзного
вопроса. Очень много спрашивали о XX съезде, об изменениях, которые он
принес, ну и конечно же об уровне жизни.
(итальянец и в книгах ищет близкое ему, современное, знакомое). О ценах
говорят много и с большим знанием дела. И о своих и о наших. Любят
проводить параллели - где же лучше, где дешевле жить? Занятие это очень
увлекательное (оно увлекло и нас), но отнюдь не легкое.
только, что одеться в Италии легче, чем у нас, прокормиться же труднее.
Очень дорого лечение. Итальянцы так и говорят: болеть нельзя, разоришься.
Сложен и квартирный вопрос. В Италии квартиры очень дороги - на это
жалуются все, но так или иначе средний интеллигент, например, в жилищном
отношении живет вполне благоустроенно. Коммунальных квартир я не видел
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Лукин Евгений
Никитин Юрий
Соломатина Татьяна