Чтение 10–й страницы книги ~Заказ~

Старики, как положено старикам, сперва разворчались. Чего, мол, мы в клубе этом не видывали? Не стариковское это дело - по танцулькам болтаться. На девок пялиться? Так добро бы на девок, а то - на бабок чужих... Цыбуля сам тогда по хатам ходил, уговаривал. Дескать, посоветоваться надо, поговорить о том о сем. Гармошку предлагал захватить, частушки попеть, как когда-то принято было... Многих уговорил. Принарядились станичные деды, штанцы с лампасами надели, из фуражек пыль выколотили. Бабки платки новые, цветастые, из сундуков повынимали. Снедь разную с собой прихватили, гармошки давно забытые... и потрюхали помаленечку в клуб.

Михайловская тем временем сгорала от любопытства. К назначенному часу перед клубом гудела толпа. Молодежь лезла в двери, но там стоял сам Цыбуля и внутрь категорически не пускал: "Сегодня деды гуляют! Вы себе сами праздник организуйте и гуляйте сколько хотите, а сегодня - их день!"

Эх и разошлись тогда старики... Дым коромыслом! И частушки, и пляски - петушились друг перед дружкой, забывая о болячках и скрипучих костях. А когда немного угомонились и сели за стол, поднял Василий Никифорович стопку и обратился к дедам с просьбой: "Помогите, старики! Вы этой земле жизнь дали, так не дайте ей дальше гибнуть!"

И рассказал наконец о своей заветной мечте. Хочу, дескать, развести в станице коней. Да не каких-нибудь, а чистокровных. Скаковых. Чтобы гремела, как когда-то, слава о казачьих конях: "Давайте, деды, кто чем... Кто советом, кто навыком и умением, а кто и силушкой, коли осталась... Сынов надоумьте... Подсобите!"

Кончил Цыбуля - и чей-то не по-старчески крепкий мужской голос то ли выговорил, то ли пропел:

"А как у сотника во дворе да разгулялся гнедый конь... Правда?"

И весь мир мужскими и женскими голосами дружно рявкнул:

"Брешешь!"

Вот тогда прослезился Василий Никифорович... Понял, что пришлась его мысль дедам по душе.

Они долго еще пели старинные казачьи песни. И под гармошку, и на голоса, и с запевками... Как когда-то, когда был у станицы свой круг и свой атаман...

А потом перешли от песен к делам, и появилась в Михайловской своя конеферма. Не сразу, но собралось поголовье - по кобылке, по жеребчику... Начали молодняк на соревнования вывозить...

Маститые коллеги-лошадники Цыбулю для начала подняли на смех. В те годы на ипподромах скакали питомцы могучих заводов - "Восхода", "Онуфриевского", "Днепропетровского"... Остальные - присутствовали на дорожке. Не более. Это с кем же ты, Василь Никифорыч, надумал тягаться?.. Разводил бы дончаков каких, что ли... А то туда же, "с кирзовой рожей"... Им вольно было смеяться - Цыбуля ухом не вел. Делал свое дело, год за годом, не торопясь. По всей науке подбирал жеребцов и кобыл, способных дать будущих победителей. И... не сразу, но заскакали гнедые и рыжие с маленькой конефермы. А сама конеферма стала превращаться в образцовый конный завод, по поводу которого никому уже не приходило в голову снисходительно посмеиваться. Ни в России, ни за ее пределами... Сбылась мечта Василия Никифоровича. И что за беда, если к тому времени упрямого молодого директора стали величать уже Дедом?..

Неожиданный телефонный звонок всегда кажется очень тревожным. Особенно если раздается он ночью, когда смолкают привычные звуки дневной жизни и воцаряется настороженная тишина. Марьяна Валерьевна первой сорвалась к трубке, а Цыбуля успел определить, что звонок был междугородный. Кто это мог быть, откуда?.. Сегодня Цыбуля и сам звонил бессчетное количество раз - и в Сайск, и в местное отделение милиции, и в разные другие места. И все без толку. Нет коня - и концы в воду... Может, из Сайска, с ипподрома? Неужели что-нибудь выяснили?.. Он живо схватил трубку из рук у жены:

- Алло?

