Чтение 10–й страницы книги ~Ганя~

- Действительно, Ганя учится легко и охотно, в этом я не могу ей
отказать, - подтвердила мадам д'Ив, - тем не менее я должна вам
пожаловаться на нее, - прибавила она, обращаясь ко мне.

- О мадам! В чем же я провинилась? - вскричала Ганя, складывая руки.

- В чем провинилась? А вот сейчас ты будешь оправдываться, - ответила
мадам д'Ив. - Представьте себе, что эта панна, как только улучит минутку
досуга, сразу хватается за роман, и у меня имеются некоторые основания
предполагать, что, ложась в постель, она, вместо того чтобы погасить свечу
и спать, читает еще целыми часами.

- Это очень нехорошо; впрочем, мне известно из других источников, что
она следует по стопам своей учительницы, - сказал отец, любивший
поддразнить мадам д'Ив, когда бывал в хорошем настроении.

- О, прошу прощения, но мне сорок пять лет, - воскликнула
француженка.

- Скажите пожалуйста, никогда бы этого не сказал, - ответил отец.

- Какой вы недобрый!

- Не знаю, я знаю только, что, если Ганя достает откуда-то романы,
то, во всяком случае, не из библиотеки, потому что ключ от нее хранится у
ксендза Людвика. Следовательно, вина падает на учительницу.

Действительно, мадам д'Ив всю жизнь зачитывалась романами, а так как
у нее была страсть их пересказывать, она, наверное, рассказывала и Гане.
Поэтому в полушутливых словах отца таилась доля правды, которую он
намеренно высказал.

- Смотрите, господа, кто-то к нам едет! - внезапно крикнул Казик.

Вглядевшись, мы увидели в конце тенистой липовой аллеи, пожалуй в
доброй версте отсюда, облако пыли, которое приближалось к нам с
необыкновенной быстротой.

- Кто же это может быть? И так быстро, - вставая, заметил отец. -
Пыль такая, что ничего нельзя разобрать.

Действительно, жара стояла страшная, дождей не было уже свыше двух
недель, и при малейшем движении на дороге поднимались тучи белой пыли. С
минуту еще мы тщетно всматривались в приближающееся облако, которое было
уже шагах в пятидесяти от дома, как вдруг из тумана вынырнула голова
лошади с красными раздувающимися ноздрями, огненными глазами и
развевающейся гривой. Белый конь несся во весь опор, едва касаясь ногами
земли, а на нем, по-татарски пригнувшись к шее, скакал не кто иной, как
мой приятель Селим!

- Селим едет, Селим! - воскликнул Казик.

- Что этот сумасшедший вытворяет! Ворота заперты! - крикнул я,
срываясь с места.

Уже поздно было отпирать ворота, да никто и не успел бы вовремя
подбежать; между тем Селим мчался очертя голову, как безумный, и казалось,
неизбежно напорется на высокий частокол, заостренный кверху.

- Боже! Смилуйся над ним! - взывал ксендз Людвик.

- Ворота! Селим, ворота! - завопил я как одержимый, размахивая
платком, и бросился со всех ног через двор.

Вдруг Селим шагах в пяти от ворот выпрямился в седле и быстрым, как
молния, взглядом смерил забор. Потом до меня донесся женский крик с
террасы, стремительный топот копыт - конь взвился, повис передними ногами
в воздухе и на всем скаку перемахнул через забор, не задержавшись ни на
миг.

Лишь перед самой террасой Селим осадил его так, что копыта врылись в
землю, затем сорвал с головы шляпу и, размахивая ею, как флажком,
закричал:

- Как поживаете, мои милые, дорогие друзья? Как поживаете? Мое
почтение, сударь! - поклонился он отцу. - Мое почтение, дорогой ксендз,
мадам д'Ив, панна Ганна. Наконец мы снова вместе. Виват! Виват!

С этими словами он соскочил с коня и, бросив поводья выбежавшему из
сеней Франеку, принялся обнимать отца и ксендза и целовать ручки дамам.

Мадам д'Ив и Ганя были еще бледны от страха, но именно поэтому они
встретили Селима, словно он спасся от смерти, а ксендз Людвик сказал:

- Ох, сумасшедший, сумасшедший, и напугал же ты нас. Мы думали, тебе
уже конец пришел.

- А что?

- Да ворота. Ну можно ли так мчаться сломя голову?

- Сломя голову? Но ведь я видел, что ворота заперты. Ого! У меня
превосходные, истинно татарские глаза.

- И ты не боялся скакать?

Селим засмеялся.

- Нет, ничуть, ксендз Людвик. Но, впрочем, это заслуга моего коня, а
не моя.

- Voila un brave garcon!* - воскликнула мадам Д'Ив.

_______________

* Вот смелый юноша! (Фр.)

- О да, не всякий бы на это отважился, - прибавила Ганя.

