чересчур маленькой головкой, хихикнула и сказала визгливо:
фрейлейн Лиззи Шпекенкикер, я из Ганновера. Я ездила в Мехико в гости к дяде
с тетей и сейчас просто счастлива, что попала наконец на славный немецкий
пароход и возвращаюсь в Ганновер!
просторном светлом костюме.
будто каждое слово из него вытаскивали клещами.
нее заболели зубы. Хансен, который перед тем сидел, закинув ногу на ногу,
уперся подошвами в палубу, а ладонями в подлокотники, точно хотел встать, но
тут же снова в отчаянии откинулся на спинку шезлонга и уж так нахмурился,
что глаза окончательно скрылись под насупленными бровями.
себя.
прелесть!.. О, смотрите, вот и герр Рибер возвращается!
физиономией. Он ответил на приветствие учтивейшим поклоном, свиные глазки
проказливо блеснули. Завидев Лиззи, он сразу ускорил шаг, штаны в обтяжку
чуть не лопались на его тугом круглом заду и тугом выпяченном брюшке.
Торжествующая походка победителя, и весь он - ни дать ни взять надутый
коротконогий петух. Лучи предвечернего солнца играли в короткой рыжеватой
щетине на его бритой голове, покрытой какими-то рубцами и складками. Через
руку у него был перекинут давным-давно не чищенный плащ, из кармана плаща
торчала сложенная газета.
Веракрусе вовсе и не было и Хансена он видит первый раз в жизни; он
остановился, прищурился на табличку в головах у Хансена и сперва
по-французски, потом по-русски, по-испански и, наконец, по-немецки произнес
одно и то же:
мягко говоря, дурно пахло. Распрямился, встал, сказал по-английски:
рассиживаетесь в чужом кресле? Ну, в таких делах я и сам могу быть шведом.
был свободен для меня, - любезно возразил Рибер, кряхтя уселся, вытащил из
кармана плаща старый номер "Франкфуртер цайтунг" и, выпятив нижнюю губу,
зашуршал газетными листами.
соседку.
это прекрасно знаете, - сказал он.
веером. Герр Рибер только и ждал случая немножко порезвиться. Его всегда
восхищали высокие худощавые длинноногие девицы, которые вышагивают точно
цапли, только юбки развеваются да мелькают длинные узкие ступни, именно за
такими он всегда волочился. Он легонько постукал Лиззи пальцем по руке, это
было приглашение к игре - и Лиззи, подхватив намек, скаля зубы от
удовольствия, стала шлепать его все сильней и проворней, пока безволосая
макушка его не побагровела.
широко улыбаться ей, наказание ничуть не усмирило его, напротив, поощрило.
шезлонга и поскакал за ней.
сейчас открыт.
сомнений, еще за час до отплытия пристроились в баре играть в карты. Они
сидели, скрестив ноги в прозрачных, подвернутых сверху чулках, выставляя
напоказ напудренные коленки. С пухлых кроваво-красных губ свисали
перепачканные помадой сигареты, табачный дымок поднимался к прищуренным
глазам под густо накрашенными ресницами. Старшая была победительно красива,
младшая - поменьше, хрупкая и, видимо, болезненная. Она не сводила глаз с
партнерши и, кажется, просто не смела выигрывать. Вошел рослый неуклюжий
техасец по имени Уильям Дэнни, уселся в угол, зорко, понимающе
присматриваясь к картежницам. Они его словно не замечали; порой, отложив
карты, они потягивали ликер и обводили надменным взглядом бар, где теперь
было оживленно и полно народу, но ни разу не посмотрели на Дэнни, и он
почувствовал себя оскорбленным. По-прежнему глядя на кубинок, он резко
постучал по стойке, словно хотел привлечь внимание буфетчика, и на лице его
проступила недобрая усмешка. Кабацкие королевы. Знает он эту породу. Недаром
он из Техаса, почти всю жизнь прожил в Браунсвилле. Такие ему без
надобности. Он опять громко постучал по стойке.
чего-нибудь еще?