- Василь Никифорыч, это опять я, Сергей...

- А-а, Сергуня... - Голос и глаза деда Цыбули одинаково потускнели. - У нас тут новостей пока никаких... Ничего не известно...

- Василь Никифорыч... зато у меня новости... - Сережа прямо задыхался от возбуждения, а говорил - Цыбуля это сразу расслышал - из автомобиля по Аниному сотовому телефону. Значит, что-то такое, с чем он даже до дому не мог дотерпеть.

- Что случилось, Сергей?

- Дядя Василь, мы Заказа нашли!.. Здесь он! В Ленинграде!.. Я его видел только что. Даже в деннике у него был...

Тишина в трубке...

- Так. Рассказывай... - Цыбуля не верил своим ушам. То есть очень хотел бы поверить, но так не бывает. Не бывает, и все!

- Заказ здесь, - повторил Сережа раздельно. - В "Юбилейном"... помните, я про соревнования вам?.. "Серебряная подкова"... Ну так вот, Заказ здесь в конюшне, в команде у шведов. Под кличкой "Сирокко"...

- На соревнованиях по конкуру?.. - Не в силах поверить, Цыбуля пустил в ход уже знакомые Сергею аргументы. - Ты сам-то понимаешь хоть, что говоришь?..

- Да он это! Он!.. - закричал в трубку жокей. - А соревноваться не будет - снят якобы по причине болезни!

- Что с ним? Болен?

- Да здоров... Это так, для отвода... Я еще при выгрузке, не зная ничего, посмотрел - ну, портрет Кузин... Просто две капли... Только вялый какой-то... А потом вы мне, что его из Сайска украли... Поехали с Аней, проверили... в деннике его посмотрели... Заказ это!

Опять в трубке повисла тишина.

- Ты уверен?

Сергей даже обиделся:

-- Что я, Кузю не знаю?..

Уж кто-кто, а Путятин Заказа знал. В этом Василий Никифорович не сомневался. А это значило, что "небываемое бывает"...

...Темно-синяя, цвета "дипломат", "Ауди" остановилась возле подъезда ведомственного дома. Из зеркальной будки тут же появился постовой милиционер и, вытянувшись по стойке "смирно", отдал честь выходившему из машины.

Уже приоткрыв заднюю дверцу "Ауди", Андрей Николаевич Ларионов отдал последние распоряжения водителю:

- Завтра как обычно - к половине восьмого. Смотри не опаздывай. Мне с утра к губернатору...

Водитель не опаздывал никогда. Однако на реплику Андрея Николаевича не обиделся, а, наоборот, улыбнулся и очень дружелюбно ответил:

- Конечно, Андрей Николаевич.

В солидном шофере темно-синего "членовоза" еще можно было узнать того молодого парня, что когда-то спикировал в дренажную канаву за рулем бежевой "Волги".

Ларионов прошел к подъезду, поздоровался с постовым и поднялся по ступенькам лестницы. Открыл дверь в подъезд. Вошел.

Сидящий за столом охранник-вахтер тут же поднялся из-за стола:

- Добрый вечер, Андрей Николаевич. Что-то вы сегодня поздненько... Вот ваша почта, прошу...

- Спасибо. - Ларионов взял пухлую стопку писем и газет и вздохнул: - С этой работой разве пораньше домой приедешь?.. Ну, а у вас как? Жена, дети?

Фразы были традиционными, но все равно приятными.

- Спасибо, Андрей Николаевич, все в порядке. Детеныш поправился... Жена наконец на работу пошла. И откуда, спрашивается, летом ангина?..

- Да уж, бывает... Привет им передавай.- И Ларионов двинулся к лифту.

