Чтение 10–й страницы книги ~Мечта империи~

- Наверняка, Элий, тебе мой обед не по вкусу, - ухмыльнулся Марий, глядя, как сенатор медленно пережевывает кусок хлеба. - Но черствый хлеб хорошо сочетается с твердостью духа. Думаю, ты найдешь подходящую цитату из Марка Аврелия, чтобы убедить себя, что нынешний обед не так плох?

Оказывается, Марий был не так далек от столичной жизни и знал увлечение Элия стоицизмом. Старый киник не упустил возможности подковырнуть молодого стоика.

- "Относительно мясных блюд и вообще подобных кушаний можно приучить себя к такому взгляду: это вот труп рыбы, это - труп птицы или поросенка" <Марк Аврелий. "Размышления". 6, 13.>, - охотно процитировал Элий.

- О, мудрость! - Марий громко захлопал в ладоши.

Хлопки эти разбудили спящего киника. Он приподнял голову, глянул круглыми ошалевшими глазами на гостей и пробормотал заплетающимся языком:

- Принес "мечту"?

- Мечта улетучилась, - отвечал Вер, не уверенный, что правильно понял вопрос.

- Дай "мечту"... "мечту" немедленно... гнида... Киник завертелся на ложе, выгибаясь, как угорь, и засучил ногами. И тут тряпки, в которые он был завернут,

тоже закопошились, и наружу выбралась худая девица с узким лицом и черными густыми волосами, причем совершенно голая. На ее худой спине с торчащими лопатками острым частоколом проступали позвонки. Девица была на редкость уродлива - длинное плоское туловище с крошечными грудями, а ноги короткие и толстые. Не обращая внимания на гостей, девица вытащила из-под грязной тряпицы шприц, наполненный мутноватой белой жидкостью, и, ухватив повисшую плетью руку несчастного киника, всадила в вену иглу.

- Вот мечта Империи и сбылась, - проговорил Марий с печальной улыбкой. -

Краткое исступленное желание и столь же краткая и простенькая реализация мечты. Не нужны ни поединки, ни риск, ни арена, ни зрители. Лишь человек, его вена, шприц и игла. И немного субстанции, именуемой "мечтой". Перед вами первое и главное доказательство первичности материи.

Девица повернулась к гостям.

Никакого света, кроме уличного, проникающего сквозь узкое, забранное деревянной решеткой оконце, в комнатке не было. Но в черных расширенных зрачках отражалось по тлеющей свече. Она протянула Веру шприц и со странной усмешкой-сказала:

- "Мечта"... Отведай "мечты"...

- Бери, собака, не бойся, - усмехнулся Марий. - Первая "мечта", как первое соитие...

Юний брезгливо поморщился и отстранился.

- Когда я учился в Александрии, подобный препарат испытывали на добровольцах, - задумчиво сказал Элий. - Он помогал людям в случае амнезии. Некоторым удавалось вспомнить час своего рождения. Может, тебе надо что-то вспомнить?

Элий взял из рук девицы шприц. Струйка мутной жидкости брызнула из иглы.

- Начнем? - спросил Элий со странной улыбкой.

Вер ошалело глядел на друга. Элий предлагает ему наркотик! Или сенатор, лишившись гения, сходит с ума? Что он делает? Зачем?

- С бесноватыми надо бесноваться <Латинская поговорка.>,- улыбка Элия сделалась совершенно безумной.

- Ты хотел укрыться в моем приюте, - сказал Марий. - Моя "мечта" укрывает даже от богов. Кто принимает "мечту", делается невидим для богов...

- Я не собираюсь прятаться от богов.

- А я бы на твоем месте укололся, - разглядывая паутину на потолке, отрешенным голосом сказал Марий. - Послушайся, собака, старого мудреца.

Веру показалось, что зрачки Элия странно расширены и светятся тем же таинственным светом, что и глаза одурманенной наркотиками девицы. Как зачарованный, Вер послушно вытянул руку, и Элий вколол ему в вену иглу. Вер получит мечту. Примитивную, вульгарную мечту. Но именно таким мечтам и удается сбыться.

Юний Вер лежал в колыбели, а мать смотрела на него и улыбалась. Она была прекрасна. Не такой, какой он запомнил ее-в доспехах, от которых шел запах пота, металла и кожи; ее руки были мягкими и теплыми, а не огрубевшими, и от них не пахло ружейной смазкой. На ней было платье из тончайшего белого виссона, а на шее - ожерелье из разноцветных камней. Как она могла так перемениться?

