read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



На их бывшей темной и задушенной керосином кухне оказалась одна Блюма. Она всплеснула руками, покачала головой и вслух сама себе сказала: "Вос тутцах!"81
Венька поздоровался и потянул теткину дверь. Никто не ответил. Он вошел в комнату -- никого. Тогда он быстро засунул руку за печку, одним пальцем подхватил веревочку и вытащил маленький сверточек в бумаге. Он сунул его в карман, и в это время услыхал, как входит с терасcы тетка через дверь в другой комнатушке, где лежала бабушка. Теперь Венька понял, что застрял надолго. Он доложил о том, как они живут, где он ночевал в городе и что там делал днем. Потом поговорил с бабушкой -- но это было совсем недолго, потому что он, как примерный тимуровец, вызвался принести из сарая дров, а их еще пришлось поколоть, и приволок два ведра воды. От еды он наотрез отказался, хотя на самом- то деле не ел с утра...
-- Передай папе, что я прошу его зайти... не забудь!
-- Он уезжает, -- сказал Венька.
-- Так надо же зайти перед отъездом! Сколько можно ездить? Он совсем себя не бережет... не забудь... -- бабушка сильно закашлялась, и тетка крикнула ей
-- "Сейчас, сейчас, мама!" -- это "мама" так странно было от нее слышать. Венька попрощался и обрадованно вырвался в кухню. Там уже было полно, и все сразу обернулись на открывшуюся дверь. В другой момент они бы начали его расспрашивать и давать советы -- здесь всегда воспитывали коллективно. Но на этот раз Веньке повезло, видно, обсуждали, что-то очень важное. Он поздоровался и уже в сенцах услышал: "Вот, им жить в этой "мелухе". Ясно, что про погром говорят, -- подумал он и по дощечкам перешел через вечную лужу.
-- Закуривай! -- Встретил его за углом Генка и с шиком щелкнул крышкой портсигара. Венька не решался взять папиросу. -- Бери! -- Подвинул Генка поближе. -- Венька нерешительно взял папиросу и держал ее в руках.
-- Стибрил?
-- Подарили, -- возразил Генка беззлобно и покрутил портсигар.
-- Подарили?
-- Вот, закончу в этом году седьмой и на работу -- не хочу больше жить с ними! -- Он сложил ладонь лодочкой, чиркнул спичкой и пододвинул к Венькиному лицу. Венька прикурил, но не стал глотать дым.
-- Куда?
-- На автобазу. Пока слесарем, а потом за баранку и ... заживем! Знаешь, сколько шофера зарабатывают! Вон Исер!
-- Так он же в такси! -- возразил Венька и затянулся. В голове все поплыло... стало противно во рту... -- а кто тебя устроил?
-- Исер ... Лизка помогла... и отец его попросил... -- В Венькиной голове еще больше зашумело и словно все спуталось.
-- Я пошел, -- сказал он, повернулся и пошел, сосредоточенно глядя под ноги, чтобы не упасть.
Зачем Генкин отец, Иван, живущий над Исером, когда был поддатым, орал на всюду округу: "Я изведу под корень эту проклятую нацию! Это жиды продали Россию!" Правда, драться с Исером он не решался -- Малка звала своего мужа биндюжником. Он был плотным, квадратным с огромными руками и грубым лицом. Зачем, -- думал Венька,-- Исер устраивал на работу Генку, который еще недавно подпевал своему отцу... что он его, боится? Они же уезжают! Зачем? -- Опять спрашивал он себя. Живут, что надо! Малка всегда с огромными кошелками возвращается, Исер в такси? Зачем они едут туда, в чужую страну. Там капитализм... что они там будут делать... и почему все врут... дома же никто не говорит про счастливое завтра -- все наоборот вздыхают: что завтра будет?!
Он шел по подсыхающей земле с погасшей давно папиросой в опущенной руке. Дома даже другими словами разговаривают, чем в школе, чем в учебнике... у кого спросить?
У отца нельзя -- он сразу скажет, что воевал за счастье и что брат погиб. Мама, наверное, знает, но не скажет. Нет, она про это не скажет... Эх, был бы сейчас дядя Сережа! Но Венька не забыл их разговор с отцом... "Триста двадцать пять боевых вылетов и живой!" Тогда они сильно выпили и говорили обо всем. Потом дядя Сережа положил ему ладонь на голову и сказал: "Только болтать не надо. Никому. -- Он приложил палец к губам. -- Ты же взрослый парень. Понимаешь." И все боятся. Война кончилась, а все боятся. Даже в сортир теперь женщин провожают -- бандиты их крадут, и с электрички домой боятся, и в кино -- потому что там шпана, и от него прятались за еврейский язык, чтобы не болтнул где-то, о чем дома говорили... а он боится, чтобы не узнали, что снова встретился с ремеслухой... все чего-нибудь боятся... Отец уезжал через несколько дней, а они с мамой все продолжали ссорится. Венька, заслышав их раздраженные голоса, хотел потихоньку выскользнуть в сенцы и оттуда на улицу, но неожиданно услышал:
-- Ты знаешь, что от него табаком пахнет? Ты ничего не знаешь. -- Отец долго молчал и потом возразил:
-- Я раньше начал. Мне тогда десяти не было.
-- Тебе наплевать. Ты уезжаешь. А я остаюсь одна. Одна против улицы, которая его поглотит.
-- Не сгущай!
-- Мы потеряли уже одного сына. Я больше не могу так! Все уезжают!
-- Кто, кто все?! -- взорвался отец -- Эта торговка Малка?
-- Все! Мы останемся здесь одни на заклание! -- она еле сдерживала слезы.
-- Езжай! -- сказал отец после долгого молчания. Езжай. Бери сына и езжай. Я никуда не поеду.
-- Ты так говоришь, потому что знаешь, что это невозможно. Не посылают полсемьи, а скоро ворота закроют. Совсем и надолго...
-- Что ты хочешь?
-- Надо что-то делать... он... опять... встретился с ними... мне люди передали... помнишь, когда он сказал, что упал, помнишь... Дальше Венька слушать не стал -- хорошего это не обещало. Он тихо выскользнул на улицу, пригнувшись, промелькнул под окнами и отправился к Шурке...
Как это могло произойти, что матери рассказали. Никого вокруг не было... или это просто он не видел. Разве он забыл, когда однажды вечером крикнули "караул", как погасли окна на всей улице. Никто не пришел бы помочь ему -- все боятся. Тогда, правда, зачем тут жить, если все кругом боятся. И разве сам он, когда идет и чувствует, что его станут задирать, не боится? Нет, не драки, а что его назовут "жидовской мордой"? А Шурка ему говорил, что всегда ожидает, что его будут дразнить "рыжим"! Ну, и что? Он рыжий! Он -- рыжий, а ты -- жидовская морда!