- Обязательно, Андрей Николаевич.

Лифт мягко вознес его на четвертый этаж. Ларионов все собирался начать ходить пешком по лестнице, чтобы хоть так - ибо трусцой бегать у него времени не было - бороться с гиподинамией, но каждый раз откладывал благое начинание до завтра. Нынешний день не стал исключением. Андрей Николаевич вышел из лифта и дистанционным ключом-пультом отпер дверь в свою квартиру.

Для начала он переобулся, и ногам стало тепло и уютно. Мягкие тапки на толстой войлочной подошве Андрей Николаевич любил больше всего. Приятно обволакивая ступни, они делали шаги по-кошачьи неслышными, легкими и пружинистыми. А еще в них можно было похулиганить - слегка разогнаться и, оттолкнувшись, проскользить метра два по гладкому лакированному паркету... Конечно, пока сын не видит. А то какой пример подрастающему поколению? Отец должен вести себя солидно. А при ла-рионовской должности и подавно.

Сын сидел на диване в гостиной и, притворяясь, будто ему интересно, смотрел телевизор. Двадцать два мужика, одиннадцать - из местной команды, лениво гоняли давно уставший мячик. Белый кожаный шар, отяжелевший от бесконечных пинков, нехотя летал и катался по полю. Немногочисленным болельщикам было, что называется, лениво болеть за ленивых футболистов. Встать и просто уйти им тоже было лениво... В общем, все как всегда, и, главное, все при деле.

Андрей Николаевич мельком глянул на сына, мужественно зевавшего перед телевизором, и войлочные тапочки бесшумно унесли его в кабинет. Стеклянный абажур на столе мягко вспыхнул зеленым, погрузив небольшую уютную комнату в ласковую полутьму. Вычурная бронзовая ножка лампы отразилась в пока мертвом мониторе "пентиума". Огромный дубовый стол был сплошь завален папками, скоросшивателями и отдельными бумажками, не говоря уже о справочниках, кодексах и юридических журналах - в общем, всем, что по логике вещей и должно обитать на столе у видного юридического сановника. Андрей Николаевич со вкусом устроился в удобнейшем старинном кресле с подлокотниками в виде небольших, изрядно отполированных годами львиных голов. Улыбнулся, предвкушая часик-другой за любимым занятием, и включил послушно зашуршавший компьютер...

- Отец, есть хочешь? - послышалось из комнаты. - Мать там оставила в микроволновке...

- А сама где?

- К тете Зине уехала. Сказала, чтобы без нее ужинали.

- Спасибо, - рассеянно отозвался Ларионов. - Я, пожалуй, попозже... Дела кое-какие сделать надо... У тебя все в порядке?

- Угу, - изображая занятого игрой, пробурчал сын. И в этот момент диктор в телевизоре во всю мощь легких заорал: "Г-о-о-л!!!" Свершилось-таки...

Андрей Николаевич тем временем быстро вызвал необходимые файлы, кое-что дополнил в них, изменил и наконец включил принтер. Оттуда шустро полезли листки, испещренные таблицами цифр, графиками и краткими пояснениями. Губернатор, которому Ларионов собирался нанести завтра визит, был в прошлом военным и уважал четкость в докладах.

Пока принтер хлопотливо выдавал заказанные экземпляры, Андрей Николаевич достал из портфеля толстый, видавший виды блокнот. Нашел последнюю запись, перечитал несколько строчек, впопыхах нацарапанных чужим капиллярным карандашом...

Принтер выплюнул последний лист и затих.

Андрей Николаевич строго просмотрел напечатанное, остался доволен и убрал бумаги в портфель. Слегка отодвинулся от дисплея, и на лице у него появилось то выражение, с которым человек приступает к любимому развлечению. Щелчок мыши закрыл файл с докладом. Новая команда вызвала на экран другой документ, бессменно числившийся в "фаворитах". Название текста, набранное красивым, с завитушками, шрифтом, гласило: ТОРТЫ И ПИРОЖНЫЕ.