расшумелся пьяный хулиган. И взгляд его стал растерянным, усмешка слиняла;
он уткнулся в свою кружку, допил пиво, закурил, наклонился и стал
разглядывать собственные башмаки, пошарил в кармане в поисках носового
платка, которого там не оказалось, и наконец сдался и почти выбежал из бара,
словно его призывали какие-то неотложные дела. А меж тем идти вроде некуда и
делать нечего, разве что вернуться в каюту и распаковать кое-какие вещички.
Что ж, ладно, начнем устраиваться на новом месте.
говорят на чужих языках. Каждая встреча казалась ему вызовом: всякий раз
требовалось доказать, что он не какое-нибудь ничтожество, добиться уважения
- а как добиться? Эта задача вставала перед ним не впервые, но особенно
растерялся он в Веракрусе. Родом он был из маленького пограничного городка,
где его отец, богатый землевладелец, личность, окруженная почетом и
уважением, многие годы подряд занимал пост мэра, а где-то внизу пребывали
мексиканцы и негры, то бишь мексикашки да черномазые, ну и горсточка
полячишек да итальяшек, эти не в счет; и Дэнни привык полагаться на
естественное свое превосходство - превосходство белого и притом богача,
подкрепленное законами и обычаями. В Веракрусе, среди задиристых желчных
жителей побережья, в чьих жилах смешалась негритянская, индейская, испанская
кровь и чей язык он не потрудился выучить, хоть и слышал его с колыбели, он
поначалу держался, как подобает белому человеку, - и получил самый дерзкий
отпор. Уж он ли не отличается широтой взглядов - в конце концов, это их
родная страна, грязная, какая ни на есть, ну и пускай живут; пока он тут, он
готов их терпеть. А ему мигом дали почувствовать просчет: говоришь с ними
вежливо, а им кажется - свысока; законно чего-нибудь потребуешь, а они
ощетинятся; будто ты их унижаешь, точно рабов каких-нибудь; а если смотришь
на все сквозь пальцы, они тебя же презирают и всячески обжуливают. Так вот,
черт подери, они и вправду низшая раса, это же сразу видно! И должны всегда
знать свое место, церемониться с ними нечего. В Бюро выезда и виз он
обратился к какому-то мелкому чиновнику и назвал его "Панчо", как дома
назвал бы шофера такси "Мак" или носильщика на вокзале "Джордж" - вполне
доброжелательно. А этот черномазый (кто-то объяснил Дэнни, что в каждом
мексиканце на побережье есть примесь негритянской крови) надулся, будто его
щелкнули по носу, стал прямо лиловый, глаза налились кровью. Уставился на
Дэнни, коротко бормотнул не поймешь что на своем языке, а потом на чистом
английском - будьте, мол, так любезны, посидите и обождите, пока оформят
ваши документы. Дэнни как дурак сел и ждет, пот с него в три ручья, мухи
липнут к лицу, а чиновничишка подписывает бумаги тем, кто после пришел,
длиннейшая была очередь. Не сразу Дэнни понял, что это все ему в отместку.
Тогда он встал, протолкался к чиновнику и сказал медленно, раздельно: "Дайте
сейчас же мои бумаги" - и чиновник мигом достал его документы, поставил
печать и протянул бумаги, и даже не взглянул на Дэнни. Вот как надо было
держаться с самого начала, вперед он будет умнее.
Дэвид Скотт, значилось на табличке, герр Вильгельм Дэнни и - полнейшая
неожиданность - герр Карл Глокен. Он стал на пороге: в каюте не повернуться.
Молодой человек среднего роста с вечно хмурым лицом (Дэнни видел его в
Веракрусе, он там разгуливал с непотребной девкой в синих штанах) мыл
раковину умывальника чем-то едко-пахучим, наверно карболкой. На нижней койке
- койке Дэнни - лежали два незнакомых чемодана и потертый кожаный саквояж.
Ну нет, на билете указано, что его место нижнее, значит, будет нижнее, он
своего не уступит. Хмурый вскинул глаза.
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Сертаков Виталий