Нет! К Шурке идти расхотелось. Вообще лучше никого не видеть. Он свернул на Просечную и побрел к Щербатому. Он шел и думал: интересно, а что я к Щербатому ходил, если меня искать станут, тоже доложат матери? Позднякову даже неудобно было назвать Нинкой в ее новеньком двуцветном с кокеткой платье с белым кружевным воротником, в новеньких черного лака туфельках с белыми носочками, а главное, часто поблескивавшими из-под длинного рукава продолговатыми часами на черном тоненьком ремешке. Она вся была, как новенькая, с гладко и туго натянутыми на голове волосами на пробор и двумя плотными косичками, стянутыми тоненькими ленточками. Шурка подарил ей коробочку из бересты, которую сам смастерил. Он положил в нее записную книжку в кожаных мягких корочках и удивительный карандаш с кнопкой-ластиком на конце. Стоило слегка надавить на этот ластик, и с другого конца появлялось тоненькое жало черного грифеля. Такого карандаша Венька никогда не видел. Сам он принес ей красивую в твердой ледериновой обложке книгу с золотыми тисненными на корешке буквами "Детство. Отрочество. Юность" и написал: "Дорогой Нине Поздняковой к дню рождения. Желаю тебе отличных успехов в учебе и поведении!" Буквы плясали и кланялись в разные стороны над проведенными углом двумя карандашными линиями. Но ошибок, конечно, не было!
Он подарил ей свою самую, наверное, любимую книгу. Особенно "Детство". И вся она со своим удивительно чистеньким, остреньким, как у ласточки носиком, с часто красневшими щеками и быстро двигавшимися губами, когда начинала тараторить, была похожа на ту трогательную девочку в шубке, вошедшую с мороза в комнату, в книге Толстого. Было удивительно: будто Толстой мог так угадать заранее, подсмотреть будущее и точно описать Нинку Позднякову! Но за столом, за который их сразу усадили, они не чувствовали ничего, кроме стеснения. Может быть, потому что тетка Поздняковой сразу задала такой тон.
-- Валь, -- дернула она сестру за рукав и сказала только ей, но чтобы всем слышно было, -- глянь, какие у Нинки женихи!
-- Ладно тебе! -- Укорила ее Нинкина мама
-- Да, не! Ты глянь только! -- Не успокаивалась та, -- на любой вкус: хошь чернявый, хошь блондин с рыжиной! И всех национальностев, потому у нас дружба народов! -- Она явно уже начала праздновать день рождения племянницы до прихода к ней.
-- Ну, пошло-поехало, ты, Любка, всегда невпопад скажешь -- возразила баба Дуся и толкнула тихонько сзади свою говорливую дочь. Ребята сидели, опустив голову, а Нинка уже приготовилась дать отпор по всем правилам своей любимой тетке
-- Что мать-то не пришла? -- Чтобы перебить разговор, спросила Веньку Нинина мама, и он не задерживаясь и сам удивясь, почему так сказал, соврал:
-- У нее дежурство как раз выпало. На самом деле, он просил маму, чтобы она не ходила, потому что знал, что без отца она не пойдет, а с отцом... Он даже не мог себе толком объяснить, почему он не хотел, чтобы мама пришла с отцом. У Нинки нет отца... у Шурки... и ему было как-то неловко, если не стыдно, что они придут целой семьей...
-- Ты скажи ей -- пусть в другой день, чтоб зашла... попроси... поговорить надо...
-- Ладно. Спасибо! -- пообещал Венька
-- Может, когда возвращаться с работы будет, по дороге. Я теперь все время в первую смену... я и провожу ее... теперь уже светло долго...
-- Ну, ребятки, чего я принесла вам! -- И баба Дуся поставила на стол огромную из темной глины миску -- драники! Да с селедочкой! Ешьте на здоровье! Прости, Господи, грехи наши!
-- Бабушка, это тоже грех? -- Нинка кивнула на миску!
-- Все грех, доченька!
-- А как же добрые дела?
-- А добрые дела только, чтоб грехи замаливать -- всю жизнь во грехе живем, разве не видишь. С измальства начинаем. У маленьких -- и грехи маленькие, а кто большой -- и грешит много. А прощенье- то не купишь. Ну, полно -- за твое здоровье, за твое здоровье -- вон ты какая!
-- Заневестилась! -- Снова вспыхнула так долго молчавшая тетя Люба. Венька подумал, что сейчас Нинка по своему обыкновению выскажет ей все, как положено, но она проявила чудо выдержки и гостеприимства. -- Бабушка ты нам спой... какую-нибудь старинную...
-- Ну, какой там петь! -- запротестовала баба Дуся
-- Пожалуйста, попросил молчавший до сих пор Шурка, и баба Дуся, серьезно посмотрев, ответила именно ему:
-- Спою.
Она удобно уселась на стуле, долго оправляла широченный фартук, положила ладони на колени, чуть качнулась назад и закрыла глаза.
Куковала кукушечка в садочку,
Приложила головку к листочку,
Куковала, казала: Кто же мое гнездечко разорит?
Венька смотрел на ее лицо в мягких морщинах, покрытых светлым пушком, на чуть кивающую при пении голову и чувствовал, что весь, со всех сторон окружен этим ровным, чуть дрожащим звуком. Он так переживал всю печаль кукушечки, оттого что разорили ее гнездечко пастушки, так наливался безысходной тоской девушки, которой косу расплетали, что ничего больше не оставалось внутри, кроме этого. И, несмотря на то, что грустнее песни, может, он не слышал прежде никогда в жизни, каким-то подсознанием он понимал, что это именно ее ему так долго не хватало. Все в нем успокаивалось. Всякая душевная мелочь, как опилки ссыпалась, и оставалось только это -- он еще не знал, что, и не мог понять, но чувствовал до слез, до комка в горле, до восторга. ГЛАВА ХYI. ПОБЕГ
Белобородка шел по улице, сам не понимая, почему сюда приехал и что собирается делать. Он дошел до Летнего. Взял у сторожа ключ, открыл свою комнату -- в лицо пахнуло холодной сыростью, напитанной старым табачным запахом. Он провел пальцем по стулу и оставил диагональ на сидении, но не вытер его, а расправил полы пальто и сел.
Сегодня был "пустой день", он никого не ждал. Поэтому, когда в дверь постучали, и просунулась Венькина голова, он искренне удивился. Следом появился Шурка. Они пришли вместе, но не стали вместе заходить.
-- Почему вы решили сегодня навестить храм Мельпомены? -- Оба пожали плечами. Они и правда не знали, что сказать. Но когда постучала Веселова, а следом пришла Вера, Белобородка оглядел всех внимательно и очень серьезно спросил:
-- Вы сговорились заранее, или я готов поверить в волшебную притягательную силу искусства... -- Не дождавшись ответа, он вдруг протянул руку вперед и немного вверх, очень похоже на знакомый жест многочисленных статуй, и заговорил голосом, как бы идущим изнути и издалека: "Ты не знаешь ли Давида Лейзера? -- Все невольно обернулись, ища глазами, к кому он обратился. -- Вероятно нет. Это старый, больной и глупый еврей, которого никто не знает, и даже твой Господин забыл о нем. Так говорит Давид Лейзер, и я не могу ему не верить: он глупый, но честный человек. Это его я выиграл сейчас в кости -- Ты видел: шесть, восемь, двадцать. Однажды на берегу моря я встретил Давида Лейзера, когда он допрашивал волны, о чем жалуются они, и он мне понравился. Глупый, но честный человек, и если его хорошенько просмолить и зажечь, то выйдет недурной факел для моего праздника..."
