Чтение 10–й страницы книги ~Пасынок судьбы~

Пока Годимир пытался вдохнуть, пан Тишило, будучи опытным стратегом, решил развить успех. Он пошел вперед на полусогнутых ногах, ударяя поочередно справа и слева.

От двух ударов молодой рыцарь уклонился, третий отбил предплечьем, но четвертый пришелся в ухо. Хорошо, что вскользь. И все равно: острая боль обожгла, заставила дернуться, отскочить назад, увеличивая разделяющее бойцов расстояние. Однако пан Тишило с удивительной прытью последовал за ним. Пнул каблуком под колено. Годимир успел отдернуть ногу. Ударил наотмашь. Просто, чтобы отогнать. И пропустил очередной удар под дых.

Снова ему пришлось отступать. Отскакивать от ударов, шагать назад, постоянно опасаясь поскользнуться и упасть.

— Спекся… — послышался из толпы презрительный голос Чэся. — Не боец… это…

«Ах, спекся? Ах, не боец?»

Кровь застучала в висках Годимира. Он отбил предплечьем новый удар, нацеленный в лоб, нырнул под руку пана Тишило и с размаху впечатал кулак полещуку живот. Потом добавил левой по почкам.

Подобный кувалде кулак обрушился ему на затылок. В глазах потемнело. Молодой рыцарь упал на колени, а пан Конская Голова от души заехал ему в челюсть.

Сажень проехав на спине по мягкой травке, Годимир попытался подняться, но замешкался, соображая — с чего бы это солнце почернело и растроилось? А пан Тишило уже нависал. Огромный, на полнеба, несокрушимый как скала.

Словинцу ничего не оставалось, как, выпрямив ноги, ударить сразу двумя каблуками бело-красного рыцаря чуть пониже пряжки на поясе. Велик, конечно, был соблазн заехать на полторы ладони ниже, но благородный поединок — это все-таки не драка в корчме. Пан Тишило отлетел, смешно взмахнул руками, стараясь удержать равновесие и… не упал. Устоял. Вот ведь медведь лесной!

А Годимир так решил для себя — или пан, или пропал! Правильно учил молодого оруженосца пан Стойгнев герба Ланцюг — нет удара, нет победы. Поэтому он бросился вперед с четверенек, не собираясь тратить драгоценные мгновения. По детской привычке ударил пана Тишило головой в живот, обхватил двумя руками вокруг туловища, стараясь приподнять и опрокинуть на землю.

Полещук оказался более крепким орешком, нежели Славощ-Бычок. Согнул ноги в коленях, не давая себя повалить, а кулаком припечатал Годимира по загривку. Раз, другой, третий… Будто гвозди вколачивал. И при этом рычал. Ну, точно, медведь.

Вот ведь нашла коса на камень!

Годимир попытался спрятать голову пану Тишило под мышку. Там тяжелее будет ударить. Перехватил локоть и запястье левой руки полещука. Хрипя от натуги принялся выворачивать. Заломить бы руку за спину, уложить на траву… Это была бы самая честная и красивая победа.

Пан Конская Голова, видно, о том же подумал и сопротивлялся отчаянно. Никогда не жаловавшийся на силу Годимир вскоре понял — застряли. Ни туда, ни сюда. Отпустить он, конечно, противника не отпустит ни за что, но и дальше продвинуть ставшую вдруг неподатливой, словно сталь, руку не сможет.

Они топтались друг вокруг друга, хрипели, дышали тяжело, с присвистом. Точно сцепившиеся рогами олени. Такое иногда случается осенью, во время гона. Сойдутся красавцы-рогачи в схватке за оленух, стукнутся рогами и не могут разойтись. Тут уж конец одинаковый для обоих — смерть. Если волки не доберутся до беспомощной добычи, так все едино — с голодухи помрут.

Всю надежду Годимир полагал на собственную молодость. Должен же полещук устать, должен! Каким бы двужильным ни был, а не сможет на равных с двадцатилетним пыхтеть.