Просмотрев весьма внушительное оглавление, Андрей Николаевич нашел подходящий раздел - и не спеша, тщательно, поминутно сверяясь с блокнотом, принялся заносить бесценную информацию в память компьютера. Рецепт этот ему обещали давно.

"Стакан муки из прожаренного арахиса, два стакана сахарного песка, два яичных желтка, немного коньяка тщательно перемешать..."

Но закон подлости не был бы законом подлости, если бы именно в это время не зазвонил телефон.

- Слушаю! Ларионов, - вновь привычно становясь очень серьезным и официальным, сказал в трубку областной прокурор.

- Андрей Николаевич? - долетел издалека голос, сразу показавшийся очень знакомым. - Вечер добрый... Цыбуля беспокоит. Василий Никифорович... Помнишь такого? Ну, махинатор валютный...

- А, Василь Никифорыч... Как же, как же! Помню, конечно! - Андрей Николаевич поудобнее перехватил трубку. - Как жив-здоров? Как лошадки твои?..

Они с Цыбулей вообще-то перезванивались нечасто, в основном по большим праздникам, и уж всяко не по ночам. Андрей Николаевич сразу понял - у директора из Михайловской что-то стряслось.

- Что не слава Богу, Василь Никифорыч? - спросил он напрямик. - Не иначе, опять за старое взялся? Доллары в чулке ховаешь?.. На новую какую-нибудь конягу копишь?..

- Беда у меня, Андрей Николаевич,- глуховато Долетело в ответ. - Жеребца украли. С Сайского ипподрома... Можно сказать, дело всей жизни моей... Подсоби, если можешь... Или хоть посоветуй...

В ближних камышах гулко ударила хвостом крупная Щука. От неожиданности конь вздрогнул. Прислушался...

Над дремлющей гладью воды все звуки разносились далеко-далеко. На противоположном берегу негромко разговаривали люди. А казалось, будто они совсем рядом.

Паффи глубоко вздохнул.

И, словно в ответ на его вздох, за камышами стали слышны ритмичные поскрипывания уключин.

Звук был незнакомым, и старый конь снова насторожился, пристально вглядываясь в темноту. Уши обратились в сторону возможной угрозы и застыли в предельнейшем напряжении...

Лодка вынырнула из-за камышей метрах в десяти от коня - то ли запоздавшие рыболовы, то ли ранние охотники, не в сезон выходившие пострелять уток на вечерней заре... Кто их в темноте разберет?

- Смотри, лось! - долетело из лодки. - Во-он там...

- Точно... Ух и громадина...

- Тише ты... Подплывем?

- Да ну его, еще связываться... Не лось - лосиха... Видишь, рогов нет...

Конь услышал человеческую речь, поднял голову, напрягся... Может, это его ищут?!..

И он заржал. Изо всех сил, громко, отчаянно...

Эхо моментально разнесло его клич, и озеро ответило десятком его собственных голосов, постепенно слабевших и затихавших вдали.

Лодка шарахнулась в сторону.

- А ты - лось, лось, - послышалось оттуда. - Пить надо меньше. Коня за лося... Интересно, что он здесь в лесу делает?

- А хрен его знает, - философски ответил другой то ли охотник, то ли рыбак.

И лодка, монотонно скрипя уключинами, медленно растворилась в ночи. Уплыла...

Конь снова громко заржал: "Куда же вы?.. Я здесь!.." И снова только эхо прозвучало в ответ. Он вытянул шею, глядя вслед уплывшей надежде. Как жаль...

Вот когда стало по-настоящему грустно и одиноко. Кажется, люди в самом деле прогнали его. Никто не хотел его больше любить...

Старый конь опустил шею и прикрыл глаза.