Все сидели, замерев, потрясенные. Венька догадался, что это кусок из какой
--то пьесы. Он представлял себе Мельника, стоящего на берегу и допрашиваюшего волны. Шурка понурил голову и при слове "зажечь" вздрогнул и отшатнулся. Вера подалась вперед, и губы ее невольно повторяли окончания слов, когда она могла их предугадать, а на лице Веселовой было просто написано крупными буквами:"Ой, мамочки!" Белобородка спокойно закурил, и, явно обращаясь к двери, или тому, кто стоял за ней, тихо сказал:
-- И не бойтесь, не бойтесь, что искусство может что-то в жизни переделать...
Но ничто не сравнится с наслаждением им. -- Он говорил это, сожалея, что тот, невидимый, не понимает, и явно не веря, что поймет. -- У нас больше не будет театра, -- сказал он и посмотрел на всех, и жестом остановил возражения, -- но... я думаю, что вы не посетуете на время... вам еще достанутся новые роли...
Больше никто его не видел после того вечера. Словно оборвалась дорога в горах. Они шли, шли, поднимаясь вверх. Может быть, шли к вершине или перевалу, чтобы увидеть оттуда новые долины, и они уже стали появляться перед их взором,но... неожиданно дорога оборвалась. Перед ними зияла пропасть, и они растерялись: дорога назад потерялась в камнепаде, дороги вперед не было.
Венька не спал всю ночь. Он чувствовал какую-то непонятную ему связь между тем, что закрыли их кружок и пожаром синагоги во время погрома. Между тем, что он перестал дома натыкаться на еврейские газеты и этими странными словами Белобородки о том, что им достанутся новые роли. Разве он думал, что они все станут артистами? Он о других ролях говорил. Это все было одним запутанным клубком, из которого торчали ниточки-вопросы. Эти неудобные вопросы никак не забывались и не прятались, а своими закорючками непрерывно цепляли то с одного, то с другого бока, и поэтому получалось, что идешь, как пьяный, шарахась из стороны в сторону. Даже то, что Генка сказал, было оттуда же. Отчего он так переменился, Генка? Может, конечно, и ему Лизка сказала, что ей вырваться надо, и он просто повторил ее слова, понятно, почему повторил... но похоже, что ему и правда -- уже никак со своим отцом... а тоже паспорт получать вот-вот...
Вопросы эти так донимали Веньку, что он не знал, куда деться. На уроках ему перестали говорить "не крутись", или "Марголин, повернись лицом к доске!" В этой школе его никто не называл по имени и никто не обращал на него особого внимания. Но в дневнике, на полях регулярно писали: "вертится на уроках", "нет усидчивости и прилежания", "невнимателен на уроке математики" и еще много интересного в том же духе. Эти надписи змеились сверху вниз, свивались спиралями, как свисающий с елки серпантин, перпендикулярно строчкам, на которых значились дни недели, названия уроков, и в графе оценки редко-редко встречалось 4 -- в основном, почти во всех этих клеточках стояло 5 за разными подписями учителей.
Венька переменился. Это заметили все. Он, присутствуя, отсутствовал на уроках. Сидел, смотрел в окно и думал о своем: он решал задачку со столькими известными, что ответ получался слишком многозначным, а, значит, -- неправильным. Венька не знал настоящего ответа. Это так мучало его, что он затих, придавленный своей беспомощностью. Когда он понял, что самому ему не справиться, стал искать , у кого спросить,с кем посоветоваться. Но из всего его окружения, только два человека было, кому он доверял безгранично: мама... и Эсфирь. Венька был уверен, что они знали ответ, но... мама... маму спросить проще всего... и труднее... она наверняка испугается этих вопросов. Венька даже не знал, почему он так решил, но у него была внутренняя уверенность, что это так, а если так -- ее нельзя спрашивать. Она все время плачет потихоньку и нервничает. Эсфирь? Нет. Ее тоже не спросишь. Если бы он сидел в классе, а она ходила по рядам, можно было подойти на перемене и спросить. Нет. Лучше утром будто невзначай встретить ее у пустыря и по дороге спросить... если она захочет ответить правду. Он уже привык к тому, что на некоторые вопросы взрослые отвечают очень... очень... Ну, как очень? Так, чтобы если я проболтаюсь, это бы ничего не значило... Он знал, что нельзя никому рассказывать, о чем говорят дома. И тогда вдруг опять всплыла в памяти та встреча отца с дядей Сережей, и то, как он погладил его по голове и твердо сказал, что болтать не надо, что он ведь уже взрослый парень. Вот! Вот, кто скажет правду и не боится, что он потом проболтается. Венька понял, что один ответ он нашел -- единственный, кто скажет ему, в чем тут дело -- дядя Сережа. И, значит, надо его непременно увидеть!
Теперь эта мысль стала главной -- и это же стало главной его тайной. Ответы, которые он хотел получить, знали многие. Он это чувствовал по недомолвкам на кухне у тетки, по разговором родителей до отъезда отца, по разговорам Эсфири, Фейгина, Мельника... по событиям, происходящим вроде на глазах и непонятным... Но был только один человек, который скажет правду. Не побоится. Недаром он Герой. Значит, такой характер. Герой -- это характер! Еще одно открытие, которое Венька сделал за это последнее удивительное время. Самолеты у всех одинаковые, но одни, летая на них, стали героями, а другие нет, а третьи погибли... больше всего погибли... зря что-ли дядя Сережа говорил, что Героя ему дали за то, что он сделал триста двадцать пять боевых вылетов и остался жив, и неважно вовсе, сколько он сбил самолетов! Немцы совсем не идиоты из кино. Они здорово летали, по его рассказам... Дядя Сережа. Увидеть дядю Сережу.
Дожидаться его очередного неожиданно приезда было совершенно невмоготу -- обычно он приезжал на Новый Год. Значит... ну, конечно! Надо ехать к нему. И тут возникало много новых вопросов и задач: на какие шиши, когда, как сказать маме и т. д. Но это уже были вопросы, которые Венька мог осилить.
Он принялся за подготовку "к операции"!
План его был простой и, надо сказать, верный. Главное: забраться как можно дальше на север. А там, если даже и поймают, называть фамилию дяди Сережи. Не может быть, чтобы не знали летчика Героя Советского Союза, который служит в полярной авиации. Позвонят, куда надо, и его отправят к дяде Сереже. "Все гениальное -- просто" -- повторял Венька. Конечно, он был прав. Самолет -- это недоступно. Ехать в ящике под вагоном глупо -- далеко не уедешь. Пешком -- отпадает... по билету в общем вагоне, где народу, как в военной теплушке -- это он хорошо помнил, -- военную теплушку, которую бомбили. Так. Значит надо, хоть немного денег, чтобы в вагон попасть, а там... Немного денег. Вот это была задача. Продать нечего. Воровать не умею и не буду. Заработать? Можно, но долго. Пойдешь колоть дрова -- решат, что тимуровец, и не заплатят, а просить не станешь... Взять взаймы? У кого? Он долго ломал голову. Дали бы, конечно, и Лизка, и Нинка бы попросила у бабы Дуси, но это все ненадежно. Как только его не станет, они проболтаются, что дали денег... Щербатый!