Ну, давай еще пройдемся, пан Конская Голова. Вправо, влево… Теперь дернуть запястье вверх, а на локоть, напротив, налечь всей тяжестью…

Подается! Еще чуток! Годимир уже слышал (или хотел слышать?), как трещит сустав пана Тишило, как вдруг под ногу ему попалось что-то мягкое и скользкое. Сапог поехал как по льду.

Бытковец успел осознать, что уже не выкручивает локоть полещуку, а беспомощно цепляется за его рукав. Увидел близко-близко покрытый капельками пота лоб, налитые кровью глаза, встопорщенные усы, а потом все заслонил выросший до размеров горы кулак.

Вспышка!

Тьма.

И только где-то на границе слуха ликующий вопль оруженосцев бело-красного рыцаря:

— Наша взяла!!!

Крик оборвался, как звук внезапно лопнувшей струны.

Тьма и тишина…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В ОШМЯНЫ

Окружающий рыцаря лес заметно отличался как от светлых дубрав Бытковского воеводства, так и от темных ельников правобережья Оресы или сырых грабняков Заречья, подбирающегося к подошвам Запретных гор. Красно-коричневые стволы деревьев устремлялись вверх сумрачными колоннадами и терялись в переплетении темно-зеленых, глянцевитых листьев, причудливо вырезанных, сидящих на толстых стеблях пучками, как перья в хвосте петуха. Бурую землю устилали сломанные и засохшие папоротники. Терпко пахло смолой-живицей.

Годимир бежал.

Бежал давно, о чем свидетельствовали огнем горящие легкие и предательская дрожь в коленях, кровь, пульсирующая в висках, и цветные сполохи перед глазами.

Какой-то неумолимый страх, преследующий по пятам, гнал его под мрачным пологом. Страх, который нельзя услышать — ведь в ушах отдается только шорох его шагов; нельзя увидеть — нет вокруг никакого шевеления, не мелькают ничьи тени; нельзя пощупать руками — как потрогать невидимое и неслышное?

Что можно противопоставить врагу, которого нельзя встретить лицом к лицу, честной сталью? Ничего. Остается или умереть, или спасать свою шкуру позорным бегством.

И Годимир бежал.

Бежал, отдавая все силы бегу. Некогда даже оглядеться по сторонам, но чутье, упреждающее опытного воина об опасности, подсказывало — промедление смерти подобно. Нельзя задерживаться ни на миг.

Что это за лес?

Как он здесь оказался?

От кого бежит?

Вопросы слишком сложные, на ходу ответа не найти, а остановиться нельзя.

Скорей, скорей!

Не сбиться с ритма, не потерять дыхание…

Оружия нет. Да и немного из него выйдет толку в бою с неизвестностью. Даже лучше — нет лишнего груза.

Сильнее толкнуться, взмахом руки помочь телу покрыть большее расстояние, твердо поставить ногу. Не оступиться. Не упасть.

Лес кончился внезапно.

Бугристые, шершавые стволы словно шагнули назад, вытолкнув человека на голый обрыв. Внизу, на расстоянии двух, а то и двух с половиной саженей раскинулась черная, гладкая, как натянутый платок, равнина. Безжизненная. Ни деревца, ни кустика.

С разбегу рыцарь вылетел на самый край обрыва. Замахал руками, стараясь удержаться, не упасть. Ему удалось остановиться, выгнувшись назад и запрокинув голову к темному небу, измазанному полосами серых туч, как стол в корчме следами грязной тряпки. Но тут край обрыва, сложенный, как видно, лессом или супесью, обрушился под ногами, и человек полетел вниз, нелепо каркнув для пущего сходства с подбитой камнем вороной.

Плюх!!!

Равнина при ближайшем знакомстве оказалась бескрайним озером липкой грязи. Вязкой, вонючей. Такой смрад, должно быть, стоит в Преисподней, где мучаются нарушившие заповеди Господа грешники.

Черная жижа… Да нет, жижей ее назвал бы лишь полный болван. Больше всего это было похоже на поднявшуюся опару, только буро-черного цвета. Грязь цеплялась за одежду, за руки, за волосы. Налипала, обволакивала, сковывала движения. Хорошо, что на дно не тянула в отличие от обычной болотной трясины. Но и вырваться, освободиться не давала тоже.