На другом берегу засветилась яркая точка. Там, где слышались далекие человеческие голоса. Постепенно светлое пятнышко разрослось: точка превратилась в костер, отчетливо видимый оттуда, где стоял Паффи.

Он с грустью смотрел на далекий огонь... Костер притягивал и манил. Конь знал: там были люди. Он видел их в отсветах пламени, слышал их голоса. Люди...

Паффи прожил среди них всю свою жизнь. Жизнь, в которой предостаточно было горестей и обид. Сколько раз ему хотелось убежать как можно дальше от вида и запаха человека!.. И что?.. Разразилась неожиданная свобода - и без этих самых людей вдруг стало очень плохо и одиноко. Хуже того - страшно...

Старый конь оглянулся на жуткую стену черного леса, возвышавшегося на берегу за его спиной. Снова нашел глазами далекий, но неосязаемо греющий костер... и опять заржал - громко, призывно.

И вновь озеро ответило ему десятками затихающих ржании, и он долго смотрел в темноту, слушая, как умирает вдали последнее эхо.

Мелкие голодные окуньки, осмелев, начали с разгона долбить его по ногам своими носами. Это было не больно, скорее щекотно, но так неожиданно, что конь вздрогнул. Безобидная забава рыбешек напугала его. Поднимая фонтаны брызг, он шумно ринулся к берегу...

Ольшаник послушно расступился, выпуская его из воды, и он грузно и грустно отправился назад по чуть заметной тропинке, полагаясь в темноте больше на иух и чутье, чем на глаза. Через некоторое время он снова оказался на пушистой полянке. Дальше конь не пошел. Куда?.. Кто его там ждет?..

Со всех сторон полянку окружал лес. Чужой, до вершин залитый ночной чернотой... населенный незнакомыми запахами, шорохами и прочими страхами...

Конь остановился, тяжело вздохнул и, словно смирившись с судьбой, низко опустил голову. И замер так - на всю ночь...

Спать хотелось ужасно.

Всем известно, что здоровые, полные сил лошади спят стоя. Старому, уставшему от жизни коню простоять всю ночь на ногах было совсем не просто. Он бы с удовольствием лег, но разве тут ляжешь? Разве тут поспишь?..

...Вот хлопнули чьи-то крылья...

Что это?

...А этот шорох? ...А там кто - в кустах?.. Безобидный еж - или..?

Никого...

Сколько раз за эту ночь Паффи резко вскидывал шею, испуганно оглядывался вокруг и опять замирал. Проходило время, и голова поникала, шея вновь опускалась, глаза прикрывались...

И снова конь в ужасе вздрагивал - как тогда, когда над поляной, бросаясь из стороны в сторону, бесформенной тенью пронеслась большая летучая мышь...

Веки опускаются, опускаются...

...Резкий вскрик ночной птицы!

...Хрустнула веточка... Что это?.. Кто?!

И так - без конца...

Старику уже стало казаться, что эта жуткая ночь не кончится никогда. Но веки вновь тяжелели... Наливались густой озерной водой...

Конь не заметил, как сначала поблекли звезды, как непроглядно-черная чаща стала понемногу делаться серовато-прозрачной...

А потом сделалось мучительно холодно.

Предрассветный туман прядями и волокнами выползал на полянку. Конь погрузился в него сперва по запястья, потом по грудь... и наконец не стало видно даже верхушек деревьев - все поглотило сплошное белое молоко.

Лес затих. Замер в ожидании утра... Даже злющие комары исчезли куда-то, наверно, отправились отдыхать после ночи трудов...

Паффи так и не двинулся с места. Стоял, смутно видимый сквозь клубы плотного утреннего тумана.. похожий на кем-то забытое в лесу, но все еще прекрасное изваяние...

Часа через три наконец-то чиркнули по верхушкам деревьев первые лучики солнца. Сначала робко, по-том все уверенней и громче запели, загомонили ранние птицы. И лес сразу ожил, стал наполняться звуками.