И Венька отправился к Леснику.
ГЛАВА ХYII. ВЧЕРА
Сейчас Венька видел и слышал маленький мир с высоты, совершенно уверенный, что с ним это уже однажды было -- все, что, происходит. Он мучительно пытался сообразить, где, когда ... и ответ приходил постепенно, по мере его погружения в этот битком набитый вагон, где его устроили добрые люди на душной тесной третьей полке за мешками, тюками постели и огромной корзиной неизвестно с чем, из которой пахло пряным, как от чуть подвяленной ботвы репы. Сквозь щели между этим добром Веньке видна была бабка с толстым слоем платков на голове и несколькими на плечах. Одноногий инвалид на деревяшке -- Герой Гражданской, как он сам о себе говорил в чрезвычайных обстоятельствах,
например, толстой с красным лицом проводнице, когда та стала выяснять, почему он не пускает женщину в "свое купе". Это вообще звучало непонятно -- купе в общем вагоне, в который все вломились в течение одной минуты и сразу оккупировали все места. "Я- Герой Гражданской!" -- провозгласил он,-- и имею полное право занять лучшие места для своей сожительницы и ее матери! " Он топнул деревяшкой , и проводница отступила, махнув рукой. "Видите, какие люди, о Господи, -- вздохнула она, и кивнула кому-то, видимо, жаловавшемуся.
-- Пойдем искать дальше." Сожительница, вторая женщина, была на вид старше матери, может, потому, что оказалась совсем беззубой и с серым плоским лицом очень больного человека. Она молчала все время и только, шумно втянув воздух, вздыхала. Через десять минут, когда поезд еще не тронулся , дед уже занял пост коменданта, разрешил еще приютиться рядом молодой женщине с маленькой девочкой. Можно было только догадаться, что это девочка по длинным, совершенно золотым волосам, выбивавшимся из какого-то пакета, в котором она пребывала. Потом дед стал устраивать вещи, встал одной ногой на нижнюю полку, заглянул между тюков и прошипел: "А ты лежи и не высовывайся, как в окопе..." Он соскочил, стукнув деревяшкой в пол, будто поставил точку
-- так, мол, тому и быть, а по-другому -- никогда. Конечно, это уже было когда-то, понял Венька. Точно -- ровно полжизни назад, в сорок первом. Только там была теплушка с нарами, а не такой шикарный вагон. И такая же старуха с дочерью, и тетя Варя с Настей в узелке, откуда торчали две косички и два глаза. Там не было "купе", но был старший по вагону, и все почему-то его слушались, хотя он не кричал, не топал деревяшкой -- у него были нормальные ноги, и не говорил он, что герой, а всех называл "дети " -- и взрослых женщин, и старух, и детей, и даже двух стариков. Оттуда, оттуда это незаметно переползло опять в его жизнь. И вовсе не полжизни назад это было, а только вчера. Стук колес. Морозный воздух в щели. Вой немецких самолетов над крышей. Вздрагивающий, как от испуга, вагон, крики "тревога" и "отбой", испуганные глаза, вопли, ругань снаружи и самый сладкий звук: постукивание молотка обходчика по буксам -- значит, опять поехали. Состав вздрагивал, грохали сцепки, сипло свистел паровоз и облегченно шипел: "Черт возьми! Черт возьми!" "Веник, -- донесся снизу голос деда, -- на, пожуй!" -- Венька протиснул между барахлом руку и почувствовал на ладони кусок хлеба. Суровый Герой Гражданской оказался на удивление сердобольным и, если бы не он, ни за что не попасть бы Веньке в вагон. Но, видно, сжалился дед, заглянув в угольно черные Венькины глаза, и так зыкнул на проводницу, что та махнула рукой. Да и не сдержать ей было напиравшую сзади толпу. Так вот повезло! Состав тащился медленно. Венька задыхался от духоты и сквозь дрему слышал бесконечный разговор. Было впечатление, что это едет одна семья, и обсуждает старые свои проблемы,. Все у всех похоже, как старые галоши на валенках. Жить негде -- у кого немцы сожгли, у кого свои отобрали, и денег нет, и едут люди искать места, где легче кусок заработать -- кто к родным, кто на новое место в надежде, что там лучше... от всех этих нудных тоскливых вполголоса разговоров духота казалась еще плотнее и безжалостней. Венька раздвинул тюки и высунул голову.
"Небось, упарился, -- сказала бабка, -- Слязай!" Молодая женщина подвинула на лавке свой конверт с торчащими глазами и рукой пригласила Веньку: "А ты же чей?" "Я так понимаю,-- начал дед и оглянулся, -- в бега подался. Не одобряю -- но не препятствую... -- он помолчал. -- Потому сам так же начинал..." Венькина легенда была проста, и врал он так, что уже сам в это верил, тем более, что ничего необычного не было в его рассказе. Пробирается он на север не потому, что там жить легче, а потому что работает там его дядя и определит его в ремесленное при заводе. А матери одной с троими не справиться. Но денег у него на всю дорогу нет, и поэтому он опасается, что застрянет в пути, если не помогут. Выглядел он вполне подходяще к этому рассказу в вылинявшем и протертом зимнем пальто с остатками шерсти -- островками на вытертом воротнике. Рукава кончались чуть пониже локтя, а из четырех пуговиц спереди только две были похожи... зато на боку Веньки красовалась подаренная отцом планшетка с картой страны в желтоватом целулоидном окне, а еще его сопровождал тощий "сидор", одетый на обе руки и упиравшийся сзади в хлястик пальто. Тысячи мальчишек вокруг были похожи на него, или он на них и даже лицом, почерневшим от паровозной копоти и вагонной пыли...