- Ты хочешь сказать, - возразил я, - что не всякий конь решился бы
перескочить, а людей таких нашлось бы немало.

Ганя остановила на мне долгий взгляд.

- Я бы вам не советовала пытаться.

Потом посмотрела на Селима, и во взоре ее выразилось восхищение: да и
действительно, не говоря уже о лихой выходке татарина, принадлежавшей к
числу тех опасных затей, которые всегда нравятся женщинам, надо было
видеть, как он был хорош в эту минуту. Прекрасные черные волосы падали ему
на лоб, щеки разрумянились от быстрой езды, глаза блестели и сияли
радостью и весельем. Когда он стоял подле Гани, с любопытством глядя ей в
глаза, оба они были так красивы, что прекрасней не мог бы создать ни один
художник даже в мечтах.

Что касается меня, то я был глубоко уязвлен ее словами. Мне казалось,
что это: <Я бы вам не советовала пытаться> - она произнесла тоном, в
котором звучала нотка иронии. Я бросил вопросительный взгляд на отца,
который только что осмотрел коня Селима. Его родительское тщеславие мне
было известно, я знал, как он ревнив ко всем, кто в чем-либо меня
опережает, а Селим давно его этим сердил; поэтому я рассчитывал, что он не
воспротивится моему желанию доказать, что наездник я не хуже Селима.

- А ведь смелый скакун этот конь, - сказал я, обращаясь к отцу.

- Но смелый ездок и этот шайтан, - буркнул отец. - А ты сумел бы так?

- Ганя в этом сомневается, - сказал я с оттенком горечи. - Можно, я
попытаюсь?

Отец заколебался, окинул взглядом забор, лошадь и меня и ответил:

- Оставь, не надо.

- Ну конечно! - вскричал я с обидой. - Лучше мне прослыть бабой по
сравнению с Селимом.

- Генрик! Что ты болтаешь! - воскликнул Селим, обняв меня за шею.

- Скачи, мальчик! Скачи! Только держись молодцом! - проговорил отец,
уязвленный в своем честолюбии.

- Коня мне сюда! - крикнул я Франеку, который проваживал по двору
взмыленного жеребца.

Вдруг Ганя порывисто поднялась со стула.

- Пан Генрик! - воскликнула она. - Это из-за меня вы решили
попытаться. Но я не хочу, не хочу. Пожалуйста, не делайте этого... ради
меня.

Сказав это, она посмотрела мне в глаза, словно желая договорить
взглядом все то, чего не могла выразить словами.

Ах, за один такой взгляд я готов был тогда отдать всю кровь до
последней капли, но я не мог и не хотел отступать. В эту минуту
оскорбленная гордость оказалась сильнее всего, поэтому я овладел собой и
сухо сказал:

- Ты ошибаешься, Ганя, если думаешь, что это из-за тебя. Я буду
скакать ради собственного удовольствия.

И, несмотря на возражения всех, кроме отца, я сел на коня и шагом
двинулся в липовую аллею. Франек открыл ворота и тотчас запер их за мной.
Душа моя была полна горечи, и я перескочил бы через этот забор, будь он
хоть вдвое выше. Отъехав шагов на триста, я повернул назад и пустил коня
рысью, которую тотчас сменил галопом.

Вдруг я заметил, что подо мной качается седло.

Произошло одно из двух: либо подпруга лопнула во время предыдущей
скачки, либо Франек ослабил ее, чтобы дать отдохнуть лошади, и по глупости
или, может быть, забывчивости не предупредил меня вовремя.

Теперь уже было поздно. Конь во весь опор мчался к забору, а я уже не
хотел его останавливать. <Убьюсь так убьюсь!> - подумал я. Меня охватило
отчаяние. Я судорожно сдавил бока лошади; ветер свистел у меня в ушах.
Вдруг передо мной мелькнул забор, я взмахнул хлыстом, почувствовал, что
лечу куда-то, в уши мне ударил крик с террасы, у меня потемнело в глазах
и... через минуту я очнулся от обморока на газоне.

Я быстро вскочил.

- Что случилось? - вырвался у меня вопрос. - Я слетел, потерял
сознание?

Вокруг меня стояли отец, ксендз Людвик, Селим, Казик, мадам д'Ив и
Ганя, бледная как полотно, со слезами на глазах.

- Что с тобой? Что с тобой? - сыпалось со всех сторон.

- Ровно ничего. Я слетел, но это не по моей вине. Лопнула подпруга.

Действительно, после минутного обморока я чувствовал себя вполне
здоровым, только немного задыхался. Отец принялся ощупывать мои руки, ноги
и спину.

- Не больно? - спрашивал он.

- Нет, я вполне здоров.

Вскоре восстановилось и дыхание. Я только злился, думая, что кажусь
смешным. И наверное, у меня на самом деле был смешной вид. Падая с лошади,
я по инерции перелетел через дорогу, идущую вдоль газона, и свалился в