в дверь. Я открыл глаза. Мишка с Ирэн, неодетые, сидели на диване и делали
мне страшные глаза, приложив напряженные указательные пальцы замком поперек
губ. Я понял, что должен молчать. Ситуация из разряда непонятных, ясно было
одно - дело не шуточное. Из-за двери доносилось:
Открывай!
именно она сейчас стояла за дверью - рано утром обнаружила пропажу всех трех
комплектов ключей (ай да Ирэн!) от квартиры и поняла, что ее дочь не ушла
ночевать к подруге, а поехала на квартиру прежними делами заниматься. Какими
делами, об этом явно не говорилось, но, судя по испуганному виду Ирэн и
Мишки, они, эти самые дела, были весьма серьезные.
полтора часа, согласно железнодорожному расписанию, уходил мой поезд, и я
забеспокоился, стал показывать на часы. Друзья мои только разводили руками:
мол, ничем помочь не можем.
сменялись словами прощения. То уходила медленно вниз по лестнице, то быстро
и решительно поднималась опять.
ребята, у вас, конечно свои проблемы, но у меня поезд уходит через двадцать
минут. Если я прямо сейчас выйду, то еще успею добежать, несмотря на тяжесть
своей ноши. В конце концов, я уже готов подарить ее, свою драгоценность,
вам, только отпустите. На что Ирэн заметила, что если я выйду без канистры,
то будет легче. Потому как в другом случае я непременно получу этой почти
полной металлической емкостью по голове, что гораздо хуже. В любом случае,
женщина, которая за дверью, ни за что не выпустит меня из своих невероятно
когтистых лап, и поэтому спешка на паровоз уже совершенно напрасна. А если
серьезно, вмешался Мишка, сегодня вариантов нет - сиди. Подумаешь, - уедешь
завтра.
квартиру, ставшую для нас неожиданным и бессмысленным пленом. С Ирэн
расстались. Пошли с Мишкой в его родное общежитие коротать оставшееся время
до следующего поезда, который шел рано утром следующего дня.
слов, спрашивать, каков, собственно, сюжет этой абсурдной Мишкиной драмы,
героем которой я так некстати и неинтересно стал. Я думал о том, как семья
будет встречать меня на вокзале, согласно телеграмме, у соответствующего
поезда, и как я должен буду объяснять опоздание жене. Ко всему сразу
прояснилось, что Мишка абсолютно на мели, и денег мне на новый билет взять
совершенно негде. И тогда я впервые за все время моего пребывания в этом
абсурдном городе сказал такие высокие и обидные слова:
"Черного доктора", чтобы поскорее уехать отсюда. Потому что ты мне надоел за
сутки так, как не надоел за два года совместной службы, когда наши койки
стояли рядом. Только маленькая просьба. Если позволит твоя жилка бизнесмена,
то сторгуйся так, чтобы у меня осталась хотя бы пустая канистра. На память о
нашей встрече.
на такси. Мишка чувствовал себя виноватым, поэтому, по детски, не уступая,
нес как наказанье пустую канистру. Канистра стукалась об его выпуклые
коленки, пугая гулким эхом полумрак пустых улиц. Он жестикулировал свободной
рукой и, стараясь выглядеть веселым, рассказывал:
кожно-венерическом диспансере. В одном корпусе лежали. Один диагноз. Ерунда,
а не болезнь. Посему, не волнуйся. Мы тоже поэтому ничего не боялись ни
тогда ни сейчас... По причине КВД и всего остального поведения родители ее
так стерегут. Убить готовы того, кто якобы совращает их дитя. Ничего себе
дитя, да? Ну, и как устережешь такую... Нам с тобой еще повезло, что папаша
в командировке. Бедные. Эх, Ирэн, Ирэн!...
смуглую. Считай, черную. Серафиму, кажется... Нет, так ничего, глупости, но
все-таки, спортивный интерес... - Он необычно смутился, может быть мне
показалось. Неожиданно посетовал, предложил: - Так мы с тобой и не попели,
как в армии, под гитару, помнишь? Давай хоть поорем на прощанье, пусть
просыпаются, все равно пора уже. А, давай?