Мирными и нестрашными звуками, совсем не такими, как ночью.

А конь все стоял и стоял неподвижно, низко опустив шею...

Через час солнце поднялось уже достаточно высоко, его яркий свет и еще слабое утреннее тепло наконец достигли полянки. Туман окончательно рассеялся. И насквозь промерзшему за ночь старику показалось, будто его шерстку тронули ласковые, знакомые, теплые руки...

Как хорошо и покойно...

Конь приоткрыл глаза и заново осмотрелся.

Если бы он умел улыбаться, он бы улыбнулся сейчас. Но он лишь вытянул шею, сморщив и раскрыв губы, и легонько принялся гонять воздух туда-сюда ноздрями, пробуя и смакуя запахи летнего утра.

Яркий солнечный свет немножко резал глаза, но отворачиваться от него не хотелось. И лес, такой страшный в ночи, выглядел вполне дружелюбным. Такого - веселого, согретого утренними лучами - конь его уже не боялся.

Он до того вымотался за ночь, что усталость отогнала даже страх. А может, просто начал привыкать понемногу...

Паффи наклонился, захватил губами изрядный пучок сочной травы, обильно пропитанной утренней росой. Неспешно принялся есть. Затем со вздохом подогнул ноги и грузно, всем телом опустился на мягкий зеленый покров. Еще несколько раз, уже лежа, он отщипнул травки. Благо она была рядом и было ее множество. вяло начал жевать, но стало так трудно держать голову на весу... Веки окончательно наползли на глаза... конь глубоко заснул, пригретый набирающим силу утренним солнцем, убаюканный ласковым шорохом листвы.

Когда ноздри коснулись земли, окружающее для него уже не существовало...

Следующий звонок, сделанный в эту ночь Василием Никифоровичем, был в Санкт-Петербург. Но не Сергею. Цыбуля звонил генерал-лейтенанту Олегу Павловичу, которого знавал когда-то еще полковником КГБ. Теперь Олег Павлович сидел в так называемом Большом доме и был много круче, к примеру, заместителя начальника местного УВД. Фамилия генерала была Дегтярев...

Глава шестая

НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ...

НВОВДО: "Не тронь вора, он всегда даст оборотку (сдачу)".

Воровская татуировка

Да здравствуют продуктовые базы! И родственники некоторых сотрудников прокуратуры, на этих базах работающие!.. Подарок для именинника превзошел все ожидания, а на ту сумму, что собирали, и подавно. Из увесистого пластикового пакета торчала палка твердо-копченой колбасы, притом не какой-нибудь импортной эрзац-салями, а нашей, отечественной, из настоящего мяса с крупинками белоснежного, деликатесного жира, в правильной, из настоящей кишки, оболочке. В углу пакета, навевая самые приятные предвкушения, обрисовывались характерными силуэтами аж три бутылки армянского коньяка. Все оставшееся пространство занимали банки и баночки, кульки и кулечки - и просто россыпь мелкой кондитерско-гастрономической роскоши...

Антону исполнялось тридцать пять лет. Пора уже было превращаться в солидного Антона Григорьевича...

Важняки со старшими следаками уединились в кабинете виновника торжества, предусмотрительно заперли изнутри дверь, украшенную табличкой с надписью "Следователь по особо важным делам Панаморев А. Г.", и принялись торжественно доставать из пакета "вещественные доказательства" праздника.

В те времена Панаме в голову не пришло бы купить бутылку и "приговорить" ее в одиночестве. А посему благоуханный продукт, на этикетке которого Армения еще числилась союзной республикой, был торжественно распределен по пластмассовым стаканчикам - и употреблен сообща.

...Позже, когда Панама перебирал в памяти события того вечера, ему неизменно вспоминалось классическое: "Из мертвой главы гробовая змея, шипя, между тем выползала...". Действительно, ведь в то самое время, пока разливали душистый коньяк, резали ветчину и лимон и желали Антону всего самого доброго, - в это самое время где-то рядом шли своим чередом никак от него не зависевшие события. События, в результате которых...

