брызги переливались от голубого стального до оранжевого цветов, а еще белым,
черным, серебряным и золотым.
Прищуривая глаза можно было видеть только одни цветные искры и
любоваться этим. Но, открыв глаза, уже невозможно было оторваться от
рыб-див, этих закормленных жрецов рыбоводства.
В глубине они были похожи на немых Кастафьоре, тучных, одетых в
переливающийся чехол. Разноцветные одежды подчеркивали смехотворность
дурнушек-рыб, как пестрые татуировки подчеркивают жир у толстяков. Не было
ничего более некрасивого, чем карпы. И я не была недовольна тем, что они
были символом мальчиков.
- Они живут более ста лет, - сказала Нишио-сан тоном, исполненным
глубокого уважения.
Я не была уверена, что здесь было чем хвалиться. Долгожительство не
было самоцелью. Долго жить для криптомерии значило давать справедливый
размах своему гордому достоинству, это значило располагать временем для
установления своего царствования, вызывать восхищение и подобострастный
страх при виде этого монумента силы и терпения.
Быть столетним для карпа означало влачить жирное существование,
позволять плесневеть своей вялой рыбьей плоти в стоячей воде. Отвратительнее
молодого сала было сало старое.
Я оставила свое мнение при себе. Мы вернулись домой. Нишио-сан заверила
моих, что мне очень понравились карпы. Я не стала их разубеждать утомленная
от одной мысли высказывать мои наблюдения.
Андре, Хьюго, Жюльетт и я принимали ванну вместе. Два хилых сорванца
походили на все что угодно, только не на карпов. Но это не мешало им быть
безобразными. Вероятно, в этом было общее с происхождением этого символа:
обладать чем-то отвратительным. Девочки не могли бы быть представлены
каким-нибудь отталкивающим животным.
Я попросила мать отвести меня в "апуариум" (я была почему-то не
способна произнести слово "аквариум") Кобе, один из самых признанных в мире.
Мои родители удивились такой страсти к ихтиологии.
Я просто хотела увидеть, все ли рыбы так же уродливы как карпы. Я долго
наблюдала фауну обширного стеклянного бассейна и обнаружила животных одно
очаровательнее и грациознее другого. Некоторые были фантасмагоричны как
абстрактное искусство. Создатель явно развлекался, создавая элегантные
наряды, непригодные к носке и все же носимые.
Я сделала безапелляционный вывод: из всех рыб, самым никудышным из всех
никудышных - был карп. Я ухмыльнулась про себя. Мать заметила мое ликование:
"Эта малышка будет морским биологом" - прозорливо постановила она.
Японцы были правы, избрав это животное символом отвратительного пола.
Я любила моего отца, я терпимо относилась к Хьюго - все-таки он спас
мне жизнь - но моего брата считала самым вредным существом. Казалось,
единственной целью его существования было терзать меня: он с таким
удовольствием занимался этим, словно для него это было самоцелью. Если он
часами выводил меня из себя, его день удался. Наверное, все старшие братья
такие: может быть, их стоило истреблять.
С июнем пришла жара. С этих пор я жила в саду, с сожалением покидая его
лишь для сна. В первый день месяца шест и рыбий флаг убрали: мальчики больше
не были в чести. Словно убрали статую кого-то, кого я не любила. Нет больше
карпа в небе. С этих пор июнь стал мне симпатичен.
Погода позволяла теперь устраивать спектакли под открытым небом. Нам
объявили, что мы все приглашены идти слушать пение моего отца.
- Папа поет?
- Он поет "но"8.
- Что это?
- Увидишь.
Я никогда не слышала, как мой отец поет: он уединялся для своих
упражнений или занимался в школе со своим учителем "но".
Через двадцать лет я узнала как совершенно случайно мой родитель,
который абсолютно не был расположен к лирической карьере, стал певцом "но".
Он прибыл в Осаку в 1967 в качестве бельгийского консула. Это был его первое
назначение в Азии, и молодой тридцатилетний дипломат влюбился в страну с
первого взгляда. Япония стала и осталась любовью его жизни.
С энтузиазмом неофита он хотел открыть все чудеса империи. Поскольку он
еще не говорил по-японски, его повсюду сопровождала прекрасная японская
переводчица. Она была одновременно гидом и новатором различных форм
национального искусства. Видя, как отец всем интересуется, ей пришла в
голову идея показать ему одно из наименее доступных удовольствий
традиционной культуры: "но". В те времена оно было также закрыто для жителей
Запада, как был для них открыт кабуки (жанр старинного японского театра).