Столь подробно невозможно представить себе, что творилось у Веньки внутри, потому что мысли прыгали, то опережая поезд и предвидя поиск дяди Сережи и встречу, то возвращаясь назад домой, к матери, нашедшей его записку с просьбой не волноваться -- такую, как всегда и все пишут в подобных обстоятельствах. А иногда его память приоткрывала вдруг не только забытые, но мельком виденные картины той теплушки и всего, что вокруг нее творилось -- воспоминания, независимо от его желания, жившие в нем, и время от времени по малейшему поводу, возникающие и подавляющие все остальные чувства. Он плыл теперь по течению жизни, как катил по рельсам поезд, стучали колеса на стыках, протестовали сцепки на остановках, ругались люди с проводницей, и та коротко и просто отвечала: "Вагон полный. Местов нет." И прошлое с каждым часом отдалялось и отдалялось, будто не с ним все это было, а что было, казалось незначительным и пустым, когда видишь, как тысячи людей вокруг тебя и ты сам сдвинулись с места, чтобы найти новое, где будет лучше. Пьяный на платформе размахивал снятым сапогом по кругу и орал, прервав Венькины размышления: "Я воевал? Воевал!.. А теперя имею право..." Непонятно было, каких он прав добивался. Вагон остановился как раз против того места, где бурлил этот человек: "Я за Сталина кровь проливал! А скажет он, что опять идти, и пойду -- вот погоди! Гитлер их не добил... а Сталин даст приказ, и мы их враз порешим..." Он громко запел "Артиллеристы, Сталин дал приказ!" А Венька соображал, кого это надо порешить -- и путем несложных вычислений понял, что именно его! И мысли его свернули на другой лад, и он с удивлением вдруг понял, что всегда ожидает такой или подобной тирады. Что так кричал ремесленник, что это же было на заборе напротив синагоги, и что теперь перед окном орет этот пьяный -- что вот это и есть "Государственная политика", и то, что он, Венька, помнит теперь об этом всегда -- тоже государственная политика. И еще он вдруг захотел поскорее доехать, но уже не к дяде Сереже, а, побывав у него , назад -- домой -- пока единственному известному ему месту на земле, где можно об этом не думать. ГЛАВА XYIII. ЦЕЛЬ
Милиционер тупо смотрел на Веньку и слушал, а сказать ему больше было нечего. Но милиционер ждал, и Венька начал с самого начала свою легенду. Наконец, милиционеру слушать надоело, он сдвинул шапку со звездой на затылок, медленно опустил на стол ладонь с растопыренными пальцами и лениво спросил кого-то за перегородкой:
-- Иван, що с им делать?
-- Велено сдавать в комиссию. -- Милиционер ждал, но за перегородкой молчали.
-- Подывысь, може, не врет!
-- А нам то что,-- безразлично откликнулся Иван, -- кончай, в леспромхоз ехать надо.
-- Так, -- задумался милиционер... -- чего ты до мене пристал... сам не пойму... сделаем так... -- он надолго задумался, потом встал и решительно сказал: -- Пошли. Росту в нем было метра два, не меньше. Голова совершенно круглая, и ушанка на ней казалась прилипшим листочком. Он не обернулся и в проеме двери бросил напарнику:" Иван, ты жди, я сейчас". Они вышли на улицу пересекли площадь, двинулись между шеренг желтых бараков по дощечкам и камням, форсируя огромные лужи. Милиционер молчал и шел, не оборачиваясь. У Веньки мелькнула мысль -- юркнуть между двух бараков за висящие на веревке полотнища простынь и ... -- вот дальше ничего не складывалось. Он ясно понимал, что здесь, на этой маленькой станции его снова поймают, и тогда... -- дальше придумывать не хотелось, что тогда с ним будет.
Они подошли к последнему бараку. Милиционер стукнул в стекло и ждал. Отодвинулась занавеска, в окне появилась голова молодой женщины. Милиционер мягко сказал:
-- Дывись! Покорми его, а я проверю, как он врал, и что с ним делать. А пока посторожи." -- Он подтолкнул Веньку в спину к двери, повернулся и пошел обратно. Венька посмотреол на его широченную спину, плечи качались вверх вниз, так можно было сделать только специально, но милиционер просто шел и не оглядывался по более важным делам. Веньке вдруг стало стыдно. Может быть, потому что его не ругали, не грозили ничем, а все старались помочь -- ему стало стыдно. Правда, он не знал, отчего и почему... он понурился и шагнул в дверь.
Так вкусно он не ел давно. Может, только баба Дуся так кормила. Он уже с трудом держал открытыми глаза. Все путалось. И опять было душно и жарко. Он чувствовал, что засыпает и одновременно ему вроде что-то снилось -- он попал в какой-то фантастический мир, где сразу существовало сейчас и никогда, т.е. сон. Он чувствовал, как хозяйка вынула ложку у него из руки, подхватила подмышки и легко приподняла, а потом помогла добрести до стоящего у стены топчана и усадила на него. И единственное, что он различил, было: "Поспи маленько!"
Венька спал крепко, так крепко, что ему даже ничего не снилось. Он не знал, какой переполох наделал на этой станции в милиции. Они уж и не рады были, что сняли его с поезда, поверив этому бдительному гражданину в гимнастерке. Правда, они записали его фамилию и место проживания, как положено, и с ним еще разберутся, но теперь дело было совсем в другом. Если пацан говорил правду, то могло им крепко нагореть от начальства -- стоило только этому знаменитому в их краях человеку пальцем шевельнуть. Поэтому, никому ничего не говоря и не оформляя документы, Василий забрал Веньку к себе, чтобы в случае скандала, перевернуть все вверх ногами и только выиграть. А впрочем, мальчишка ему действительно понравился. Не раз уж он приводил к себе домой и снятых с поезда, и выловленных бездомных, Наталья его отмывала их, кормила, а потом они отправлялись к Батищевой, и та знала, что с ними делать -- детские дома были переполнены... Детей им Бог не дал. Восьмой год они жили на этой затерянной станции, и оба мечтали, что Бог взамен пошлет им какого-нибудь хлопца, чтобы сразу душа прикипела. Вот и приводит Василь домой ребят, а Наталья ворчит потихоньку, делает вид, что сердится, и исподволь приглядывается и примеривает, как оно будет, если паренек у них останется. Пока мужу все сходило с рук, хотя он знал, что Иван докладывает Онищенко, что он водит задержанных к себе домой. Но начальник был его земляком и делал вид, что выговаривает подчиненному за нарушение режима, а на самом деле не обращал внимания. Он не очень опасался бдительного Ивана, потому что и над ним был его земляк. Конечно, нельзя входить в контакт с задержанными, а если поглядеть на этих задержанных, то только душа болит... Ничего этого Венька не знал. И пока он спал, Василь наводил справки и думал, как лучше поступить, чтобы не влипнуть в историю. Если парнишка не врет (поди знай), то можно и в качестве сопровождающего отправиться дальше -- тут недалеко, и доставить его прямо в руки адресата. А как быть уверенным? Вдруг он просто узнал фамилию знаменитого человека и на ней спекулирует -- тогда не то что погон лишишься, а ... дальше он даже думать не хотел. "Обратишься к нему, что его племянник ищет, а тот и слыхом не слыхивал про такого родственничка!.. Вот влип! Чего меня в этот раз потянуло, -- соображал он, -- отправить его к Батищевой и все. Сказать, что вчера поздно было, и не нашел ее... А если он правду говорит? Вот вражина! Хоть бы себя назвал... упорный хлопец..." Если бы не Иван, Василь отпустил бы парня и даже бы ему пятерку дал на дорогу. Если парень правду говорит, то не забудет его назвать, когда найдет своего дядю и станет ему рассказывать. как добирался. Ну, а если соврал -- Бог с ней, с пятеркой. Но Иван ведь доложит обязательно, а тут уж подставляй спину! И как всегда, в, казалось бы, безвыходной ситуации Василь решил все рассказать Наталье. Она всегда давала ему дельные советы... В момент обсуждения Венька проснулся. Было темно. Он долго соображал, где находится, и чьи это голоса. А когда сообразил, не шевелясь, стал прислушиваться к разговору и понял, что если сможет хоть как-то убедить, что говорит правду -- все обойдется для него и тут, и по возвращении домой. Если же не докажет, непонятно, когда вообще вернется. Надо называть свою настоящую фамилию (пока что он никакой не назвал), начнут проверять -- запрос, допрос... ему даже не по себе стало, и он, как часто с ним бывало, неожиданно для себя сказал в темноту по направлению к голосам: "Я не вру. Мне врать нельзя!" Последнее звучало совсем нелепо, но настолько неожиданно, что оказалось убедительнее его утверждения, что не врет.