- Мой маленький...- шептала она, наклоняясь над ним. - Знал бы ты, какой опасности тебе удалось избежать. Но надеюсь, что ты не узнаешь об этом никогда.

Она взяла его на руки и поднесла к окну - и он увидел совершенно незнакомый пейзаж. Небо было серым и хмурым, шел дождь, и темная зелень деревьев влажно блестела. Дом, в котором они жили, находился на холме - где-то внизу извивалась серой лентой река.

Дверь отворилась, и на пороге появилась женщина в красной тунике и броненагруднике.

- Юния, - сказала мать, обращаясь к вошедшей. - Возьми его. Отныне он будет считать своей матерью тебя.

И мать протянула ребенка женщине в доспехах Вер узнал эту женщину. Фиала "Нереиды" была у нее на груди. И от нее пахло потом, и кожей, и ружейной смазкой.

- Скоро будет война, - сказала женщина-легионер. - Что, если я погибну?

- Он все равно вырастет. А я... я больше не могу ничего для него сделать.

Женщины поцеловались на прощание. Юния Вер унесла малыша.

Вер очнулся. Вместо склонившегося над ним лица матери он видел узкое, в окружении черных спутанных волос лицо безымянной девицы. Видя, что он открыл глаза, она тут же растянулась подле и раздвинула уродливые короткие ножки, приглашая к соитию.

Между тем в триклинии все переменилось. В комнате было полно народу.

Молодые люди и девушки сидели прямо на полу и курили. Запах пряных трав наполнял комнату. И у девушек, и у юношей были длинные грязные волосы, давно не стиранные лохмотья сделали бы честь лавке провинциального старьевщика. На столе, на каменных ложах, прямо на полу стояли чаши с вином. Пронзительный очень высокий голос то начинал петь, то прекращал. Следом бас подхватывал все тот же куплет. Обрывки разговора вспыхивали слабым огоньком на ветру и гасли. Бессмысленный смех, как обертка марципана, шуршал, не веселя. Лишь одно слово кочевало из уст в уста, вызывая приступы хохота и краткого восторга. "Мечта". Оно витало меж сидящими, уже никому ничего не обещая, но как будто присутствуя среди них незримо. Будто материализовалось и наяву сделалось таким же отвратительным, как девица рядом, доступная, но при этом нежеланная. И Веру почудилось, что слово "мечта" непостижимым образом оттиснулось навеки в его мозгу, будто печать секвестора на имуществе должника.

Он оттолкнул девицу, которая восприняла его грубость с равнодушием, и поднялся. Увиденное во сне потрясло. Выходит, он не только не знал своего отца но и не ведал, кто его мать. В Риме, где так принято гордиться чередой предков, где каждый житель знает наизусть, в каком году его прадед был консулом, эдилом или префектом, или даже просто стоял во главе центурии маляров, или числился легионером, он, знаменитый победитель Больших Римских игр, Вер - исполнитель желаний, оказался никем. Безларником, подкидышем, взращенным в ничтожной и подлой семье. И от него не зависело уже ничего - прошлое неисправимо. Весь вопрос в том, насколько можно верить видению, что возникло в отравленном наркотиком мозгу. Жизнь, прежде простая, неожиданно превратилась в цепь сложнейших головоломок. Они накладывались одна на другую, и разгадать их становилось невозможно. Едва Вер находил ответ, как тут же некто подбрасывал ему новую задачку.

Он огляделся, желая отыскать Элия, чтобы поведать тому о своем открытии. Но сенатор исчез. Осталась лишь тога с пурпурной полосой. Какой-то обалдевший от "мечты" киник задрапировался в нее и, принимая вычурные позы, передразнивал знаменитых ораторов и цитировал Диогена. Вер повернулся к сидящему в плетеном кресле Марию. Несколько парней и девиц уселись вокруг учителя на полу.

- Диоген увидел грязную баню и спросил: "А где моются те, кто вымылся здесь?"

Киники рассмеялись. Они тряслись, они буквально рыдали от смеха, хотя каждый из них слышал этот анекдот про Диогена как минимум сотню раз. И Вер тоже начал смеяться, сам не зная почему. И злился на себя за этот идиотский смех.