Как муха в меду…

Пришедшее в голову сравнение могло бы позабавить Годимира, но в ином месте и в иное время. Сейчас не до смеху. Окончить жизнь в липком, вонючем… тьфу ты… язык не поворачивается дать приличное название.

Внезапно смазанная тень пронеслась перед его глазами.

Это еще что?

Тонкая девичья фигурка мягко опустилась на блестящую поверхность озера. Не провалилась и не прилипла. Черная грязь лишь слегка подалась, прогнулась, и не более того.

А девчонка… Нет, не девчонка. Хоть и похожа на человека, но нелюдская повадка прослеживается в каждом движении: в поставе ног, в повороте головы, в положении рук. Смуглая с прозеленью кожа, черные волосы тоже отливают изумрудным сиянием.

Старая знакомая…

Хотя какая там знакомая? Годимир ведь так и не понял, кто приснился ему прошлой ночью. Но если тогда приснилась, то значит и сейчас он спит? Или нет?

С одной стороны, таких лесов, таких озер нет от самой северной из известных рек, быстрой и холодной Бейды, до песчаных пустынь, ограничивающих земли Басурмани с юга. Но, с другой стороны, ощущения такие настоящие. И запах смолы, и вонь болота. Шорох пожухлого папоротника под сапогом, топот подошв о землю. Шуршание оседающего откоса, липкое тепло грязи… Хоть бы ущипнул кто! Ан некому. Вернее есть — смуглая, зеленокожая красотка, но она щипать не собирается. Скорее укусит. Вон, прошлый раз какие клыки показывала…

Существо приблизилось, осторожно переставляя ноги — видно, все-таки боялась провалиться. Улыбнулась. Лучше бы она хмурилась! От такой улыбки мурашки по коже бегут, и даже в жару озноб пробирает.

Эх, проснуться бы! Если это действительно сон…

Годимир дернулся изо всех сил, памятуя, что давеча ему удалось проснуться, забарахтался, забился выброшенной на берег севрюгой.

Как бы не так!

Ничего не получилось. Только сильнее завяз. Вот уж точно — муха в меду. Безмозглая тварь, забывшая об осмотрительности в погоне за удовольствиями!

Зеленокожая наклонилась, протягивая перед собой раскрытую ладонь. На первый взгляд — ладонь как ладонь, пальцы как пальцы. Ни тебе когтей-крючьев, ни перепонок жабьих. Единственное, что удивительно, — никаких линий, обычных для любого человека. Кожа белесая, гладкая-гладкая.

От ладони в лицо Годимиру ткнулась волна сухого жара. Гораздо меньше он удивился бы, ощутив могильный холод. Но воздух согревал, обволакивая голову, и… И уносил боль, вгрызавшуюся острым буравом под темя, распиравшую — вот-вот лопнут на сотни осколков — виски.

А потом нелюдь снова улыбнулась, пуганув в очередной раз острыми клыками, и дунула, забавно вытянув почти черные губы трубочкой.

Вроде бы легонько подула, но рыцарь почувствовал себя словно во время бури. Заслезились глаза, взъерошились волосы, в ноздри ворвался вместе с сильным ветром непривычный аромат. Не противный, но чужой для человеческого обоняния.

Годимир затряс головой, стараясь согнать невольную слезу и… вывалился из сна.

Высоко над головой в ясно-синем небе горело желтым пламенем солнце. Оно то скрывалось за ветвями, то выглядывало, слепя выпученные после пережитого кошмара глаза. Пахло свежим сеном и конским потом. Справа под ребра упиралось что-то тупое, но угловатое. Сундук? Куфар?

Грудь вздымалась похлеще кузнечных мехов. Сердце колотилось, то подпрыгивая к горлу, то улетая едва ли не в пятки.

— О! Очнулся!

Знакомый голос. Неужто Олешек?

Точно.