-- Почему? -- так же неожиданно спросил Василь, будто это было нормально, что среди ночи чужой мальчишка в его доме подслушал его разговор с женой и так вот запросто встрял в него.
-- Глянь --не спит!-- Удивилась одновременно Наталья.
-- Клятву дал! -- не нашелся, что больше сказать Венька. Когда Володя погиб, я клятву дал не врать и отомстить.
-- Это кто?
-- Брат... -- Все замолчали надолго. Венька пытался разглядеть хоть что-нибудь, но безуспешно. Он только понял, что лежит одетым, как был... и ему очень захотелось оказаться в своей кровати дома и крепко потянуться, перевернуться лицом вниз в подушку и тут же заснуть.
-- Ладно, --сказал Василь после молчания,-- завтра пойдем на узел. Если соврал, сдам в колонию. Сам отвезу, никому звонить не буду. Там быстро перевоспитают. Они умеют. -- Он говорил без всякого нажима, но так , что по-другому быть не может и не должно. Соврал -- плати, и все! Они еще о чем-то быстро- быстро говорили по-украински -- Венька ничего не мог понять и незаметно для себя перестал слышать голоса. Он снова заснул и спал крепко. Узел оказался небольшим двухэтажным бараком с зарешеченными окнами. Василь оставил Веньку у входа и сказал: "Жди! Бежать не советую -- тогда получишь на всю железку." Он скрылся за дверью, а Венька прислонился к стене у входа и пытался что-нибудь разглядеть в сером морозном сумраке. Тут весна только подступала -- ее еще ждали. Вскоре дверь скрипнула, милиционер поманил Веньку жестом, положил ему огромную ладонь на плечо, сжал его легонько и пояснил: "Я вызвал, кого ты просил, послушаем, что ты ему скажешь, а там видно будет." И он ввел Веньку в комнату с глухой перегородкой, на столе стоял черный телефонный аппарат без диска, в открытое окошечко, похожее на кассу в их Зимнем, с любопытством высунулась лохматая голова молодого человека и отрапортовала:
-- Готово, товарищ старшина!
-- Спасибо, -- отозвался Василь, надавил рукой на Венькино плечо, и тот опустился на стул. -- Бери трубку! -- Венька ухватил трубку и держал ее двумя руками. В трубке что-то шуршало, щелкало и падали в этом шорохе отдельные слова и короткие фразы, будто птицы мелькали перед окном бегущего поезда. Потом раздался далекий- далекий голос:
-- На связи!
-- Товарищ Баллай, -- оглушительно закричала трубка, -- сейчас с вами говорить будут! -- Голова мгновенно показалась в окошечке, радист дал отмашку рукой, Василь слегка подтолкнул Веньку в спину, тот поднял на него глаза и пересохшими губами прошелестел:
-- Дядя Сережа!
-- Что? Кто говорит? -- донеслось из трубки
-- Громче! -- Скомандовали одновременно Василь и рыжий радист. Венька втянул воздух и отчаянно закричал:
-- Дядя Сережа, это я Венька! -- Громкоговорящая связь мгновенно выдала на всю комнату сквозь щелчки и завывания:
-- Венька? Как... -- Он видимо хотел спросить "какой", но сообразил на полслове и тоже закричал, -- Венька Марголин, Венька?
-- Да! -- Заорал Венька так, что радист покачал головой:
-- Во орет! Обрадовался! -- Объявил радист.
-- Нэ брэшет! -- пояснил ему удовлетворенно Василь. -- Говори, говори, -- одобрил он Веньку. Тот посмотрел на них глазами, полными слез, и закричал дальше: Я в милиции, в узле, в Песцовом...
-- Ничего не понимаю! В какой милиции? Кто старший? -- Спросил он командирским голосом. Василь мягко отнял у Веньки трубку и отрапортовал:
-- Товарищ капитан, -- докладает старшина Опанасенко, -- мальчишку сняли с поезда в Песцовом, он доложил, что добирается к дяде, к Вам то есть. -- это проверка! Какие будут распоряжения? Доставить по месту?!
-- Доставить, конечно, доставить! Спасибо старшина! До связи! -- В трубке щелкнуло, высунулась голова радиста и объявила:
-- Все! Хорошенького помаленьку!
-- Бывай, Петров! Спасибо за службу! -- Рыжий высунулся из окошка:
-- С вас причитается!
-- Спасибо, дядя. -- Сказал Венька.
-- Бывай! Слава Богу, один нашелся...
-- Что не сбрехнул, то -- хорошо, -- размышлял вслух Василь, -- а что мать там с ума сходит --плохо.
-- Я ее записку написал, -- отпарировал Венька.
-- Записку, -- ехидно подтвердил милиционер.
-- Подробную,-- добавил Венька.
-- Подробную! Ишь ты!... -- Дальше они шли молча ГЛАВА XIX. В КОНЦЕ КОНЦОВ
Венька дважды постучал -- никто не откликался, тогда он толкнул дверь, и они с Натальей вошли в небольшие темные сени и оттуда уже без стука открыли дверь в комнату. Посредине ее стояла девочка -- в одной руке кукла, в другой- шлемофон.
-- Ты кто? --Спросила она.
-- Ленка! -- Венька шагнул к ней. И вдруг девочка, узнав его, бросилась навстречу и обняла, ничего не выпуская из рук.
-- А папка спит! Я его разбужу сейчас!
-- Не надо, -- запротестовала Наталья, стоявшая сзади, -- Мы сами. -- Она огляделась, скинула пальто, взяла свое и Венькино, повернулась к вешалке, а оттуда уже вернулась с веником в руках, и работа закипела. Веньке, конечно, повезло -- так получилось, что его интересы пересеклись со стремлением милиционера Опанасенко вырваться из Песцового. Он чувствовал, как Иван следит за каждым его шагом, а потом бежит к начальнику. То ли его раздражало человеческое отношение к окружающим, то ли он завидовал тому, что Василю "везло" в делах -- он капал и капал. Чем это может кончиться, Василь знал слишком хорошо. Баллай был начальником эскадрильи, и он мог помочь перевестись, а уж если попасть к нему самому -- разве можно упустить такой случай. И сообразительный старшина дал Веньке в провожатые свою жену, а самого Веньку попросил замолвить за него словечко -- он, мол, "парень самостоятельный, если две тыщи километров отмахал сам по себе". Венька, конечно, пообещал и не забыл об этом.