~ Привет, собака... Добро пожаловать на симпо-эиум киников, - сказал Марий.

- Ну как, ты понял наконец, что это и есть истинная и единственная мечта Империи?

- Где Элий? - спросил Вер, все еще давясь от смеха.

- Какое мне до него дело? - брюзгливо заметил Марий. - Вышел погулять.

Сказал, что голова болит.

Кожаная занавеска, служащая дверью, отлетела в сторону, и два человека, такие же грязные и ободранные, как остальные, втащили в комнату третьего. Поначалу Вер решил, что этот киник тоже из породы "мечтателей", только мечта одолела его и полностью подчинила. Тело грузным мешком свалилось на пол. Худые, изъязвленные руки бессильно раскинулись, будто человек желал обнять всю Империю на прощание. Лицо упавшего наискось пересекал влажный алый шрам. Один глаз вытек, второй бессмысленно таращился в потолок. Лежащий на полу человек был мертв.

Один из пришедших вынул изо рта приятеля-киника самокрутку с веселящей травкой, жадно затянулся и принялся рассказывать:

- Мы шли сюда, беседуя о мечте и недостижимых высотах духа, и вдруг нам на дороге явились двое злодеев и предательски напали на нас.

- Элий! - закричал Вер и ринулся вон из приюта киников.

В сердце ему как будто ткнули иголкой. Впервые он тревожился за другого, впервые испытал настоящую боль.

За коричневой грязной занавеской царила непроглядная ночь. И в этой ночи светились лишь две цепочки огней - фонари вдоль автомагистрали. Сколько времени Вер был в отключке? Наверняка не более часа. Элий не мог исчезнуть давно: на киника напали минут десять или пятнадцать назад.

Вер бежал так, будто потерял самого себя. Без Элия он - ничто. Тень, утратившая своего хозяина. Дверь, от которой потерян ключ. Он так и подумал о себе - "дверь", и сам подивился сравнению...

Вер не увидел, а угадал тень, метнувшуюся из кустов, - по дуновению ночного воздуха, по шороху листьев. Но он безошибочно ушел в сторону, пнул нападавшего в колено, а уж затем перехватил руку с ножом и выломал кисть. Раздался противный хруст. Человек взвыл и рухнул на землю. Вер не видел его лица, но слышал судорожные вздохи, похожие на всхлипы. Человек дернулся, пытаясь вырваться, и тут же вновь закричал от боли.

- Где Элий? - спросил Вер, выламывая кисть еще больше.

- Там... - прохрипел пленник.

- Где там? - передразнил Вер и стиснул пальцы. Тот заорал в ответ:

- Там! Там! У источника...

Вер вспомнил храм Нимфы на берегу. Какое удачное совпадение. Или НЕсовпадение? Он, Вер, загадал для Элия желание, и Элий не может погибнуть, пока оно не исполнится. Волей-неволей боги вынуждены помогать сенатору, хотят они того или нет. Боги на службе у гладиатора! Порой надо угодить в подобную переделку, чтобы докопаться до сути вещей...

Суть вещей... Его интересует суть вещей или жизнь Элия?

Вновь сердце сжалось, а потом заколотилось как сумасшедшее.

Вер ударил пленника кулаком по затылку, оглушая, и бросился бежать. Он двигался очень быстро и совершенно бесшумно. Ночной ветерок, играющий листвой лавров, производил гораздо больше шума, чем мчащийся по тропинке гладиатор. Он лишь почувствовал приближение реки по свежему влажному дыханию. И почти тут же увидел свет возле забытого храма. Почему бы нимфе не прийти на помощь Элию? В такого парня могла бы влюбиться богиня. Или не могла бы? Умеют боги вообще любить? Себя - может быть... Но не смертных. "Боги любят Рим", - часто повторяет император Руфин. Интересно, боги сами поведали ему об этом?

Вер приник к земле и пополз. В этот момент земля показалась ему ледяной, коварной и скользкой. Равнодушной и даже враждебной. Земля имеет что-то против него, Вера, лично. Он двигался, работая локтями и бедрами, а мысли текли сами собой, мысли о чем-то великом, огромном, рядом с чем жизнь Элия казалась почти равной жизни светляка или лягушки. Или, напротив, все это великое было ничтожно рядом с жизнью Элия.