Шпильман заглянул Годимиру в лицо «через голову». Кстати, в Хоробровском королевстве бытовало поверье — если грудному ребенку в лицо смотреть «через голову», то он станет неспокойным, начнет болеть и может, в конце концов, Господу душу отдать.

Шутки шутками, но рыцарь малость испугался. А вдруг и на него плохая примета возымеет действие? После событий последних двух дней он уже привык не удивляться ничему.

— Живой! — продолжал радоваться Олешек.

С чего бы это такое внимание?

— Живой? — густой бас слева сверху. Кажется, пан Тишило герба Конская Голова. Он-то здесь откуда? — Ну, слава тебе Господи. А то я уже хотел свечку ставить в ближайшей церкви. Пришиб парня ни за что, ни про что… такой грех не враз отмолишь. Так ведь?

— Вот еще… — противный надтреснутый голос Жита раздавался с той же стороны, откуда говорил Олешек. — Сам напросился. Вот и получил сполна за наглость свою словинецкую.

— Помолчи, Жит!

— Ну уж нет, пан Тишило. Это рыцарь несчастье, похоже, приносит.

— Если кому и приносит, так самому себе, — резко заметил музыкант. — А тебе-то какое дело?

— Да уж такое…

— Нет, ну какое, а?

— Очень даже большое.

— По большому делу знаешь что…

Годимир понял, что пора и ему слово вставить. А то лежишь тут, как на собственных похоронах, и слушаешь, как тебя то хвалят прилюдно, то поругивают исподтишка.

Легко сказать… То есть подумать легко, а вымолвить слово оказалось ой как трудно! Язык не повиновался, губы не слушались. Вдобавок горло пересохло и попервах вместо вопроса вышел неясный хрип. Но он пересилил себя и справился:

— Где мы? Что со мной… было?

— Э, пан рыцарь, в телеге ты, — озорно воскликнул Олешек. — Спешишь, словно рыцарь Абсалон, на встречу с королевой.

— С какой королевой?

— О! С самой в мире!

— Хватит! Довольно трепаться! — Широкоплечая фигура пана Тишило появилась над краем тележного бортика вместе с шеей и головой темно-гнедого коня. Выглядел полещук смущенным и обрадованным одновременно. — Напугал ты меня, пан Косой Крест. — Он тронул пальцем усы.

— Как напугал? Когда? — непонимающе вскинул брови Годимир.

— Как-как… Да вот так… Почитай, вторые сутки в беспамятстве.

— Как?

— Как-как… «Раскакался» тут… — нахмурился пан Тишило, но явно не со зла, а скорее, чтобы скрыть невольно пробивавшуюся улыбку. — Когда я тебя кулаком промеж глаз засветил… Ну, там, на лугу…

— Я помню.

— Хорошо, что помнишь. Бывали случаи, после моего удара парни, с виду крепкие, дули воробьям крутить начинали.

— Что? Какие дули?

— Это у нас в Полесье присловье такое имеется. Не обращай внимания, пан Косой Крест. Так вот. Как врезал я тебя в лоб, пан, ты откинулся и ноги по травке протянул. Сперва думали мы — все, конец, отвоевался пан Косой Крест. Ан нет, гляжу — сердце бьется и дыхание опять-таки… Попытались тебя в сознание привести…

— Ага! — бесцеремонно вмешался Олешек. — Жит предлагал подкову в костре нагреть и к пятке тебе приложить. Самый что ни на есть проверенный способ, говорит.

— Какой же ты болтун, пан шпильман! — покачал головой Тишило, а старый слуга буркнул что-то невнятное и чмокнул коню, чтобы быстрее бежал.

— Какой есть! — ухмыльнулся Олешек. Похоже, у него с рыцарем из Полесья установились едва ли не приятельские отношения. С чего бы это? Годимир даже немного обиделся. А поэтому потребовал продолжения рассказа:

— Дальше-то что было?

— Да ничего. — Пан Тишило снова провел пальцем по усам. — Каленым железом тебя жечь не стали. Нюхательной соли, какую к вельможным паннам применяют, когда те в обморок падают, тоже как-то не случилось под рукой. Уж мы и по щекам тебя хлопали… Думаю, не обидишься?

