Чтение 10–й страницы книги ~Храбр~

Но главное — лица. Молодые и смелые.
Не веди «братию» Дионисий, Илья все равно бы спешился — посмотреть. Уж больно стало ему любопытно. Монах вел за собой не просто вольных новгородцев, а людей, сызмальства едавших досыта каждый день. Отпрысков влиятельных торговых родов. У доброй половины «братии» отпечатался на лице дедушка-варяг. В Иерусалим шли дети зажиточных горожан. Молодое купечество. Надежда Новгорода, можно сказать.
При этом — боевой отряд.
Но не дружина.
— Ты их сосчитал? — спросил Илья.
— А?..
— Стыдно.
В Киеве их приняли хорошо — продолжал решать загадку Илья. Это в Киеве, который вот-вот разнесет Новгород на щепу и камушки. Дали им проводником Дениса, еще зимой говорившего, что устал от пешего хода. Не собирался грек больше в Иерусалим, он слаб ногами и одышлив. Чем вообще занимается нынче этот монах?.. Погоди, я же сам подумал: Дениса новгородцам «дали». Дал тот, кто принимал. Митрополит отец Феофил? Да ну.
— Их около тридцати, — неуверенно сказал Микола.
— Сорок ровно. Как раз на великую ладью.
— Дружина малая?! — едва не вскрикнул Микола. — Новгородская? Здесь?
— Какая дружина, ты что. Не дружина. Ловцы.
Они ловцы. Таких не встретишь в Киеве, но в Новгороде, с его вольными порядками, их полным-полно.
Разные города, разные люди. Дети киевских бояр живут обособленно, у каждого своя челядь. И растят из киевлян новых бояр, то есть будущих дружинников и военачальников. А вот отпрыски новгородских купцов как бегали по малолетству стаей, не чинясь, так и продолжают жить, держась вместе. Ведь той же стаей им предстоит ходить обозами водой и сушей. По молодости они помогают отцам, пускаются в собственные предприятия и всячески буянят. Дерутся на торжище, будто простолюдины, кулаками и палками. Шляются вокруг Новгорода, выслеживают лосей, травят волков, медведей валят, похваляясь друг перед другом. Могут учинить небольшой разбой, не столько ради выгоды, сколько для опыта, пригодится в дальних странствиях. Ловят удачу, пока молоды — вот и ловцы.
Двадцатилетние задиры, равно обученные торговать и биться, они, подобно дедам-варягам, носят на поясе весы, мерные гирьки и острые мечи. Отцы не спешат передать сыновьям родовые купеческие дела — именно потому, что сыновья пока еще двадцатилетние задиры. Отцы ждут, когда отпрыски посерьезнеют.
— Ловцы... — протянул Микола. — Знаю, видел. Это новгородские бездельники. Задиры они все пустые.
— Вроде того.
Когда отряд пришел в Киев? Если «братия» отправилась из Новгорода речным путем, по высокой воде, сразу после ледохода, все равно в верховьях Ловати ее ждал хотя бы один волок. Значит, добрались до стольного града несколько дней назад. А если сушей? На конях без обоза? В весеннюю распутицу? Не намного быстрее. Да и кони — слишком дорогое удовольствие. По любому новгородцы попали в Киев только что. И это не главное. Зачем ловцы шли в стольный град, одним сплоченным отрядом, вот вопрос. К кому. Не к митрополиту ведь! Нужны они ему больно.
— ...Но когда ловцов сорок рыл, — заявил Микола, — это сила!
— Надо же! Кто бы мог подумать! — притворно удивился Илья.
— Все надо мной издеваются, — вздохнул Микола.
Раньше это были любимые слова Ильи Урманина, на все случаи жизни. В последние годы их стало что-то не слышно. Илья теперь редко шутил.
— Ты мне лучше вот чего скажи, умник. Если ловцы пришли в Киев по высокой воде, спешно, зачем им выходить из города сушей, а потом опять садиться на ладью?
— Чтобы никто не доглядел! — ляпнул Микола.
— Я доглядел, — буркнул Илья.
И надолго умолк.
Он случайно наткнулся на загадку, но суть ее ускользала. Илья, как любой княжий муж, прекрасно знал — вокруг бурлит потаенная жизнь. В Киеве болталось полно соглядатаев, от франков, поляков и греков, проще сказать, откуда их не было. И поди разберись, кто. Это по бедному окраинному уделу бродил бы одинокий коробейник, увечный крещеный варяг, прикидывая опытным глазом, куда навести драккар, набитый отборными головорубами. А в Киеве все с виду достойные люди. Богатые купцы возят тайные грамоты, благочиннейший паломник может на поверку оказаться матерым соглядчиком. Святые отцы ведут обширную переписку, и кто знает, чего они там доносят... Попробуй угадай, от чьего именно глаза хотели укрыть ловцов. Направлялся отряд точно в греки — а дальше? Кого наказали ловцам втихаря прибить? Зачем? Сколько гривен золота стоит Киеву эта непонятная затея? И с какой стати подрядили именно новгородцев, которым нынче веры нет?