Пульсирующий, холодный свет становился все ближе. И вдруг ночная тишина лопнула от крика. Человек, закричав, пытался сдержаться, но не мог пересилить боль и вновь кричал.

- Вот так уже лучше, - послышался насмешливый хриплый голос.

Вер раздвинул ветви кустов. Поначалу ему показалось, что сам храм Нимфы и три человека, стоящие перед ним, освещены лучом фонаря. Потом понял, что ошибся.

Людей было всего двое.

А третий, стоящий как раз посередине, был гением. И именно от него исходило мертвенное белое сияние, обводя платиновым контуром колонны храма, алтарь и ветви деревьев. А потом Вер увидел Элия. Тот висел вниз головой, привязанный за ноги к толстой горизонтальной ветви огромного дуба. Само это подвешивание должно было вызвать непереносимую боль в искалеченных ногах бывшего гладиатора. Но мучителям этого показалось мало. Один из них держал в руках розгу, от ударов на теле Элия остались алые следы, похожие на порезы.

- Будешь говорить? Тебя ждет казнь "по древнему обычаю". Сначала засекут до смерти, а потом отрубят голову.

- Чтоб тебя Орк сожрал...- прохрипел Элий и дернулся в напрасной попытке освободиться.

Веревка закрутилась, и тело Элия принялось вращаться. Гений рассмеялся.

- Продолжай,- приказал подручному окруженный платиновым сиянием мучитель.

Поначалу хриплый голос говорящего показался знакомым. Но почти сразу Вер понял, что ошибся. Просто у гениев сходные голоса. Уже не людские. Но еще не божественные. Это был не его гений.

Вер бесшумно извлек из ножен меч и весь собрался в комок, по-звериному изготовясь к прыжку. Он надеялся, что у Элия не осталось больше сил безмолвно выносить пытку, и пленник непременно закричит. Крик отвлечет палачей и заглушит шорох веток.

Элий закричал.

В ту же секунду Вер выпрыгнул из кустов и полоснул клинком по спине платинового палача. Гений завизжал и рванулся вверх, рассыпая вокруг холодные белые искры и роняя вниз горячие капли крови. Вер тут же повернулся и ударил палача-человека в грудь. Третий пытатель в ужасе вскрикнул и бросился к реке. Вер изо всей сил пнул раненого палача в пах, чтобы окончательно себя обезопасить, и только после этого перерезал веревку, которой были связаны лодыжки пленника.

- О боги, это ты, Юний... я тебя заждался... - Обессиленный, Элий повалился на землю.

- Ты заплатишь за это, проклятый гладиатор, - донесся сверху переполненный яростью и болью голос.

- Тогда хотя бы скажи, кому я должен выслать чек?! - крикнул Вер, запрокидывая голову и пытаясь разглядеть в темном небе загадочного летуна.

Но в небесной черноте сверкали лишь равнодушные молочные капли звезд.

Вер обыскал раненого палача, нашел при нем нож и электрический фонарик.

Фонарь оказался весьма кстати. Вер осветил лицо раненого.

- Ба, старый знакомый! Кажется, мы пили с тобой вместе в таверне и ты предлагал мне десять миллионов? Бедняга, ты все потратил, если очутился здесь!

--воскликнул Вер, наклоняясь над лежащим. - Кир-фокусник?

- Кир-паук. Я был... фокусником... когда-то...

- Отлично, Кир. И лучше бы ты им и оставался. В ночной тишине грохнули один за другим два выстрела. Первый угодил Киру в грудь - луч фонарика прекрасно освещал жертву. Второй грянул через долю секунды. Но и этого краткого мгновения хватило гладиатору, чтобы отпрянуть. Он перекатился по земле и, увлекая за собой Элия, рухнул в кусты. В тот же момент с реки послышался удаляющийся стук лодочного мотора. Вер выскользнул из зарослей и вернулся к раненому. Но задавать

какие-либо вопросы было уже некому. Вер кинулся в погоню, не разбирая дороги. Береговые заросли трещали под его напором. Неожиданно белым огнем брызнуло в глаза, мощный удар опрокинул гладиатора на землю. Вер очнулся, лежа в траве. Поднес руку к лицу. На лбу вспухала здоровенная шишка. В темноте гладиатор налетел на горизонтальную ветку. Его остановил случай. Выигранное гладиатором клеймо требовало, чтобы он вернулся: нельзя было оставлять Элия в таком состоянии одного. Оказывается, надо было хорошенько треснуться головой, чтобы понять такую малость. Вер вскочил и помчался назад. Сенатор сидел там, где его оставил Вер, привалившись спиною к стволу дерева. Зубы раненого громко клацали, как ни пытался последователь стоиков унять предательскую дрожь.

