завитушку и повторил, приукрасив ее интонационно. Женщина, чтобы
расслышать, наклонилась, едва касаясь его прямой темно-коричневой прядью. -
Вы учительница, да?
- Ой, - она прижала к щекам ладони, и Антон не увидел, но почувствовал
густой румянец ее неловкости и огорчения, - это клише. Я так не пишу. Так
только плохие журналисты пишут. Я так не пишу!
Она была из "Комсомольской правды", но имела надежное школьное прошлое -
пять лет в кабинете русской литературы. Учительница.
"Зачем я тогда доставал ее? - недоумевал Антон, складывая на подносе пустую
посуду и отодвигая его на край стола. - Не она, - ведь я не встал бы в
Москве. Ну просто не смог бы подняться. Впрочем, кто поручится, что все
было именно так, как помню я сейчас? Возможно, не звучала неловкая эта
фраза, и поезд не горел. Только я бился обманутой рыбой, запертой в тесном
аквариуме.
Какой бред! Господи! Все это стыдно и смешно. И детский мой снобизм, и
Курск, и поезд, горевший невесть где, и вот это узилище".
Ведь связь наша, а существует она безусловно, задана не мной. И потому не
мне определять свою роль в ней. Они навязаны мне обе и в равной мере:
жесткая, не допускающая вольностей в толковании временная определенность и,
подчиненная ей, моя судьба.
И все же... И все же оставлен мне путь. И дан шанс его пройти. При том, что
время уже на исходе, а мои устремления и Его желания всегда сильны, но не
всегда совпадают.
При том, что тьма уже встала у меня за спиной.
X
Антон шел по крутому, обрывавшемуся прямо в море, высокому берегу
Херсонеса. Ветра почти не было, вечер молчал, и потому густым и особенно
сильным казался пряный запах морской травы. Далеко над водой тускнели,
остывая, нежно-розовые краски заката, но, как бы желая сохранить равновесие
красок, уже набирал в ранних сумерках силу рубиновый пульс маяка. Антон
спустился к пляжу и, миновав его, улицами мертвого греческого города вышел
к развалинам собора. За задней стеной нашел себе место в высокой сохнущей
траве. Он лег на спину, чтобы видеть небо, потому что небо смотрело на него
и взгляд этот был осмыслен.
"Чем-то он недоволен", - подумал Антон о небе в мужском роде, и подтверждая
его догадку, со стороны Севастополя, с севера, на Антона стремительно
двинулись тучи. Они также были мужского рода. Их темные гневные лица,
обрамленные пышными бородами и буйными кудрями, были обращены к Антону.
"Экая толпа мужиков собралась, - пытался еще шутить он про себя, - и ведь
все греки. А кому же тут быть, как не грекам?"
Тучи шли низко, плотно смыкаясь вокруг полуострова, заслоняя слабый
вечерний свет. Антон поднялся из травы и в темно-рубиновой вспышке маяка
увидел дикую в своей инопланетности картину каменных развалов багрового
города. За спиной раскатами грома разорвала небесную ткань наступающая
гроза. Антон стоял, оцепенев, посреди земли, возвышаясь над нею, притягивая
к себе все ветры и молнии. Грохнуло еще раз.
- Вставай, Байкалов, - в дверях камеры стоял дежурный по части с выводным и
связкой ключей молотил по металлической двери. - На выход с вещами.
Антон таращил на них глаза, не понимая со сна, чего от него хотят. Часов он
с собой, собираясь на губу, не брал, но его биологический будильник пикал
четвертый час ночи.
- Время расстрелов, сержант, - скалил зубы Коралов, - время чудес.
Выполняются любые желания. Но в рамках устава гарнизонной и караульной
службы.
Антон, щуря глаза в режущем свете электрической лампы, медленно прошел мимо
жизнерадостного "голландца" и по коридору гауптвахты двинулся к выходу.
- Куда, Байкалов?! - за спиной раздался недоуменный возглас.
- Время желаний использую, товарищ капитан, - не останавливаясь, ответил
ему Антон и взялся за ручку двери, ведущей на улицу.
- Часовой! - не своим голосом заверещал дежурный по части.
- Стой, кто идет! - с готовностью ответил ему маленький узбек, зажатый
огромным телом Коралова у глухой стены коридора.
- Мать вашу, чурки черножопые! - Коралов кинулся вслед за Антоном,
расстегивая на бегу кобуру.
Он выскочил на плац и, дико озираясь, заголосил пронзительно и высоко:
"Караул! В ружье!" Через минуту караул стоял.
- По вине часового и выводного с гауптвахты бежал арестованный младший
сержант Байкалов, - Коралов суетился перед строем, размахивая пистолетом. -
По вине часового и выводного. Приказываю начальнику караула начать поиски.
В дальнем углу плаца, под фонарем, громко хлопнула дверь сортира.
Застегивая пуговицы на штанах, Антон медленно прошел мимо онемевшего
дежурного по части и зашел в помещение гауптвахты. Над плацем зависла
тишина.
- Караул, разойдись, - скомандовал начальник караула. - Выводному принять
нового арестованного.
На губу привезли генерала.
- Какие генералы в три часа ночи? - не открывая глаз, огрызнулся Царенко,
когда Антон переселялся к нему в камеру, освобождая генералу жизненное
пространство.
- Генерал-лейтенант Плющихин. Наш сосед. Можешь в стенку ему постучать.
Представиться.
- Членом по лбу я ему постучу. Совсем озверел, то Балду в мусорнике
запирает, то с проверкой среди ночи спать не дает.
- Ага, с проверкой. Он до суда здесь мою камеру проверять будет.
- Посадили?
- Почти посадили. Совсем как нас.
- Классно. - Царенко перевернулся на спину и потянулся, прикрывая глаза от
электрического света. - А ты теперь со мной сидеть будешь?
- Ну, если не прогонишь. А то к генералу пойду жить.
Они сдвинули топчаны и легли, укрывшись шинелями.
- С генералом нельзя селиться, - протянул Царенко, - крутой слишком.
- Это ты все о мусорнике? Я думаю, что это байка. Легенда.
- Ни фига. Мне старшина рассказывал. Он сам видел. Когда Плющихин проверял
столовую года три назад, он открыл дверь в мусорник, а там - до потолка, и
на него - шелуха картофельная, и еще херня какая-то. Так он загнал туда
Балду в туфлях и запер. И стоял, курил, с кухонным нарядом базарил.
- Старшина-то на кухне что делал?
- Дежурил по столовой.
- То-то я не понимал, почему эту историю так старшины любят, а они все в
тот день по столовой дежурили. Одновременно.
- Какой ты с утра нудный.
Максимов Альберт
Херберт Фрэнк
Березин Федор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Никитин Юрий