Голову сломать впору.
Солнце уже высоко поднялось, когда Илья сказал «тпру» и уставился куда-то вниз.
— А ходок еще Денис, старый пень. Не на себе же они его несли.
Микола присмотрелся к следам — похоже, здесь новгородцы вышли на дорогу после ночевки.
Илья теперь глядел в сторону Днепра.
— Разведать, что ли...
— Дядя, тебе солнце в голову ударило, или просто делать нечего? — спросил Микола с легким беспокойством в голосе. — Нас вообще-то Добрыня ждет, если ты забыл.
Но Илья уже направил кобылу к берегу.
Микола, вполголоса ругаясь, последовал за храбром.
Место ночевки они нашли легко. Илья привстал на стременах и повел носом.
— Дядя...
— Цыц!
Микола озадаченно умолк. А Илья двинул кобылу в прибрежные кусты. Захрустело. Потом раздалось удовлетворенное «Ага!».
— Ну вот, — буркнул Микола, — он нашел. Чего нашел, зачем нашел...
— Сюда давай! — позвал витязь.
Микола ломанулся сквозь заросли и едва успел осадить жеребца в узкой прогалине среди кустов. Тут стояла Бурка Малая, рядом присел на корточки Илья и разглядывал нечто вроде большой кротовины — круглый отвал песка.
Из кротовины торчал монашеский клобук.
* * *
Казнили паломника со знанием дела — скрытно, не утруждая себя, да по-христиански милосердно. Зарытого тут не видать ни с речного пути, ни с проезжего. И копать легко, берег ниже круто опускается, значит, песок сухой на глубину тела. Наконец, в мокром песке умирать холодно и больно, а в сухом — грустно и одиноко.
Илья откинул клобук, обнажив голову казненного. Сквозь желтые слипшиеся кудри на витязя уставился острый ярко-голубой глаз.
— Чё те надо, дан? — хрипло спросила голова.
— Я не дан, я урманин, — поправил Илья. — Наш урманин.
Он осторожно убрал волосы с лица паломника. Лицо оказалось молодое, красивое, уже заметно осунувшееся.
— И чё те надо, урманин?
Илья молча протянул руку, Микола вложил в нее мех с водой. Голова немного покочевряжилась, но когда ей смочили губы, принялась жадно пить.
— Давно обосновался? — спросил Илья, забирая мех.
— С утреца. Спаси тебя Господь за участие, путник. И прощай.

— Ты из тех, которых Денис вел? — Илья будто не расслышал прощания.
— Ну, — хмуро ответила голова.
— За что зарыли-то?
Голова молчала.
— Второй раз спрашивать не буду.
Голова прикрыла глаза.
Илья с тяжелым вздохом зажал голове двумя пальцами нос. Подождал чуток и запечатал ладонью рот. Голова принялась мычать и дергаться, кротовина заходила ходуном.
Когда Илья отнял руки, голова некоторое время богохульно ругалась и далеко плевалась. Потом утихла, сверля храбра ненавидящим взглядом. На высоком лбу выступил обильный пот — выходила с бессильной злобой драгоценная влага.
— Еще разок? — ласково предложил храбр, утираясь рукавом. — Микола, дай-ка и мне водички.
— За покражу зарыли, — буркнула голова.
— Ну, видишь, как все просто. И чего скрал?
— Да пошел ты. Мне говорить тяжело.
— Знаю.
— Откуда тебе знать...
— Меня тоже зарыли однажды, — сказал Илья просто. — И не в песочек, а в самую что ни на есть сыру землю.
— Ну?... — голова уставилась на Илью с любопытством. Как на собрата по несчастью. — А ты?..
— Мне плохо связали руки. Так чего ты скрал, молодец?
— Ничего! — выпалила голова.
— Это как понимать?
— Ничего я не крал! Да я... Да мне... Тьфу!
Голова затряслась. Она бы, пожалуй, заплакала, да слишком была суха.
— А что сказали, будто скрал? — терпеливо спросил Илья.
— Чарку серебряную... Нашли в моей суме. Из княжего терема чарку! — сообщила голова с отчаянной предсмертной гордостью.
— Чего-о?!
— Ух, здоровы врать некоторые, — заметил Микола.