- Ну как ты? - спросил Вер. - Сможешь доковылять до дороги?

Он помог другу подняться. Элий сделал пару шагов, пошатнулся и шлепнулся на землю. Вер осветил фонариком бок Элия. Казалось, пленника не секли, а резали бритвой. Вся кожа была красна от крови.

Юний Вер содрогнулся от жалости, разглядывая следы пыток. Гладиатор спешно разодрал свою тунику на полосы и обмотал бок раненого, чтобы хоть немного унять кровь. Потом подобрал с земли тунику с пурпурной полосой и надел ее на сенатора. Но Элия все равно продолжала бить дрожь. Кожа его была холодной и липкой от пота.

- В траве должна быть булла Летиции Кар. Гений швырнул ее туда...- сказал Элий, клацая зубами.- Поищи, будь добр.

- Зачем тебе эта дурацкая булла? - недовольно пробурчал Вер, шаря лучом фонарика по траве.

- Н-н-надо...

Булла нашлась, Вер поднял ее, связал разорванный шнурок и протянул Элию. К его изумлению, сенатор надел амулет себе на шею. Ну что ж, пусть попробует отыскать Летицию Кар таким образом.

- Я знаю, что тебе нужно сейчас - бокал горячего вина с пряностями, - произнес Вер наигранно бодрым тоном.

- Мне нужно в больницу, - сказал Элий.

Роскошь Палатинского дворца поражает и подавляет. Сверкают позолотой капители бесчисленных колонн. Комнаты и залы набиты статуями, картинами и старинной мебелью так, что негде ступить. Мозаики изысканы, фрески совершенны. Куда бы ни пошел, из любого угла таращится на тебя какой-нибудь Деций с острым прямым носом и глубоко посаженными глазами, задрапированный в мраморную тогу.

Император Руфин сидел в таблине за столом из черного дерева и разглядывал противоположную стену, на которой была выложена из драгоценных камней карта Римской Империи. Всякий раз, глядя на нее, Руфин со вздохом отмечал, что император Гостилиан, задумав поместить на стене карту, совершил две ошибки. Первую - полагая, что Империя всегда будет пребывать в своих прежних пределах.

Вторую - решив, что мир, находящийся за границами Рима, не должен интересовать императора. Впрочем, Гостилиана можно было понять. Это было начало Второго тысячелетия. Рим был опьянен властью, подаренной ему богами. Он помолодел и походил на юношу, только что получившего огромное наследство. Жизнь начиналась заново. Стоило гладиатору выиграть поединок, и тут же прекратилась чума, грозившая унести половину населения Империи, еще одна победа на арене - и засушливая жаркая погода, сулящая голод, сменилась обильными дождями. Надо было только уметь желать. Надо было знать, что желать. У Империи все было впереди. Ей было все или почти все по силам.

Ошибку предшественника пришлось устранять наследникам. Постепенно на карте появились золотые накладные полосы - драгоценные шрамы, оставшиеся на Месте отделения от Империи ее провинций. Британия, Африка, Египет... Месопотамия, проникнутая духом зороастризма, так в принципе никогда и не была подлинной провинцией Рима. Ее отделение было особенно болезненным. Ибо любой начинающий политик в Риме понимал, что новое независимое царство никогда не будет лояльным к Империи, как ни старался Римский орел удержать в лапах эту добычу.

Руфин открыл футляр из черного дерева и нажал педаль. Из темноты явился огромный стеклянный голубой шар, светящийся изнутри слабым белым светом. От легкого прикосновения руки шар начинал вращаться, и тогда начерченные на нем разноцветными контурами страны и континенты проплывали перед глазами императора. Руфина тревожили горящие желтым и оранжевым пятна, лежащие на севере и востоке. Царство готов на границах Борисфена. Царство викингов на Северном море. Московское княжество и Новгородская республика делили земли от северных болот и до устья могучей реки Ра. Все последнее время с востока приходили тревожные вести. И Руфин не мог понять, что означает этот заунывно воющий опасный ветер, поднявшийся над степями. Где уста, что своим дыханием гонят темные тучи с востока? И что означает полет этого таинственного урагана для Великого Рима?