Вечером, когда они впятером сидели за столом, разговор шел о жизни. Женщины, непонятно чем похожие друг на друга, сразу нашли общий язык. Тетя Маша (так называл Венька новую жену дяди Сережи) тоже была с Украины, и так же мягко говорила, как Наталья, что ему очень нравилось. Они не жаловались, а обсуждали и даже мечтательные фразы проскальзывали в их разговоре... Венька с Леной болтали ногами под столом, и Венька, поддерживая эту игру, по-взрослому снисходительно усмехался. Дядя Сережа молчал. Держал круглый тонкий стакан с тремя красными ободками по верхнему краю в кулаке и отхлебывал крепко заваренный чай крошечными глотками. Наверное, у него сегодня был выходной. Телефон на стене поразил Веньку -- он даже представить не мог себе -- домашний телефон. Но когда тот в первый раз зазвонил, и дядя Сережа командирским своим голосом отдал какие-то распоряжения, называя собеседника в трубке по фамилии -- Никонов, Венька понял, что иначе -- нельзя. Ему стало спокойно и хорошо -- он был дома... но как ни рассеянно слушал он разговоры за столом, вовремя вставил фразу, что старшина Опанасенко очень ему помог, а то попал бы он в руки Батищевой! И еще, что старшина Опнасенко про него говорил, что он замеча тельный летчик, и тут его все вокруг очень уважают.
-- Ты бы, дядь Сереж, взял его к себе служить -- он хороший милиционер!
-- Хороший милиционер! -- повторил дядя Сережа и рассмеялся! -- Хорошо звучит! Поговорить им удалось только через день. Весь следующий, после приезда гостя, летчик пропадал на аэродроме. Вечером он пришел поздно, шумно мылся и жаловался, что попал ему такой остолоп Никонов, которому поручить ничего нельзя. Венька чувствовал покой и счастье. Радиограмму маме они отправили сразу, как только проснулся дядя Сережа -- в первый день, в первый час. Отправили прямо отсюда из дома по телефону. А сегодня он целый день играл с Ленкой -- она задавала такие вопросы, что Венька даже не представлял, как на них можно ответить, и восхищенно говорил тете Маше:
-- Она такая умная!
-- Очень! -- соглашалась тетя Маша и каждый раз в подтверждение рассказывала какую-нибудь забавную историю.
"Вот теперь и время поговорить есть. -- Сказал дядя Сережа. -- Не просто же посмотреть на меня ты приехал... или по Ленке соскучился? -- Он усмехнулся. -- Я когда постарше тебя самую малость был, знаешь в кого влюблен был? -- Вопрос повис в воздухе.Венька напряженно всматривался в лицо дяди Сережи... -- В твою маму! -- Венька даже отшатнулся от неожиданности! -- Да, да... она нас учила, а тебя еще на свете не было, и отец твой только на подступах был -- ухаживал за Цилей! Так красиво ухаживал, а я сходил с ума от ревности и думал, что убью его. А потом... знаешь, мне казалось, что я никогда никого не смогу полюбить больше... Твой отец меня спас дважды: один раз от смерти, второй -- от большой глупости... считай, тоже от смерти... вот так... ну, это для зачина... а теперь ты давай... что наболело... накинь-ка мою форменку, пойдем в сенцы, я подымлю..."
Здесь Веньке было проще. Дядя Сережа не смотрел на него. В полумраке светилась его папироса. Форменка уютно окутывала все тело -- даже ноги ниже колен, и он начал рассказывать, сбивчиво и не стесняясь, не дожидаясь ответов на свои вопросы: зачем, почему, как, что делать... Обо всем на свете. Теперь ему просто было рассказать про Эсфирь, словно дядя Сережа заранее облегчил ему дорогу к этому своим неожиданным признанием. Он рассказал ему о Лизке, о драке в овраге, о погроме и о новой встрече с ремесленниками, о том, что все всего боятся, а евреи хотят уехать, и что все их ненавидят, о том, что он слышал по "вражескому голосу" у Шурки Соломина, и еще о том, что не с кем поговорить, и почему он сюда к нему прибежал... И еще Венька добавил, что ему тут нравится, и нельзя ли ему пожить немножко... Венька говорил долго, сбивчиво, даже рассказал про Белобородку про то, как учил его каркать со смыслом их руководитель, и про то, что их кружок закрыли... он уже не разделял главное и второстепенное. Он "вываливал все". Похоже было, что в нем не осталось больше места для нового -- новых впечатлений, мыслей, решений, даже для новых желаний, и ему надо было непременно освободиться от старого груза -- иначе невозможно жить. Венька не ошибся в своем выборе -- дядя Сережа не перебивал, не поучал его и реагировал, как все Венькины ровесники, просто и открыто. Он слушал внимательно и отвлекался только, чтобы закурить новую папиросу. Когда рассказ кончился, они долго молчали. Казалось, взрослый забыл о мальчишке, о том, с какой надеждой он ждет его слова. Потом он повернулся к Веньке, взял его за плечи двумя руками и присел на корточки. Их лица оказались близко друг против друга глаза в глаза. В темноте не было видно их выражение, но крепко сжав плечи мальчишки, взрослый сказал тихо и очень напряженно:
-- Я не знаю. Ты же не затем пол России отмахал, чтобы я врал тебе. Нет у меня ответа на этот вопрос... -- Он молчал долго, не меняя позы. Потом добавил. -- Ни у кого нет. Давно. Мы ему на фронте ответ дали, а он, гад, оказывается в тылу вылез...
-- А как же ... -- начал было Венька. Он не верил, не верил! Не потому, что дядя Сережа врет, а потому -- что не мог... как тогда жить ему -- Веньке, жидовской морде, в этом страхе и политике...
-- Так и жить! -- угадал его мысли дядя Сережа и со вздохом выпрямился. Уже другим голосом он добавил. -- Послушай!
-- У нас в полку, в соседней эскадрилье татарин служил. Маленький, кривоногий, глаза раскосые... 22 июня сорок первого училище летное закончил и прямо в полк -- лейтенантик новоиспеченный. Пришел к командиру, доложил о прибытии -- тот посмотрел на него, и не понравился ему татарин. Тогда вообще вдруг такое недоверие к татарам -- вроде они фашистам помогали, боялись предательства с их стороны. Газеты писали, слухи всякие... Ну, и командир говорит ему: "Я тебя в другую часть отправлю! Не нужен ты мне!" -- А тот ни в какую -- война, мол, не время искать место -- тут воевать буду. Командир вызвал начпомтеха. Спрашивает, починили тот самолет, что списать хотели? Тот отвечает, что ремонт закончен. Тогда приказал он дать этому малому самолет починеный. Не придерешься -- а на самом деле -- одно название -- латка на латке, старье на слом -- только на тот свет на нем лететь, а не в бой. А этот лейтенантик, как ни в чем ни бывало, глазом не моргнул, говорит: "Спасибо"! И все. Первый бой -- он наравне со всеми, второй -- а самолет еле живой. Но выдержка у него оказалась железная. Прошло время -- получили новые машины -- всем дали, а ему шиш! Мы то все видим, внутренне возмущаемся, а молчим... приказ -- есть приказ!