— Вас угощал князь?! На меня смотри! Вас угощал... Великий князь?! — поправился Илья. Для него, как для всей старшей киевской дружины, всегда был просто князь — и остальные князья. В разговоре с чужаками приходилось уточнять, о ком речь.
Да, разумеется, великий князь приглашал к себе в терем паломников и беседовал с ними подолгу. Но те шли в Киев обратным ходом, от святых мест, а не к ним.
— Не угощал нас великий князь... — ответила голова устало. — Болеет князь, не выходит. Воевода угощал, Добрыня. Все, отстань. Не могу больше.
Илья поднялся с корточек и прошелся вокруг головы, разминая ноги.
— Имя! — вдруг рявкнул он.
— Касьян... Михайлович...
— Как звали твоего деда? До крещения? Хотя ты можешь и не знать...
— Я?! Не знаю?! А кто спрашивает?! — взъярилась из последних сил голова.
— Илья Урманин, щ-щ-щенок!!! — не выдержал Микола. — Ослеп?!
— Тихо, племяш, — мягко сказал Илья. — Тихо.
Он снова присел — так, чтобы глова его видела.
— Спрашивает Ульф, сын Торвальда Урманина, сына Эрлинга из Стикластадира.
— Деда до крещения звали Хакон из Ладоги, — сдалась голова.
— Хакон Злой?
— Хакон Маленький!
— Ясно, — Илья поднялся. — Микола, давай, откапывай этого... Касьяна Михайловича.
— А если меня за дело зарыли? — полюбопытствовала голова.
— А не заткнуть ли тебе хайло, Касьян Михайлович? — спросил Микола, лениво спускаясь наземь и высматривая, где привязать коней. — Хотя бы временно.
* * *
Первым делом ловец Касьян пополз к воде, прямо со связанными руками, но его оттащили в тень, распутали, напоили, положили на лоб мокрую тряпицу и приказали отдыхать.
— Спустимся, что ли, до реки, дядя, — сурово потребовал Микола. — Заодно умоемся.
— Ишь ты, — удивился Илья, но направился за парубком.
Днепр был широк и тих, век не налюбуешься.
— Эх, красота, — сказал Илья, и так вдохнул, что едва не затрещала рубаха. — Ну, чего ты, племяш? Я знал его деда. И отца тоже встречал. Этот... Касьян Михайлович ограбить способен, но втихаря стащить чужое — никогда. У купцов закон суровый, мало закопали, могли и за ноги повесить.
— Да нужен мне твой... Касьян Михайлович, провались он. Лучше объясни, чего мне не рассказывал, как тебя зарыли? Кто зарыл? Когда? Почему?
Илья усмехнулся и хлопнул Миколу по плечу так, что из-под сапог парубка взметнулся песок. Микола поморщился.
— Я соврал, племяш. Надо было разговорить ловца. И я просто соврал.
— Просто соврал? — Микола сразу развеселился. — А я уж думал...
— Я ничего от тебя не таю, — сказал Илья твердо.
— Ладно, — Микола присел на краю воды, умыл руки, плеснул в лицо. — Как мы теперь?
— Посадишь ловца к себе — и быстро в Киев. Спросим Добрыню, что все это значит.
— А воевода скажет? Он же тайно новгородцев послал.
— Тайно не тайно, а если они на второй день пути закопали старшего, значит, где-то измена, и ничего из затеи не выйдет.
— Этот — был у них старший? — Микола мотнул головой в сторону Касьяна, лежащего пластом под кустами.
— Ага. И не спрашивай, как я узнал.
— Да ты унюхал.
— Именно, племяш. Именно.
Микола встал и крепко ухватил Илью за рукав.
— Я тебе верю, дядя, — шепнул он. — Что бы ты ни говорил. Раньше верил и теперь верю. Понимаешь?
— Тогда... Постараюсь больше при тебе не врать.
Жеребец парубка не сильно обрадовался, когда на него взгромоздили двойную ношу, однако потянул ее резво. Касьян вроде бы покорился судьбе, но Микола затылком чувствовал, как внимательно ловец рассматривает Илью. Похоже, новгородец признал Урманина и теперь рад был рассказать витязю подробно, что приключилось. Только ловца никто ни о чем не спрашивал.
Шли быстрой рысью, Илья не мог больше спать в седле. Но храбр и так заметно оживился. Он хотел, несмотря на задержку, успеть в Киев к вечеру, лишь бы кони сдюжили. И был готов, если понадобится, вытащить Добрыню из постели. Несколько раз Илья оглядывался на Касьяна — как тот держится, не пришлось бы ловца привязать к коню, — но новгородец оказался крепкий.