ним, с "Черным доктором", и вообще...
дыша и наконец, невольно потрясая канистрой, закричал зовуще и восторгаясь:
З Л А Т О У С Т
искусственные, - были необычны: старомодные, сейчас такие вряд ли увидишь -
стальные, без желтого покрытия. При разговоре они не только серебряно
посверкивали, но также скрипели с переходом в разбойничий посвист и копытный
цокот - от своеобразной манеры разговаривать.
Борей, а за глаза - Боря Мат, Матобор, Бормотун. А то и вовсе Обормот.
Работает он на одном месте так давно, что неизвестно, чему обязан за
прозвища - просто фамилии или все же весьма своеобразному характеру.
Несмотря на определенно почтенный возраст - тяжелые бульдожьи морщины на
крупном лице, сплошная седина, протезированный рот, - Боря Мат явно не
желает мириться с тем, что уже объективно перешагнул грань, безвозвратно
отделяющую его от части населения, к которой применимо - иным даже с большой
натяжкой - словосочетание "молодой человек". Возраст обязывает говорить
умные, наполненные смыслом, основанные на личном опыте, речи. Но явный
недостаток ума лишает его такой возможности. Просто же молчать - тоже не
годится, ибо данное категорически противно природе этого пожилого индивида,
а самое главное - избыток беззвучия, изо дня в день, в относительно
замкнутом коллективе непременно выдает истинный потенциал бесславно
молчащего.
многозначительно подчеркивает, к молодежи: его темы для разговоров молоды,
хоть и вечны, а потому - как он, вероятно, полагает, - речи содержательны по
сути, но "оправданно" упрощены по форме. Однако источник якобы молодого
звука выдает старого фюрера-краснобая: речи кричат максимализмом, но отнюдь
не юношеским, - искушенным, замешанном на всеведающим цинизме человека
трижды разведенного, крупного алиментщика, а ныне просто безнадежного
вынужденного, или глубоко убежденного - что на поверку, как правило, одно и
то же - холостяка.
уже "застрявший", бесперспективный инженер средней руки Юрий Сенин, у
которого Обормот работает мастером.
он добровольно втянулся, - определено благородными принципами тонкой души
инженера, которая травмируется безобидно пошлыми и бездарными, но при этом
удивительно цепляющими похабными монологами мастера.
темпераментно, но в манере опытного волка - понемногу, Матобор обгладывает
протезными зубами, - велика и на самом деле неразгрызаема: "Что нам мешает
жить?" Система повествования отработана: начинает с себя, по методу индукции
переходя от частного к общему, затем иезуитской петлей, изощренным
бумерангом возвращается на драгоценное эго и, наконец, обрушивает весь
бедовый пепельный дождь на железнозубую седую голову.
Подпрыгивает на кабинетных стульях и автобусных сиденьях. Вращает глазами,
которые порой страшно лупятся мертвенно-меловыми белками. И, конечно,
скрежещет зубами. Сиденья ходят ходуном, печально стонут. Голос - тоннельное
гуденье, горный обвал. Цицерону явно не хватает трибуны, тоги и лаврового
венка.
ограниченности Матобора и заранее оправдывает его стилистические пассажи и
явные орфографические проколы, - так раздраженно предполагает инженер Сенин.
несчастья, строго говоря, - часть общечеловеческих бед, а так как бед этих,
разумеется, много, то виноватых - пруд пруди. Они, как микробы, кишат вокруг
и отравляют всем, и особенно Мату, жизнь. Неприкасаемых нет - это очень
удобно. Следование такому инквизиторскому принципу расширяет до возможного
диапазон диалектического скандала, а главное - избавляет от
последовательности в череде философских выкладок. То есть если сегодня
Матобор ругает демократов, то это вовсе не значит, что завтра от него не
достанется коммунистам, чью сторону он нынче, пусть пассивно, отстаивал. И
так далее. Словом, постулат "единства и борьбы противоположностей" - в
реализации.
на "библейское", как говорит Матобор, объяснение источников всех земных бед
- женщину. Она у Матобора не просто "божья лохань", рядовая нечистая сила, -