Но больше всего его волновали события, начало которым было положено в далекой Империи Цзинь. Шесть лет назад она перестала существовать и превратилась в Улус Великого Хана.

Теперь там воцарился завоеватель, явившийся из неведомых земель с севера. О нем рассказывали страшные и странные истории. И лишь одна была достоверна - он велел перебить все римское посольство в китайской столице. О бесчисленных воинах, мчащихся на низкорослых лошадках без устали день и ночь, ходили легенды. Армия Чингисхана двигалась все дальше, захватывая все новую добычу. Могучий Хорезм пал, как какое-нибудь крошечное слабосильное царство. Людские потери исчислялись сотнями тысяч, а может, даже миллионами. Руфин подозревал, что погибших боятся считать. Император пытался успокоить себя тем, что странные и страшные события происходят вдалеке от Римских границ.

Но императору так и не дали сосредоточиться и подумать. Как всегда. Дверь отворилась, и в таблин вошел человечек маленького роста, придерживая локотком толстую папку в кожаном переплете. Войдя, академик Трион небрежно махнул рукой, будто отгонял мух, а не приветствовал самого императора Рима, и без приглашения засеменил к глубокому кожаному креслу. Руфин давно привык к манерам - или, вернее, к отсутствию всяких манер у своего гостя. Перед ним был главный физик-теоретик и президент Физической академии Гай Валерий Трион, римский гражданин всего во втором поколении, человек, одаренный многими талантами.

Первым делом гость, ни слова не говоря, извлек из кармана отливающий серебром небольшой футляр и поставил его на стол. Хитро подмигнув императору, Трион повернул тумблер, и комната наполнилась коротким.неприятным треском. Звук становился все тоньше, пронзительнее и наконец исчез.

- Ну вот, теперь можно говорить, - улыбнулся гость, отчего лицо его сделалось одновременно и хитрым и глуповатым - точь-в-точь ребенок радуется своей проделке. - Ни боги, ни гении больше нас не слышат.

- Что нового? - Несмотря на заверения гостя, Руфин все равно невольно понизил голос.

Ибо по странному блеску в глазах своего Триона понял, что тот явился к императору не с пустыми руками.

- Получилось, - выдохнул Трион. - Сегодня. Когда я понял, что дело сделано, то ощутил себя богом!

- Все прошло удачно?

- О да! Один человек пострадал, но это ерунда. Все хорошо.

Руфин решил, что пострадавший отделался парой царапин. Никогда в жизни он так не ошибался.

- Отлично! - Император откинулся на спинку кресла, погладил руками выточенные в виде львиных голов подлокотники. - Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я тоже кое-что сделал, не так ли? У меня нашлось достаточно смелости поверить в твою безумную затею, Трион. А они точно не знают? - Он выразительно поднял глаза к небу.

- Наши приборы работают день и ночь. Для них это всего лишь старый стадион.

Люди примитивны, все на что они способны, это украсть огонь у богов и тупо разжигать день изо дня примитивный костер. Богам никогда не придет в голову подозревать в том, что сделал я, обитателей Земли. Пока Олимпийцы вдыхают ароматы жертвоприношений, мы можем заняться более важными делами.

Гость самодовольно захихикал, но император не спешил ему вторить.

- Если боги так жестоко покарали Прометея за кражу простого огня, то что они сделают с нами, а, Трион?

- Я у них ничего не крал, - заявил президент Физической академии. - Я все придумал сам. А когда у Рима появится новое оружие, мы будем говорить с богами на равных. И наконец станем свободными. Сбудется мечта Империи.

- Не будем забегать вперед. Боги не любят тех, кто торопится. Я, конечно, не так велик, как Юлий Цезарь, но я кое-что знаю о мечте Империи.

Ученый понял, что время его аудиенции истекло, и поднялся.

- Сегодня день новой эры,- сказал Трион.- А людям кажется, что не произошло ничего примечательного.

- Да, ничего примечательного, - кивнул Руфин, - если не считать недоразумения с Вером. И нападения на сенатора Элия. Мой милый родственничек опять во что-то ввязался. Я начинаю подозревать, что он немного не в себе. Что вполне естественно для человека, перенесшего тяжелую травму и клиническую смерть.

Трион энергично затряс головой:

- Как же! Элий спятил?