— Да ладно, чего уж там…

— Вот и слава Господу! И водой холодной брызгали. Отец Лукаш несколько раз молитву прочитал. И «Как славен наш Господь…», и «Благодарственную», и…

— Какой такой отец Лукаш? — Годимир заворочался, пытаясь сесть. Или хотя бы отползти от давящего в бок угла.

— Ты лежи, лежи… — немедленно напустился на него полещук. — Не хватало еще, чтоб снова обмер! А отец Лукаш — это старший над святыми отцами-богомольцами. Помнишь, тоже переправы ждали?

— Иконоборцы, что ли? Сектанты? — довольно громко произнес Годимир, припоминая похожего на грача… лысого грача… старшего из иконоборцев.

— Тише, тише, пан Косой Крест! — Пан Тишило оглянулся через плечо. — Они с нами идут. Не ровен час, обидятся. Какие бы ни были, а все же служители Господа.

— Ну, ладно, не буду, — легко согласился бытковец. — Можешь передать им от меня благодарность, что лечить помогали.

— Сам передашь. Скоро корчма. Переночуем, а утром на Ошмяны. Тут уже недалеко.

— На Ошмяны? Зачем на Ошмяны? И с чего ты, пан Тишило, вообще с места сорвался? Ты ж у моста свой обет исполнял, как я понял.

— Он еще спрашивает! — горестно проскрипел Жит с передка.

— Я тебе о чем толкую? — Пан Конская Голова не обиделся ни капельки. — Упал ты, пан Косой Крест, и лежишь, еле дышишь. Ну, думали, до полудня полежит и оклемается. Нет. Как лежал, так и лежит. До вечера… Ну, а ты же помнишь, пан рыцарь, что я тебе перед боем обещал?

— Помню, — неохотно ответил Годимир, начиная все понимать и испытывая от того неловкость.

— Хорошо, что помнишь. Вот мы и порешили — ежели к утру не отойдет…

— В смысле, к Господу, — опять подал голос музыкант.

— Тю на тебя! — Пан Тишило сотворил знамение — поочередно притронувшись кончиками пальцев к глазам, губам и сердцу. — Разве можно такое говорить? А еще шпильман! Не отойдет — в смысле, не полегчает ежели… А поскольку на рассвете ты такой же лежал, как и вечером, то свернули мы быстро шатер, погрузились на вашу телегу…

— А Пархим?

— Какой там Пархим! Не знаю, кто там вам чего наплел, но настоящий горшечник бы не сбежал и товар не бросил бы.

— Мы горшки Чэсю оставили! — Это опять Олешек. — Раз они с ним такие друзья, пускай постережет. Может, кто и востребует?

— Не знаю, не знаю… — покачал головой пан Тишило. — На мой взгляд, вряд ли кто-то придет за горшками и мисками, но мне их судьба безразлична, уж поверьте… Так вот, пан Косой Крест, уложили мы тебя со всеми почестями и отправились в Ошмяны. Где тут еще можно лекаря найти, как не в королевском замке?

— А что ж не в Островец? — скривился Годимир.

— В Островец? — Пан Тишило улыбнулся. — А мы решили, что в Островец ты не захочешь. Мне пан шпильман рассказал о твоем приключении с королем Желеславом.

— Вот как? А кто его за язык тянул, этого пана шпильмана? — Кровь прилила к щеками бытковца.

— А чего я подлость покрывать должен? — возмутился Олешек. — Я еще песню про Желеслава сложу! Пусть все узнают, от Бейды до Усожи, какой он есть благородный король.

— Ага, и какой я невезучий рыцарь! — Годимир даже кулаки сжал от ярости.

— Имя рыцаря можно и не называть в песне…

— Да не в том суть! — остановил их перебранку пан Конская Голова. — Желеслава я видел, когда он мост проезжал. И коня видел с копьем и щитом. Думал, его, коль на турнир направляются. А оно вот как выходит, оказывается…

— Я потребую справедливости у Доброжира! — скрипнул зубами рыцарь. — Люди говорят, он не похож на своего соседа, не забыл еще заветов предков.