От него в самом деле мало что зависело. Даже день рождения, который они отмечали, был ненастоящий. В четыре года он понятия не имел ни о каких датах - день подарков и именинного пирога просто наступал, и все. Так что если бы, к примеру, детдомовские работники поставили в его бумагах другое число...

Но и сам он в своих тогдашних поступках изменил бы немногое. Разве что... Когда они уже начали собираться, Панама от самой двери кабинета вернулся к служебному сейфу и достал тонкую папочку с только что начатым делом: "Три дня выходных, дома и покумекаю не спеша..."

Вот этого делать уж точно не следовало. Благими намерениями, как известно...

На дворе стояла теплая осенняя ночь. В небе ярко мерцали звезды. Было удивительно хорошо.

Пластиковый пакет самым несолидным образом висел у него через плечо. Он уже не грозил разорваться под собственным весом, но по-прежнему отрадно тяжелил руку, и твердокопченая выглядывала наружу, словно царский скипетр. И назавтра отсвечивала далеко не лишняя в жизни перспектива выспаться, как говорят, на все деньги...

Антон закурил сигарету, улыбнулся чему-то и не спеша побрел по ночному городу. Даже принялся от избытка хорошего настроения тихонько насвистывать себе под нос. Докурив сигарету, он щелчком отправил окурок в ближайшую урну. Не попал. Подошел, поднял окурок и аккуратно определил его в положенное место. "Бывает все на свете хорошо, в чем дело - сразу не поймешь..."

Наверно, такое вот состояние вкратце и называется - "навеселе".

Панама пересек улицу и двинулся вдоль штакетника какого-то детского садика. Скамеечки, качели-карусели и домики-пряники, до утра покинутые ребятней, смутно угадывались в темноте. Он, помнится, как раз сунул руку в карман за очередной сигаретой, как вдруг из-за забора раздался истошный девичий крик:

- По-мо-ги-и-ите!!!

Крик оборвался так, как будто кричавшей заткнули рот. Панама услышал возню, доносившуюся из одного домика-пряника. И опять - слабый, тут же оборвавшийся призыв о помощи:

- Пом-м-м-ммм...

Панама не раздумывал: тут же перемахнул забор и бросился к домику. Выпитый коньяк не лишил его ни координации, ни быстроты - Антон был очень крепок на алкоголь. Домик стоял довольно далеко от дорожки, но он пролетел детсадовскую территорию в несколько огромных скачков. Мельком глянул в резное окошко, из которого днем высовывались смеющиеся либо зареванные детские рожицы... Успел заметить на забавно-игрушечном столике распластанное девичье тело. Юбка была задрана на голову, и обнаженные бедра представали, так сказать, в негативе: впотьмах отчетливо белел узкий треугольничек трусиков. И на его фоне - сразу две пары рук. Маленькие девичьи, сжатые в судорожной попытке прикрыться. И еще чьи-то. Уже отдиравшие их, уже разводившие в стороны.

Панама рванулся к двери... Всю ширину проема перегораживала крепкая мужская спина. Антон сгреб насильника за пояс уже приспущенных джинсов и с такой силой рванул на себя, что послышался треск поддавшейся ткани. Ублюдок явно не ожидал внезапной атаки. Потеряв равновесие, он буквально сложился пополам и задом наперед вылетел наружу. При этом его затылок с грохотом врезался в притолоку - дверной проем все-таки не был рассчитан на взрослых мужчин. Одним противником меньше!.. Панама перескочил обмякшее тело и влетел в домик.

Все произошло до того быстро, что двое, державшие девушку, замерли на месте от неожиданности.

Их жертва первой сообразила, что происходит. Рванулась, высвободила руку - и с отчаянной силой вмазала кому-то по роже. Хватка на ее теле тут же ослабла...