Ну нет, нам не может так повезти. Сенатор наверняка о чем-то догадывается. Он уже запрашивал финансовые отчеты академии.

Теперь хочет создать комиссию для проверки. Я заказал кое-кому в печати статьи с призывами не скупиться на научные расходы.

- Элия не убедят какие-то статьи в вестниках. Не забывай, он провел в Афинской академии пять лет.

- И еще три в Александрии. Но при" этом продолжает мыслить примитивно. Он может нам помешать. Хорошо бы...

- Будь с ним настороже, - Руфин не дал Триону договорить.

- Ладно, Август, разбирайся с Элием сам, - милостиво решил Трион. - А я буду заниматься своим делом.

Когда академик ушел, император вновь принялся рассматривать карту. И вновь подумал, как лживо то, что выдрано из единого целого. На карте Рим могущественен и окружен союзниками. Единственно, в преданности Месопотамии можно порой усомниться. Но это не так и важно, если практически ты владеешь всей Европой.

Могущественные банки управляют ее экономикой, самые лучшие легионы охраняют ее границы. Но если взглянуть на стеклянный хрупкий глобус из синего стекла, то тут же окажется, что Рим бесконечно одинок. Ибо восток бурлит, переполненный готовыми хлынуть на завоевания народами, а север настороженно враждебен. Юг же совершенно отстранен. И при этом Рим является хранителем двухтысячелетней культуры, впитав в себя десятки, а может, и сотни культур, сплавив их в единое целое. Но это не добавляет ему твердости в схватке с остальным миром. Зато порождает зависть. Богатство Рима кружит головы слишком многим.

Руфин почувствовал, как противный холод сдавливает его сердце. Он должен сохранить Рим, чего бы это ни стоило. На богов уповать не стоит. Боги капризны. Они в любой момент могут передумать. Наверняка Элий привел бы по этому поводу цитату из Марка Аврелия. И Руфин даже знал, какая подошла бы:

"Боги или безвластны, или же властны" <Марк Аврелий, "Размышления". 8, 40.>.

Едва Трион покинул таблин императора, как блик света, казавшийся отсветом уличного фонаря, скользнул по стене и устремился вслед за физиком, разгораясь все сильнее и приобретая отчетливое платиновое свечение. Трион обернулся.

- Как ты очутился здесь? - спросил он и в ту же секунду вспомнил, что оставил прибор в таблине императора.

- Наконец-то я могу беспрепятственно с тобой поговорить, - раздался голос, и платиновый блик на стене приобрел очертания человеческой фигуры. Платиновые

глаза смотрели на академика, платиновые губы улыбались, но отнюдь не дружелюбно.

- Хочу заключить с тобой договор. Простенький такой дого-ворчик. Я не сообщаю богам о твоих опасных проделках, а ты, Трион, хитроумный, как Улисс, передаешь мне одно из своих изобретений. Ведь я - твой гений и имею право на твои придумки. Разве не так? Ты умен, но я-то еще умнее.

Трион надменно фыркнул:

- Умнее меня ты быть не можешь!

- Не будем спорить, - уступил платиновый собеседник, хотя это и далось ему непросто - во все стороны посыпались искры холодного огня. - Подари мне свое изобретение. И я больше не буду тебе докучать. Слово гения.

- Ты не сможешь его взять, как бы ни старался... - гордо объявил академик.

Платиновый собеседник Триона рассмеялся.

- Ты неправильно понял. Ты пошлешь своего помощника туда, куда я укажу, и оставишь там то, что я попрошу. Мне не нужно все. Мне нужна малость. Договорились?

Трион раздумывал мгновение. Каков наглец! Как истинный покровитель, хочет воспользоваться изобретением своего подопечного. Пусть попробует! Гений что-то задумал. Но Триону все рано, чем занят его гений. Потому что в ближайшем будущем это не будет иметь ровно никакого значения. Главное, чтобы сейчас Триону никто не помешал. Он согласится на любые условия, лишь бы выиграть время. А потом человек будет править миром, не обращая внимания ни на богов, ни на гениев. И этим человеком будет Трион.

- Так мы договорились? - настаивал гений.

- Да! Да! Да! - выкрикнул Трион. - Только оставь меня в покое.

В ответ послышался смех, платиновый зигзаг мет-нулся к окну, скользнул сквозь золоченый узор решетки и исчез.