Переводчица отвела моего отца в одну почтенную школу "но" в Кансае,
учитель которой был живым Сокровищем. Отцу показалось, что он очутился в
прошлом на тысячу лет назад. Впечатление усилилось, когда он услышал "но": с
первого раза он решил, что это урчание исходило из глубины веков. Он испытал
приступ неловкой смешливости сродни тому, которое испытываешь при созерцании
доисторических сцен в музеях.
Мало-помалу, он понял, что все было наоборот, что он имел дело с самой
изысканностью, и что не было ничего более стильного и цивилизованного. Но до
того, чтобы счесть это еще и красивым, ему оставался один шаг, которого он
пока не мог преодолеть.
Несмотря на эти странные пугающие децибелы, он сохранил на своем лице
приветливое очарованное выражение истинного дипломата. По окончании
монотонного протяжного пения, которое, как и положено, длилось несколько
часов, он не обнаружил и тени той скуки, которую испытывал.
Между тем, его присутствие вызвало удивление всей школы. Старый учитель
"но" подошел к нему и сказал:
- Досточтимый гость, впервые иностранец присутствует в этом месте. Могу
ли я узнать ваше мнение по поводу пения, которое вы услышали?
Переводчик перевел.
Смущенный своим невежеством отец рискнул высказать общие клише по
поводу значимости древнего искусства, богатства культурного наследия этой
страны и прочие глупости, одна трогательнее другой.
Потрясенная переводчица решила не переводить такой глупый ответ. Эта
образованная японка заменила мнение моего родителя своим собственным и
выразила его изысканными словами.
По мере того, как она "переводила", глаза старого учителя округлялись
все больше и больше. Как! Этот Белый простачок, только что прибывший в
страну, уже понял сущность и утонченность этого высшего искусства!
И жестом, невообразимым для японца, тем более для живого Сокровища, он
взял руку иностранца и торжественно сказал ему:
- Досточтимый гость, вы волшебник! Исключительное существо! Вы должны
стать моим учеником!
И мой отец, как замечательный дипломат, ответил сразу же при посредстве
дамы-переводчика:
- Это было моим самым заветным желанием.
Он не соизмерил сразу последствий своей вежливости, предполагая, что
все останется лишь пустой фразой. Но старый учитель без проволочек сразу же
велел ему придти на первый урок послезавтра в семь утра.
Чистый духом человек отменил все даже на завтра, позвонив своему
секретарю. Мой родитель встал на рассвете послезавтра и явился в назначенный
час. Почтенный профессор совершенно не показался удивленным этим и щедро
преподал свое суровое искусство без тени всякого снисхождения, ибо счел, что
столь благородная душа заслуживала чести обращения с ней со всей строгостью.
В конце урока мой бедный отец был разбит.
- Очень хорошо, - оценил старый учитель. Приходите завтра утром в это
же время.
- Дело в том что... я начинаю работу в восемь тридцать в консульстве.
- Никаких проблем. Значит, приходите в пять часов утра.
Подавленный ученик повиновался. Он стал ходить в школу каждое утро в
этот нечеловеческий час, при всем том уже имея всепоглощающую работу, кроме
выходных, когда он мог себе позволить начинать занятия в семь утра, что
считалось роскошью лени.
Бельгийский последователь чувствовал себя раздавленным этим памятником
японской цивилизации, к которому его пытались приобщить. Он, который до
приезда в Японию любил футбол и велоспорт, спрашивал себя благодаря какой
иронии судьбы ему пришлось принести себя в жертву на алтарь этого
непонятного искусства. Это подходило ему также мало как янсенизм9
кутиле или аскетизм транжире.
Он ошибался. Старый учитель был совершенно прав. В недрах широкой груди
иностранца он не замедлил обнаружить первоклассный голос.
- Вы хороший певец, - сказал он отцу, который между тем выучил
японский. - Теперь я дополню ваше обучение и научу вас танцевать.
- Танцевать?... Но, досточтимый учитель, посмотрите на меня! -
пробормотал бельгиец, демонстрируя свой грузный неповоротливый силуэт.
- Я не вижу в чем проблема. Мы начнем урок танца завтра утром в пять
часов.
На следующий день к концу занятий пришла очередь профессора прийти в
уныние. За три часа не смотря на свое терпение, ему не удалось извлечь из
моего родителя ни одного движения, которое не было бы душераздирающе
нескладным и неуклюжим.
Удрученный этим, живое Сокровище вежливо заключил:
- Для вас мы сделаем исключение. Вы будете певцом "но", который не
танцует.
Позже, умирая со смеху, старый учитель не преминул рассказать своим
хористам, на кого был похож бельгиец, упражняющийся в танце с веером.
Жалкий танцор стал, однако, артистом если не сногсшибательным, то, по
крайней мере, значительным.
Березин Федор
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Посняков Андрей