Прошло еще время, и он на своем инвалиде "мессера" завалил -- чудо! Механик на него молился, крестил его потихоньку в спину, когда тот в кабину забирался. Летал он здорово -- словно в воздухе родился -- это все видели. Мы назад к Кавказу пятимся, а он свой счет ведет, звезды на фюзеляж сажает... раздолбали его машину, еле он до дома дотянул, пришлось командиру ему другую дать, новую. Потом командир сменился, потом уж на запад война пошла... Одну звезду ему на грудь, потом вторую, и, заметь, за всю войну -- ни одного госпиталя, а под ним три машины сгорело...
Где тот полковник, что его не принял, не знаю... а он за всех татар, за весь народ доказывал... не сладко ему было... дружили мы с ним... все его любили
-- никогда он не выпячивался, а что прикажут -- будто всегда рад... не знаю, понял ли ты меня... -- Они опять долго молчали. Потом летчик добавил... иногда по одному человеку о целой стране судят... хотя не всегда это верно выходит...
-- А теперь он летает?
-- Куда ж ему деваться?! Он как все мы, ничего не умеет больше... летает... других летать учит.
-- А как его зовут?
-- Зовут? -- Переспросил дядя Сережа... -- Зачем тебе? Пусть он для тебя будет легендой... не все называть своими имена надо... ты ведь большой уже, Венька... Меньше знаешь, меньше сболтнешь... татар до сих пор в подозрении держат... вот как, брат!...-- Наверное, было уже очень поздно, когда он притянул к себе Веньку и продолжил:
-- Знаешь, то, что ты приехал, замечательно, только маму одну нельзя оставлять надолго -- она же одна там, а ты мужчина. На отца не обижайся -- он мужик настоящий, ты еще поймешь его, вот чуть повзрослеешь. А на мелкие вопросы, если я тебе отвечу -- это будут мои ответы, а ты свои найти должен. Для того и жизнь дана, чтобы самому на все вопросы ответить... только ты на нее не обижайся, на жизнь, а то неудачником станешь... погоди еще денек... а там у нас транспорт пойдет в центр -- вот и прокатишься! Не боишься летать-то? Эх, Венька, заживем мы еще, я верю! Или зря столько жертв было?! Заживем! Мы ж еще молодые, а?
В дорогу Венька получил мешок подарков --правда, он не знал, что в него положили. Дядя Сережа сказал пилоту: "Смирнов, доставишь парня по адресу и это прихвати," -- и протянул ему тяжеленный брезентовый мешок. Венька видел в круглый иллюминатор, как побежала назад земля, фигурки стремительно, как в ускоренном кино, исчезли, потом постройки аэродрома, деревья, потом все это мелькнуло внизу, моторы взревели, самолет заложил вираж, прошел полкруга и стал набирать высоту. Тогда будто все успокоилось, по-северному неторопливо поплыло куда-то назад, унося с собой много произошедшего в эти дни. Получалось так, что все это вместе с видимым внизу уплывает назад в память, а Венька вместе с этим самолетом летит вперед, как ему казалось, к чему-то очень хорошему и радостному. ГЛАВА XX. ПОРА
Ветреным майским днем Венька шел по улице Горького в Москве. Упругая волна толкала его в спину и под коленки, отчего ноги сами собой переступали быстрее. У кукольного театра он остановился и стал разглядывать афишу с негритенком. Раньше Венька редко бывал в городе, он существовал для него только как "Столица нашей Родины -- Москва". Теперь он все чаще сбегал сюда -- ему было тесно в поселке, а здесь, казалось, не может быть всего того, что окружало его, как нет убогих палаточек у станции, одних и тех же лиц шпаны у кинотеатра, одних и тех же разговоров и страхов. Он чувствовал, что ему пора оторваться от этого самому. С тех пор, как он вернулся, многое для него переменилось, и, как он понимал, именно потому, что он сам этого хотел и приложил свои усилия. Он снова и снова возвращался к тем дням, когда ездил к дяде Сереже, и удивлялся, как же долго можно об этом вспоминать -- по времени во много много раз дольше, чем он там пробыл. А если рассказывать, то заняло бы много дней, такой важной и наполненной была каждая минута. Даже когда никто с ним не разговаривал, Венька впитывал в себя окружающее, совсем другой, простой уклад жизни -- он не понимал, что это так, а только чувствовал разницу в отношениях людей и мотивах поступков. Как дом, подумал Венка, оглядываясь. Вот построили этого громилу за один год, а люди в нем живут уже сто лет, может.
Было еще совсем рано, и ему казалось, неловко идти к Григоренко. Сегодня он предупредил маму, что едет к ее друзьям, и она безропотно отпустила, дав даже денег на дорогу, потому что понимала, что сына ей уже не удержать на месте. "Как быстро и сразу он повзрослел. -- Думала она. -- Наверное, не зря выбрано время для бармицве..." На самом деле Венька приехал сюда не затем, чтобы навестить друзей, и не праздно шататься -- он узнал, что сегодня уезжает Эсфирь и другие. Лизка говорила, что это точно. Почему они сами не едут, Венька спрашивать не стал. И вот он приехал пораньше, чтобы успеть забежать к Григоренко и тогда сказать матери правду, что был у них. Если бы она узнала настоящую цель его поездки, ни за что бы не пустила. Как-то раз он подслушал ее разговор на старой квартире у тетки, из которого выходило, что ехать провожать небезопасно для тех, кто здесь остается. Что синагогу никогда не восстановят, а бывать возле центральной не стоит, потому что там следят и сообщают "куда надо".
Венька, как все, понимал, что это значит. Но каждый понимал это по-своему. Ему было плевать. Он не хотел больше оглядываться -- он хотел в последний раз увидеть Эсфирь.
Так он простоял, размышляя, наверное, достаточно долго, и, когда очнулся, оказалось, что времени на посещение уже мало, хотя дом их был рядом на 2-ой Тверской Ямской, но не придешь ведь, не скажешь -- "Я только так, по-быстрому, чтобы маме сказать, что был у вас!" Тогда Венька решил зайти к ним после вокзала и отправился дальше вверх по улице. Он прошел в здание, огляделся -- покупать перонный билет не хотелось. Время еще было, и он побрел искать "дырку". Она, конечно, нашлась. Это Венька знал точно -- если есть забор, в нем есть и бесплатный проход. В начале грузового двора к нему вела хорошо утоптанная тропинка. Он перешел рельсы, вернулся к зеленоватому зданию, которое ему очень нравилось, и стал по расписанию прикидывать, какой поезд нужен ему. Выходило, что ждать надо не меньше часа. Идти внутрь он не мог, чтобы потом вернуться на перрон, пришлось бы опять проделать длинный окружной путь. Тогда он прошел левее, откуда уходили пригородные поезда, и отправился по платформе медленно-медленно, заглядывая в пустые окна вагонов. В конце он соскочил на землю, пересек несколько путей, взобрался на другую платформу и еще медленнее пошел в обратном направлении. Когда он добрел до состава, который, предполагал, ему нужен, проводники уже открывали двери и вытирали ручки. Вдоль состава катили тележки с торфом и чемоданами в багажный вагон, а из вокзала выходили пассажиры с огромными баулами и тюками, они тащились вслед за такими же нагруженными носильщиками с чемоданами висящими на ремне через плечо, как два прямоугольных горба на спине и на груди.



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [ 10 ] 11 12
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.