Илья боялся опоздать. Загадочное происшествие с Касьяном могло означать измену на княжем дворе. Найти предателя в стане врага — большое везение, не меньшая удача сыскать изменника у своих. Минуло едва тридцать лет с той поры, когда подкупленные Добрыней воеводы отдали своих хозяев на меч великому князю. И все, кому положено было знать это по долгу службы — понимали, как легко на самом деле берутся неприступные крепости.
Хорошо бы Новгород так взять. Тамошние горой за хромого, но отыщется и среди них хоть один несогласный или продажный.
Смутное время плодит изменников, ведь любая смута начинается предательством. Неважно, подручный князь сбросил с плеча руку великого, или великий решил вдруг извести подручного, и то, и другое — клятвопреступление. Если можно князьям, можно и нам, решают бояре. Если можно боярам, попробуем и мы, думает люд... И родная земля обливается кровью. Вот за это Илья ненавидел смутьянов. Да, он говорил Миколе о выгоде смутных времен для храбра-одиночки: глупо отрицать столь очевидное. Но сам Илья по молодости не вынюхивал чужой удачи, выбирая князя. Урманин подрядился служить тому, за кем была правда клятвы, правда закона, кто не хапнул чужое, а взял свое, положенное.
Нынешний зачинщик раздора всегда казался Илье куда умнее и дальновиднее прочих сыновей великого князя. Возможно, в будущем хромой мог бы высоко поднять Русь. Однако для начала хромец решил отложиться от нее — и этим навеки опозорил себя в глазах Урманина. Клятвопреступник, теперь он был для Ильи все равно что мертвый.
Хорошо бы обезглавить смуту, много жизней новгородцев и киевлян это спасет. Верное старое правило: наступают воины — ищи среди них воеводу. Хрясь его по темечку, считай, ослабил войско наполовину. А ведь именно так ударил кто-то по отряду новгородских ловцов!..
Урманин затылком чувствовал пытливый взгляд Касьяна. Изводить строптивого ловца нарочитым молчанием Илье нравилось, но вдруг он сообразил: кое о чем можно и нужно узнать заранее. Чтобы Добрыня не терял времени и слов, рассказывая это Илье. Слова Добрыни слишком дорого стоят для пустой болтовни. Ладно бы в гривнах дорого, а то в жизнях.
— Эй! — позвал храбр. — Касьян... Михайлович! Живой?
— Живой, хвала Господу. Плохой я был христианин, и грешен весьма...
— Так уж и плохой?
— Никудышный, — убежденно сказал Касьян. — И нагрешил сверх всякой меры. А теперь крепко верить буду и праведно жить. Это ж Гоподь послал тебя мне. Спас невинного.
Илья на миг задумался. Он-то был уверен, что Касьяна выручила неожиданная сдержанность болтуна Дионисия и общая угрюмость ловцов. Илья унюхал в этом тайну, и от скуки начал разбираться. Но чего бы не усмотреть тут промысел Божий? Господь, он такой, любит подбрасывать загадки. Говорит же отец Феофил — входите тесными вратами, лишь они ведут к правде.
— Ну и ладно, — согласился храбр. — Слушай, я лишнего не спрошу. Куда вы шли из стольного града и зачем, меня не касается. Но как вашу братию занесло по весне в Киев? Объясни.
— Да высокой водой, — охотно сказал ловец. — Нас сорок пять сначала было. Ладья малая перевернулась, трое захворали, в Киеве лежат с лихорадкой, а один вообще утоп, невезучий.
— И чего вы в Киев?..
— Епископ послал.
Касьян примолк, Илья ждал.
— К митрополиту на суд! — заявил ловец.
Микола попытался через плечо оглянуться на Касьяна.
— Ну да, — подтвердил тот. — Епископ сказал, мол, сам не разберется — и послал.
— Это что же такое натворить следует...
— Церковь сжечь по пьяни.
Заставить старого храбра растеряться было трудно, но сейчас его Бурка Малая вдруг засбоила и галопом ушла вперед. Илья одержал кобылу, перевел на рысь, дождался Миколу с Касьяном и сказал:
— Люблю новгородцев. Есть в них что-то такое... Исконно варяжское. Пришел, ограбил, раздолбал.
— Мы не нарочно! — жалобно протянул Касьян. — Мы не хотели!
— Еще бы вы хотели! Ха-ха-ха!
— Просто выпили чуток и решили батюшке в морду дать...
— Тпру! — заорал Илья. — Стой! Ой, сил моих нет... Гы -гы-гы!!!
Он кубарем скатился на обочину и сел, держась за живот. Миколу трясло от хохота в седле. Касяьн смущенно улыбался.