— Ну, так люди и то говорят, — пан Тишило потрепал коня по шее, — что он мечу поварешку предпочитает. Хорошо, земли у Доброжира побогаче, нежели соседские, казна поболее, войска может выставить, не в пример Желеславу, до двух сотен пешцов, не считая десятка рыцарей, что при дворе его пасутся все время. У Доброжира-то дочка на выданье. Королевна, значит…

— Так я слышал, и турнир для нее затеяли? — живо заинтересовался шпильман. — Как зовут-то королевну?

— Аделия. Нрава она не сильно кроткого. Про красоту ничего не скажу — не видел, — пан Тишило отвечал обстоятельно, как, впрочем, выполнял любое дело. — Замуж бы ей еще года два назад выйти, но…

— Что «но»? — теперь уже и Годимир проявил интерес. Еще бы! У странствующего рыцаря всегда к королевским дочкам должен быть интерес. Иначе какой же он странствующий рыцарь?

— Да то. Претендентов вроде бы хватает. И заезжих рыцарей с королевичами предостаточно, не говоря уже о его величестве Желеславе из Островца.

— Что? Этот коршун?!

— А что, как коршун, так уже жениться не надо? — хохотнул Тишило. — Он вдовец. Правда, болтают, что жену в подземелье уморил, так что с того? Не пойман — не вор. А кто короля ловить будет в его же замке?

Годимир, напрягаясь изо всех сил — все-таки кулак бело-красного рыцаря оставил о себе долгую память, — заставил себя подняться и уселся, привалившись боком к бортику телеги.

— Странно, — проговорил, тяжело дыша, — как ты можешь такое говорить, пан Тишило? Ведь ты тоже странствующий рыцарь?

— Я уже весьма старый странствующий рыцарь, — отозвался пан Конская Голова. — Жизнью тертый, за излишнюю доверчивость много раз битый.

Олешек хмыкнул, выразительно поглядывая на Годимира, словно хотел сказать — уж кто бы жаловался, — но смолчал.

— Я тех дочек королевских да княжеских нагляделся за свою жизнь… — продолжал пан Тишило. — Не всякая из них защиты требует. Уж поверь мне. Наоборот, от многих, как раз, защита нужна. И Доброжирова Аделия, насколько я наслушался у переправы от торгового люда и странников, не из нежных да томных. Палец в рот не клади — по локоть руку отхватит. Потому рыцари, князья из Поморья да Заречья, даже бароны, говорят, мариенбержские сперва летят, как мухи на мед, а после удирают, очертя голову. А Желеслав? Что Желеслав… У него королевство нищее. Вон, даже торговать ремесленники и то к соседям ездят. А у Доброжира из наследников только Аделия. Улавливаешь, пан Косой Крест, выгоду?

Годимир кивнул — улавливаю, мол. А в душе все равно готов был оспорить слова бело-красного. Какая бы ни была королевна, а идти в жены к Желеславу… Рыцарь аж передернулся. Неизвестную и незнакомую Аделию стало заранее жаль. А вот ненависть к черноусому королю возросла еще больше. Жаль, что королей нельзя на поединок вызвать. Но уж зато Авдея, мечника безгербового, он точно отлупит так, что мало не покажется. Меч бы вернуть… И всех остальных рыцарей, которые ни к селу, ни к городу приперлись ко двору Доброжира, тоже отлупцует. Ишь ты, слетелись… Как там пан Тишило говорил? Как мухи на мед.

Мухи на мед?

И тут Годимир вспомнил свой сон. Отвратительное ощущение беспомощности, жалкое бессилие и страх. Второй подобного рода сон за два дня. Совпадение? Случайность? Вряд ли.

Значит, кто-то или что-то… Нет, скорее все же кто-то — хоть и нелюдь, а все-таки существо живое. Так вот этот кто-то настойчиво пытается проникнуть к нему в сон. Зачем? С какой целью?