прямо в свинцовые глаза его супруги, я затараторил про то, что сегодня якобы
имело место одно очень серьезное обсуждение моей новой книги и для меня
жизненно важным было выступление ее мужа, славящегося своим безукоризненным
вкусом и неописуемым красноречием. Вранье затягивает, и я рассказал, как
после блестящего выступления Жгутовича в зале долго не смолкали аплодисменты
и как потом я в знак благодарности пригласил его на ужин, естественно, все
расходы взяв на себя. В этом месте я чуть не засмеялся. Я говорил все это
без единой паузы, втискивая слово в слово, фразу в фразу так, чтобы
перебить меня было невозможно. Я уверял, будто бы Стас каждые пять минут
бегал в холл звонить домой, но линия была фатально занята, ибо наша Миусская
телефонная станция, самая старая в Москве, построена еще до революции, а во
время мятежа левых эсеров в 1918 году в нее угодил снаряд, и последствия
этого сказываются по сей день, в чем мадам Жгутович могла собственнолично
убедиться, не дождавшись звонка от мужа! Все это я тараторил до тех пор,
пока не довел супругов до дверей и не выпустил на улицу, где обилие
пространства позволяло разрешить им свой семейный конфликт в самых
адекватных формах. Перед тем как вернуться к Витьку, я забежал вниз, в
туалетную комнату, чтобы смыть пот, выступивший на моем лице от "амораловки"
и изнуряющего вранья.
5. ПОКИНУТЫЙ МУЖЧИНА
смотрела на меня как-то странно.
наблюдательный Закусонский.
личной принадлежностью и наличие талантов у кого-либо еще полагал такой же
нелепостью, как копыта у болонки.
обнимку со своей школьницей.
которой заключалась зоологическая ненависть ко всем жанрам литературы без
исключения.
прозу...
обходчику Гере, деликатно шакалившему возле столика, где, уронив голову
между пустых бутылок, спала незнакомка.
посудомойки!
глумливый Закусонский.
метрдотельша.
вообще не вернулись в тот вечер. Ресторан начал пустеть. Очнувшись,
незнакомка допила шампанское, подкрасила губы и ушла, твердо печатая шаг.
Чурменяев с иностранцами, нализавшимися совершенно по-русски, уехал
догуливать в "Метрополь". Я прождал до самого закрытия ресторана, когда уже
притушили свет и официанты принялись срывать со столов, будто одежды с
пьяных женщин, скатерти и ставить стулья вверх ножками. Перебравших
литераторов, выборматывающих что-то о своей неоцененной гениальности и
безусловной слабости Достоевского как стилиста, под руки выводили на воздух,
где они стояли и, пошатываясь, мучительно вспоминали адреса, чтобы сообщить
таксистам.
портфель и тоже вышел на улицу; был теплый июньский вечер. В воздухе стоял
нежно-металлический запах первой грозы, которую синоптики настойчиво обещали
и которая, видимо, все-таки осуществилась, покуда я сидел в ресторане.
Впрочем, что там гроза, некоторые умудряются революции в кабаках
пересиживать! Опасаясь, что моя нетрезвость может заинтересовать дежурящих в
метро милиционеров, я решил отправиться домой пешком. До моей 2-й
Вздыбленской, в ту пору еще носившей имя командарма Тятина, было полчаса
ходьбы.
те ощущения. Если принять эзотерическую версию творившегося со мной, то мое
плотное тело -- иными словами, плоть -- спокойным шагом, соблюдая все
правила общежития и дорожного движения, перемещалось по вечернему городу в
направлении Никитских ворот, правда, чересчур внимательно разглядывая
встречных женщин и девушек. Но мое эфирное тело желаний рвалось куда-то,
точно юный кобелек с поводка.
Двухкопеечную монету я нашел, а вот найти исправный автомат оказалось
значительно труднее: у одних были с "мясом" вырваны трубки, у других
отсутствовали диски, третьи вообще напоминали вскрытые злоумышленниками
небольшие настенные сейфы. Лишь много позже, ознакомившись с замечательной
теорией этногенеза Льва Гумилева, я понял причину столь лютой ненависти моих
соотечественников к телефонным автоматам. Видимо, наш народ, будучи
исторически моложе, чем, допустим, англичане, в настоящее время переживает
тот период, который у англосаксов ознаменовался движением разрушителей
ткацких станков -- луддитов. У нас же крушат телефонные автоматы:
национальная специфика.
мою монету. Но при второй попытке соединил меня абсолютно бесплатно.
моменты самого захватывающего крещендо, услыхав звонок, выскальзывала из
моих объятий и брала трубку. Но в такие минуты голос у нее был прерывистым и
говорила она очень коротко и сухо: "Да. Скорее. Я занята..." А потом она
возвращалась ко мне, смеясь: "Соскучился?"
-- Говорите.
постмодернист литинститутского разлива и никогда не путаю бытовую речь с
литературной. Вообще Анка очень вспыльчивая. У нее даже в наших литературных
кругах одно время было прозвище "Верная рука". Это потому, что, когда ей
вдруг казалось, будто кто-то на обсуждении рукописи или просто за пьяным
столом говорил нечто подлое или просто несправедливое, она тихонько отзывала
его в сторонку и, ничего не объясняя, вкатывала звонкую пощечину. Сдачи ей,
разумеется, не давали: во-первых, женщина, во-вторых, красивая женщина, а
в-третьих, дочь самого Горынина! Меня, кстати, она не ударила ни разу! Ни
до, ни во время, ни после. А Анкой ее назвал отец, выросший в деревне, где в
клубе чаще всего крутили "Чапаева", и молоденькая пулеметчица была его
идеалом революционной женственности.
повесь трубку первым...
обезумело: мне с большим трудом удавалось удерживать его на лугом астральном
поводке, и таким образом я успешно избавил от самых разнузданных приставаний
двух милых студенток и усталую домохозяйку с большой сумкой, из которой
уныло свешивался зеленый лук. Наконец, почти у самого подъезда я чудом
уберегся от опрометчивого и бесперспективного знакомства с немолодой, но юно
намакияженной для вечернего выгула собаки дамой. Натягивая астральный
поводок, мое тело желаний обнюхалось с ее остриженным под ягненка пудельком
и вернулось ко мне, разочарованное.
заправлена страничка с напечатанными неделю назад словами:
За историю шинного завода я уже получил аванс и давно прожил эти деньги.
Впрочем, точно так же мной были получены и прожиты авансы за статью для
журнала "Пионер" о закаливании холодной водой, чего сам я с детства не
выношу, за стихотворное приветствие учащихся ПТУ съезду профсоюзов, за
историю Кировской пионерской организации, за перевод поэмы Эчигельдыева
"Весенние ручьи созидания" и еще за что-то. Я никак не мог заставить себя
написать эту в общем-то плевую чепуху, ибо во мне уже несколько месяцев
клубился, все сгущаясь, роман, настоящий роман, главный, "главненький",
прочтя который Анка поймет все и примчится ко мне внезапно, ночью, навсегда!
Собственно, для того и существует литература, чтобы женщина, прочтя,
плачущая и полуодетая, примчалась к тебе ночью -- навсегда. Но и за роман,
за "главненькоеote , сесть я тоже никак не мог, ибо оплаченная поденщина
не пускала, висела на душе чугунной гирей. Писать настоящую книгу, когда на
тебе висит пионерское приветствие съезду профсоюзов, -- то же самое, как, не
залечив случайный триппер, добиваться благосклонности Прекрасной Дамы,
Березин Федор
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий