– А если…
– А если усомнятся немытые мерзавцы, то сапогом по роже! – не дал договорить лекарю Шак. – И вообще, перестань меня злить. Не хочу я заранее башку всякой глупостью забивать. Вот возникнет оказия, тогда что-нибудь и удумаю, а пока дай отдохнуть!
– А если рыцарь…рыцарь на службе у графа к тебе прицепится, что тогда? – гнул свою линию Семиун. – Поединок? А ты уверен, что сможешь достойно владеть мечом?
– Я, как человек благородных кровей, со слугами таких разговоров не веду, – важно напыжился Шак, но все же не смог удержаться от подлой ухмылки, – но тебе все же скажу. Рыцарь рыцарю и по морде дать может без всяких там поединков, лишь бы слуг не в меру болтливых поблизости не было…Ну-ка, дружище, попридержи язычок и езжай шагов на пять позади, не вровень со мной!
Шак потребовал этого не потому, что устал от разговоров, хотя это тоже было правдой. Шагах в ста впереди по дороге виднелась телега, а на ней сидело пятеро-шестеро человек в простеньких кожанках, вооруженных топорами, копьями и деревянными щитами. Судя по одежде, мужиков можно было принять лишь за разбойников, даже деревенские ополченцы вооружены лучше, но воткнутая возле телеги жердь, на которой гордо развевался стяг графа Лотара, упреждала путников, что перед ними не лихие люди из леса, а уважаемые, находящиеся на службе у хозяина здешних земель наемники.
Небритые и нечесаные слуги графа проводили рыцаря и его оруженосца недобрыми, подозрительными взглядами из-под надвинутых на самые брови шлемов. Как и сказал Шак, постовые не стали их останавливать, только один из них, видимо старший, выкрикнул с телеги: «… знает ли благородный рыцарь, что в Гажерье мор?» Семиун правильно повел себя и выкрикнул в ответ, что благородный рыцарь слышал о постигшей земли сиятельного графа Лотара напасти. Наемники кивнули в ответ и потеряли к проезжим всякий интерес. Если бы им ответил Шак, то тогда как раз и начались бы расспросы, вполне вероятно, приведшие к потасовке. Согласно существовавшим в королевстве обычаям, рыцари не удостаивали простолюдинов чести общения, пусть даже находившихся на службе, для этого и не только для этого с ними путешествовали слуги.
Отъехав от заставы шагов на пятьдесят, Шак подал Семиуну знак приблизиться. При этом он даже не оглянулся назад, поскольку все еще чувствовал на своей спине пытливые взоры.
– Ты ничего не заметил? – спросил бродяга, когда юноша поравнялся с ним.
– Лотар отребье нанимает вместо настоящих воинов, – прошептал лекарь, по неопытности опасавшийся, что ветер донесет обрывки его слов до оставшихся позади солдат. – Видимо, с деньжатами в графской казне совсем плохо стало, оно и понятно…мор…какой тут, к черту, урожай да доход?
– Дурак ты, жизнью не ученый, – хмыкнул Шак. – Эти ребята как раз не сброд, хоть и выглядят плохонько. Ты заметил, как лежит оружие у них в руках? Тот, что с краю сидел, прям с топором и родился. Остальные тоже, видать, в баталиях поучаствовали…
– А почему ж они тогда так одеты?
– А потому, несмышленый ты мой, – передразнил Шак компаньона, – что по дорогам графства разъезжает чудесная повозка, груженная трупами. И если б они в полном обмундировании на посту стояли, то это нашего веселого друга-гробовщика совсем чуть-чуть смутило бы. Хитер Лотар, ничего не скажешь, хитер, но только уж больно опасное игрище выбрал…Боюсь, не совладать кошке с мышкой…
– Какие кошки, какие мышки?! Ты, вообще, о чем говоришь и что я приметить должен был?! – потерял терпение Семиун.
– Солдатики не из здешних мест, и вовсе никакие они не наемники, – поразил Шак парня неожиданным признанием. – Скулы слишком широкие, тип лица другой, более угловатый, как будто топором вырубленный, говор, какой ни в нашем, ни в соседних королевствах не встретишь. Кожа на руках и плечах содранная, как после старых, давно заживших ожогов…
– Ну, и кто же они?
– Дикари с правобережья, – произнес Шак так просто, как будто всего-навсего сказал: «А погода сегодня отменная!»
– Но это ж…Ну, это ж…– Семиун хоть и пытался, но так и не смог скрыть своего удивления и явного сомнения в здравости рассудка напарника.
– Это факт, к сожалению, неоспоримый, – печально вздохнул лжерыцарь и, оставив собеседника пребывать в недоумении, пришпорил коня.
Правда, проскакал Шак недолго. Он вдруг резко натянул поводья и остановил лошадь так неожиданно, что чуть не произошло столкновения. К счастью, Семиун ездил верхом куда лучше, чем владел мечом, и смог вовремя увести вбок разогнавшуюся кобылу.
Внимание бродяги привлекло поле, оно было другим, совершенно другим, чем в местах, которые они уже проехали. Потрескавшаяся, сухая земля, на которой зачахли даже живучие сорняки, чередовалась с небольшими пространствами грязевой жижи, от которой исходил зловонный аромат разложения. Поверхность кое-где была покрыта темно-зеленой плесенью и грибками, которые Шак видел в своих кошмарах. Вот только во снах они были большими, а здесь совсем крохотными, даже меньше, чем обычные грибы, из которых крестьяне так часто варят похлебку. Лошади ржали и топтались на месте, призывая неразумных седоков продолжить бег и как можно быстрее покинуть проклятое место.
– Вот тебе и ответ, вот откуда мор пошел, – тихо произнес Шак, скорее сам для себя, нежели обращаясь к компаньону.
– Думаешь, гробовщик лопатой немного помахал? – спросил запыхавшийся от быстрой скачки Семиун.
– Не думаю, а знаю, – кивнул Шак. – Только не спрашивай, что он с трупами делает, почему бренные останки в такую погань превращаются? Но делает он это специально, это точно.
– А чо тут думать? Оно и так понятно. До самого графа в замке добраться не может, вот и мстит, округу омертвляя.
– Слишком сложно и непрактично, – покачал головой Шак. – Нет, уверен, здесь что-то другое, должно быть какое-то иное объяснение его поступкам. Ладно, поехали в деревню, на людишек местных глянем, вдруг кое-чего и поймем.
– А вон она, деревушка-то, вон, околица уже виднеется! – радостно выкрикнул привставший в седле Семиун.
– Вижу, не слепой, – буркнул в ответ Шак и снова, как сумасшедший, погнал уставшую, но обрадованную возможностью удалиться из проклятого места лошадь.
У бродяги было много веских причин для плохого настроения; одну Семиун знал, об остальных даже не догадывался…
* * *
Иногда, просыпаясь, умираешь от головной боли не только с похмелья, а, к примеру, оттого, что огромный мужик накинулся на тебя сзади и плотно прижал к лицу намоченную каким-то пахучим раствором тряпку. Часто после такого пробуждения у девушки наступает или шок, или глубочайшее разочарование в жизни, часто, но не всегда…только не в случае с Олой.
Воительница очнулась к вечеру и, как только пришла в себя, тут же попыталась пуститься в погоню. Однако добраться до седла великодушно оставленного ей обманщиками коня оказалось не так-то и просто. Спрыгнуть на землю не удалось, вместо этого девушка, словно тюк, свалилась с козел кареты и больно стукнулась головой об обод переднего колеса. После неудачного начала воительница поубавила пыл и, осознав, что находится в далеко не самой лучшей форме, решила повторить попытку, но осторожно и медленно. Обмякшее тело едва слушалось, движения были очень вялыми. Человек, отсидевший ногу, едва может потом ходить, девушке же казалось, что она умудрилась отсидеть не только ноги, но и руки вместе с кружащейся головой. К счастью, подобный эффект лишь временное явление. Стоило девушке добраться до жеребца и вцепиться в холку мирно пасущегося животного обеими руками, как онемение конечностей начало проходить. Через некоторое время Ола даже запрыгнула на коня и была искренне удивлена тем, что не свалилась в дорожную пыль, а смогла удержаться на конской спине, притом без седла.
Вслед за физическими страданиями пришли мучения иного плана. Ее обманули, обвели вокруг пальца, будто обычную крестьянскую дурочку. Воительница желала отомстить, но здравый смысл быстро взял верх над эмоциями, а ненависть к хитрым бродягам сменилась укорами самой себе. Ведь это она, и только она повела себя глупо, недооценила странную парочку, хотя мудрый Жаро ее и предупреждал, что бородач с изуродованной рожей не тот, за кого себя выдает, и очень-очень опасен. Самонадеянность сыграла с ней злую шутку уже во второй раз за несколько дней, впервые досадное недоразумение произошло там…на дне Удмиры, и об этом было трудно вспоминать даже теперь, когда гнев остыл, а буря эмоций улеглась и покинула девичье сердце.
К счастью, не догадаться, куда отправились хитрецы, было сложно, почти невозможно. Оглядев оставленную карету и поняв по битым склянкам, стоптанным сапогам и неоднородному месиву на полу, что бродяги сменили не только одежду, но и внешность, красавица неподобающим девушке образом выругалась и направила скакуна в сторону замка. Только полный дурак совершает одну и ту же ошибку дважды. Пока голова кружилась, а руки были ватными, Ола вела коня шагом, но, как только очертания деревьев и иных предметов перестали расплываться перед глазами, перевела его на быстрый бег.
Примерно через час с момента пробуждения девушка достигла заставы в поле. Вид несущейся по полю девицы, да еще при мече, насторожил мужиков. Они быстро спрыгнули с телеги и преградили ей путь.
– Двое…двое путников не проезжали?! – выкрикнула запыхавшаяся и растрепанная красавица, резко остановив разогнавшегося жеребца всего в паре шагов от телеги.
– Кто токая…! С конъа слазъ! – произнес самый рослый и широкоплечий из наемников, с трудом ворочая непослушным языком, как будто это он только что проскакал несколько миль, притом без лошади.
Девушке некогда было спорить и тратить время на ерунду, то есть на общение с тупыми, едва научившимися говорить на нормальном человеческом языке нувисами. При иных обстоятельствах она бы не воспользовалась запрещенным приемом, но дело было срочным и касалось не ее чести, а безопасности Братства.
– Вокенра серва од какнвистри? – пропел мелодичный голосок наездницы тот же самый вопрос, но только на ее родном и более доступном бывшим дикарям языке.
Угловатые рожи наемников графа мгновенно побелели, а руки сами собой вытянулись по швам.
– Превэтствуйу, госпожа, – склонился в поклоне почти до земли старший из мужиков.
– Некогда…на вопрос отвечай! – приказала Ола, оглядываясь по сторонам, поскольку не могла отделаться от странного ощущения, что за ней и за нувисами, сидящими на телеге, кто-то наблюдает, причем этот кто-то находится весьма близко.
– Были путникы, были. За дъен всего двое. Часа тры-четырэ назад…въ Гажеррр…, – довольно бойко произнес другой мужик, видимо, захваченный в плен раньше других.
– Как…как эти двое выглядят? – все еще крутящая головой по сторонам воительница задала вопрос, глупости которого сама подивилась.
Однако что для нормального человека верх идиотизма, для взятого в услужение дикаря с правобережья вполне обычно. Старший из мужиков отвесил звонкую затрещину встрявшему в разговор выскочке и умучил слух красавицы корявыми словечками, скупо подобранными для описания новой внешности Шака и его спутника.
«Видимо, дело серьезно, что бородач как на войну облачился», – подумала Ола и, едва кивнув головой в знак окончания разговора, пришпорила коня.
– Скоро тэмнэтъ…опасно! – донеслось за ее спиной запоздалое и, по большому счету, бесполезное предупреждение.
Воительница и так знала, что творилось в округе замка и что короткий путь до деревни мог быть сопряжен со смертельной опасностью. Сообщники Вилара рыскали по графству, а его слуги, существа примитивные, но весьма опасные, прятались под землей, примерно такой же омерзительной, как это источающее запах гнили поле.
Стоит только подумать о беде, как вот она, голубушка, тут как тут. Конь вдруг громко заржал, замотал головой и замертво пал на полном скаку, увлекая наездницу на землю. Благодаря многолетнему навыку верховой езды, Ола успела выскочить из седла и не попасть под тело мертвого животного. Ловко перекувыркнувшись в воздухе, девушка приземлилась на ноги и тут же обнажила меч. Вблизи был враг, сильный и многочисленный противник, пока еще не показавший свой уродливый лик. Послышался хруст, это рассыпались в пыль копыта мертвого скакуна, видимо, на бегу вступившего в одну из маленьких лужиц жижи, которая уже выползла и на дорогу.
Чуткий слух воительницы заметил движение под землей и легкое гудение в воздухе. Солнце начало опускаться за горизонт. Враги почувствовали ее и поэтому решили рискнуть, появиться на поверхности чуть раньше наступления ночи. Она не успела, не успела совсем немного, ведь до Гажерье оставалось не более полумили.
«Бежать? Бежать бессмысленно…слишком далеко, – подумала Ола, увидев, как запенилась, забурлила грязевая жижа. – Жаль, что на мне нет доспехов, жаль, что в руке не достойный меч, а этот тяжелый кусок ржавой железки! Но ничего, тварей будет не более трех-четырех, как-нибудь справлюсь и так…не впервой!»
Бурлящая жижа довольно быстро изменялась, принимая очертания уродливых голов, лапищ и тел. Девушка ошиблась, выраставших из-под земли тварей никогда раньше не было больше пяти, а сейчас их явилось более десятка. Самое обидное, что Ола не могла воспрепятствовать процессу роста, во время которого твари были весьма уязвимы. На ней не было черных доспехов, позволяющих вступить на проклятую землю, тех самых, которых она была недостойна, и поэтому сама, собственноручно утопила их в Удмире. Благородный жест, вынужденный шаг с точки зрения чести, но весьма опрометчивый, в особенности с учетом нынешних обстоятельств.
Зловонная грязь выросла и окончательно приняла очертания монстров, ужасных с виду, косматых, гладкокожих и покрытых толстой чешуей чудищ. Они смотрели на нее пустыми глазницами, грозно рычали и извергали пар из ноздрей, устрашая одиночку-противницу перед боем. Потом страшилища двинулись, медленно пошли по порченой земле вперед, сжимая кольцо окружения. Число тварей превышало допустимый предел, Ола понимала, что не сможет выжить, но не бросила меч, решив стоять до конца, хотя конец мог наступить очень быстро. Всего один прыжок нескольких чудищ с разных сторон, и ей не удастся увернуться от смертоносных ударов мощных когтистых лап.
Уродливые головы противников прижались к туловищам, грозные мышцы их лап напряглись, до гибели девушки оставались считаные секунды, когда в воздухе раздался пронзительный свист. Острое копье вонзилось в бок готового вот-вот прыгнуть чудовища, разворотило, смяло, пронзило его грудную клетку насквозь и повалило на землю огромную, все еще пыхтевшую тушу. Наблюдая за подготовкой чудовищ к бою, воительница не заметила, что ей на подмогу спешили верные Лотару и его слугам нувисы. Успевшие до начала схватки мужики издали гортанный боевой клич и дружно накинулись на монстров. Закипел бой. На Олу прыгнули лишь три твари вместо всех десяти, и это дало шанс ей уклониться. Перекувыркнувшись по земле, девушка вскочила на ноги и тут же пригнулась, уходя от удара острых когтей, пронесшихся над ее головой. Острый клинок вошел глубоко в пустую глазницу напавшего монстра и выскользнул назад, чтобы мгновенно нанести косой, рубящий удар по едва различимой полоске шеи. Зверь взвыл от боли и схватился лапой за рану, пытаясь прикрыть широкой ладонью хлеставшую фонтаном кровь. Ола нанесла третий удар, последний, смертельный для врага, но тут же ощутила сильный толчок в спину и, выронив меч, упала на землю.
Если бы на нее сзади напал враг, то она уже наверняка была бы мертва, но воительницу толкнул нувис, принявший вместо нее смерть. Огромная пасть косматой твари мгновенно откусила смельчаку голову и тут же выплюнула ее прямо в руки сидевшей на земле девушке. Сбив лапой все еще раскачивающееся на ногах обезглавленное тело, огромный живой ком шерсти прыгнул на Олу, собираясь раздавить ее своей тушей. Девушка перевернулась, вывернулась из-под грузно плюхнувшегося на землю тела и, выхватив из руки все еще дрыгавшего конечностями нувиса топор, нанесла сильный удар сверху вниз по изогнутой хребтине чудовища. Раздался рев, заглушивший предсмертные крики вступивших в неравный бой и мгновенно погибших нувисов. Воительница снова осталась одна, но ряды тварей поредели примерно вдвое. Теперь на нее с ненавистью смотрели всего две пары красных глаз и три пустые глазницы.
В Братстве Лотара не было принято молиться перед смертью, а жаль…Оле так хотелось чем-то занять свой мозг и не думать, что вот-вот, через миг, наступит конец, она превратится в бесформенную груду переломанных костей и растерзанной плоти. Девушка поняла, что все кончено, опустила топор и закрыла глаза, приготовившись к смерти, но тут произошло невероятное, то, чего красавица никак не могла ожидать. Чудовища порычали-порычали, поклацали зубами, пощерились, а затем вдруг отступили, нырнули в лужи, из которых пришли, и мгновенно растворились, как будто их и вовсе не было. Воцарилась тишина, на земле лежали пять безжизненных тел дикарей, а прямо перед девушкой, буквально из ниоткуда, из воздуха, появился высокий мужчина в черном одеянии, весьма напоминавшем робу монаха.
– Приветствую тебя, обольстительница Ола, – рассмеялся мужчина и откинул с головы капюшон.
– Вилар, ты?! – девушка удивилась внезапному появлению перед ней главного противника, непримиримого врага графа Лотара с незапамятных времен.
– Я, я. Рад, что узнала. Сколько мы с тобой не виделись: лет сорок иль пятьдесят? А правду людишки говорят, время над красотой не властно, по крайней мере, в твоем случае…– снова рассмеялся гробовщик и, демонстрируя девушке свое превосходство, повернулся к ней спиной.
Враг был коварен. Рука воительницы все еще сжимала топор, но она знала, что не успеет им воспользоваться. Если бы Вилар хотел, то расправился бы с ней так же быстро и просто, как башмак, давящий в лепешку нерасторопного таракана.
– И ради этого ты меня спас? Призови своих детищ, и покончим с глупым спектаклем, – произнесла девушка и бросила на землю топор.
– «Детища», «покончим с этим»…– передразнил ее Вилар, так и стоявший к собеседнице спиной. – Не слишком ли пафосно? Хотя, впрочем, чего еще можно ожидать от воспитанницы Лотара. Ты, поди, и о чести воина еще заботишься. А тебе твой хозяин случайно не говорил, что гулять без доспехов поблизости от замка небезопасно?
– Он мне не хозяин, – уверенно произнесла гордая воительница.
– Ах да, совсем забыл, – лукаво улыбнулся гробовщик. – В ваших рядах царят ханжество и ложь. Это у нас все просто, а вы, двуличные снобы, не привыкли называть вещи своими именами. Конечно, конечно, у вас нет хозяев, только старшие братья, воля которых закон…Перед кем ты пылкие речи ведешь и шикарную грудь колесом выпячиваешь? Тебя природа сиим богатством не для того одарила…
– Решил поиздеваться, а потом отправить на корм тварям?!
– Да брось ты, это без надобности. Вы и так все вскоре умрете, если, конечно, не одумаетесь…
– Одуматься…Ты о чем это?
– Ступай в деревню, – Вилар вдруг повернулся лицом и пронзил Олу взглядом мудрого хищника, знавшего, что добыча от него никуда не уйдет, но не желавшего бегать за ней понапрасну. – Возьми коня и скачи в замок. Передай Лотару, что в течение суток я готов милостиво принять его капитуляцию, свободу не обещаю, слишком жирно, но жизнь всем сдавшимся сохраню.
– А губа не треснет? – Оле вдруг стало очень смешно, и ее лицо озарила пленительная улыбка. – Решил полчища этих уродов на замок послать. Ты действительно уверен, что это тебе поможет, или издеваешься?
– Зря ты так, – покачал головою монах, постепенно начиная растворяться в воздухе. – Мои малютки против людишек да нувисов ваших предназначены, а с рыцарями Братства…кое-кто другой сражаться будет…
Гробовщик исчез, а вместе с ним пропала и улыбка с лица девушки. Мерзавец хотел использовать ее в качестве посыльной, поэтому и сохранил жизнь. Это было обидно, но, с другой стороны, его совету все равно стоило последовать и передать графу Лотару послание заклятого врага.
* * *
Деревня Гажерье, конечно, не производила впечатления благополучного местечка, но вымершей ее тоже было не назвать, поскольку кое-где все-таки теплилась жизнь. Земля вокруг покинутых, а зачастую и сожженных крестьянских домишек была точно такой, как в поле: омерзительная жижа, в которой порой что-то булькало и урчало, чередовалась с совершенно обезвоженными участками. Шак слез с лошади, нагнулся и, засунув руку в довольно широкую расщелину, оторвал кусок земли. Это ему удалось с трудом: ссохшаяся поверхность превратилась в твердый монолит. Однако, едва часть когда-то плодородной почвы оказалась в руке, она мгновенно рассыпалась в пыль.
– Так я и думал, – покачав головой, проворчал Шак и снова вернулся в седло.
Переодетый рыцарем бродяга не удосужился объяснить компаньону, что же он, собственно, думал, наверное, потому, что чувствовал, лекарю было не по себе и его юную голову не интересовали подробности. В деревне сеял смерть мор, и хоть парень и был эскулапом, но сюда он прибыл не для того, чтобы лечить. К тому же знаний полевого хирурга было явно недостаточно, чтобы одолеть охватившую окрестность заразу.
Даже уцелевшие дома на окраине были пусты. Не было слышно ни пения птиц, ни столь типичных для любой деревни звуков: блеяния, лая, мычания. Если в Гажерье и уцелела какая-то живность, в чем Шак весьма сомневался, то она попряталась со страху, забилась в дальние углы и не подавала голосов. Проехав минут пять, путники так и не встретили ни души, но зато неожиданно натолкнулись на довольно высокий, хоть и косо поставленный частокол. Обычно, если местность небезопасна, то подобные укрепления возводятся жителями вокруг деревни, а не в ее центре, однако, зная, от какой беды пытались отгородить себя выжившие, удивляться не приходилось. Эпидемия, тем более новая, еще ни разу не посещавшая эти края, распространялась постепенно. Пока крестьяне поняли, что к чему, они уже лишились половины односельчан и почти всего скота. Засев за толстыми деревянными стенами, живые надеялись спастись и, конечно же, обнесли частоколом лишь еще не испорченную заразой местность. К тому же, как ни странно это могло показаться, в Гажерье порою жаловали непрошеные гости. Местами бревна укрепления были обуглены, а местами – выдолблены в щепу. Пораженные места древесины походили на результат упорной работы неуклюжего, косоглазого дровосека, который рубил дерево, но каждый раз попадал топором не в прорубленную колею, а в новое место. На бревнах возле трижды-четырежды снесенных, но потом восстановленных ворот виднелись разноцветные пятна: темно– зеленые подтеки засохшей, не добравшейся до земли слизи, и красные – брызги крови защитников.
За подъехавшей к воротам парочкой всадников пристально наблюдали пять пар глаз стоявших на стенах арбалетчиков. Стоит ли говорить, куда было нацелено грозное оружие и какой был бы первый вопрос, как только на стене появился бы командир стрелков. Однако Шака поразило не присутствие в деревне солдат, а их одежды: плотные кольчуги, а поверх них бело-голубые плащи миссионерского корпуса Индорианской Церкви.
Антурий Четвертый, нынешний король, да и все его венценосные предки были сторонниками учения Единой Церкви, самой распространенной из всех религий на Континенте. Оплотом веры Индориан была лишь далекая от этих мест Филания. Оба путника весьма удивились, увидев плащи миссионеров-филанийцев, но знали ответ на вопрос «почему?». Индорианцев привлекали неизведанные земли правобережья Удмиры. Единая Церковь, незаинтересованная в освоении диких земель, милостиво разрешила отправить в дальний путь чужое святое воинство, хоть и странно трактующее некоторые фрагменты святого писания, но все же верующее в того же бога. Очутившись во владениях графа Лотара, небольшой отряд воинствующего духовенства остался, чтобы помочь ему в борьбе с колдуном и насланным им мором, остальные силы корпуса отправились на правый берег, и судьба их была пока неизвестна.
Шак не стал испытывать терпение стрелков, напряженно ждущих появления командира. Он распахнул плащ и продемонстрировал взорам солдат рыцарское одеяние. Ворота не открылись, но зато арбалетчики опустили оружие. Примерно минут через пять изнурительного ожидания между остриями кольев появился могучий торс закованного в доспехи рыцаря и обросшая патлами грязных волос голова, жующая то ли хлеб, то ли иную снедь. На лбу командира красовалась посеревшая повязка с большим, впитавшимся в ткань пятном засохшей крови.
– Кто такие, чо надо? – довольно миролюбиво спросила голова, не знавшая, что, когда ешь, не следует открывать рот.
– Я Гвен Антувий из Кьорна, еду в замок в графу Лотару, – представился Шак и склонил голову в легком поклоне. – С кем имею честь?
– А мне отколь знать, с кем ты и почем что имеешь? – вдруг изрекла жующая голова и громко заржала, что послужило сигналом для дружного хохота солдат. – Не обижайся, мил человек, мы тут совсем одичали, – произнес командир примирительно, видя, как запылали гневом глаза Шака, довольно правдоподобно корчившего из себя отпрыска благородных кровей. – Мы голодаем, народ здешний почти весь передох, богомерзкая нежить почти каждую ночь является…Сам понимаешь, тут уж не до этикета, не до манер…
– Много их за ночь набегает? – спросил Шак, не надеясь получить ответ.
– Да кто ж его знает, – пожал плечами командир. – Штук пять-шесть за ночь бывает, слава Святому Панкусию, не больше…Вон мне по башке тварюга позавчера саданула, весь день бревном пролежал.
– Тяжко вам приходится, – Шак изобразил на лице выражение искреннего сожаления и сочувствия.
– Угу, – кивнула голова, наконец-то прожевав и проглотив последний кусок. – Тебе-то чего здесь надо? В замок едешь, вот и езжай!
– Воды бы, коней напоить, да и самим часок-другой вздремнуть бы не грех.
– А вот этого не выйдет, – довольно быстро для оглушенного замотал головой командир гарнизона. – Жрачки у нас нет, воды тоже в обрез. Гниль за частокол пробралась, так что крестьян в живых почти не осталось. У мя вообще приказ до утра продержаться, а там деревню палим и уходим.
– В замок, так, может, вместе и поедем, а пока ты нас внутрь пустишь? Ночь ведь скоро! – пытался ухватиться за соломинку Шак.
– Не-а, нельзя, приказ никого стороннего не пускать, – впервые за время всего разговора в речи офицера послышался легкий филанийский акцент. – К тому ж мы не в замок, а в Ольцовку отходим, там наши стоят во главе с преподобным отцом Патриуном из Миерна. Там оборону дальше держать и будем, хоть одно село от нечестивой заразы убережем. Езжай с Богом, повезет, еще засветло до Ольцовки доберешься! И главное, ты земляной жижи сторонись…оттуда они и лезут!
Произнеся напутственную речь и перекрестив путников по-индориански, командир спустился за частокол, а стрелки, хоть и остались на стенах, но потеряли к всадникам интерес.
– Ты что, действительно в Ольцовку собрался? – спросил Семиун уже на окраине, когда, следуя строжайшим инструкциям Шака о том, как должен себя вести в дороге оруженосец, осмелился поравняться с рыцарем.
– Именно, а куда же еще? Нам ведь колдун нужен, – хмыкнул Шак и в знак презрения к нечестивым созданиям, появляющимся, по рассказу очевидца, из грязевой жижи, отправил в самый центр одной из луж смачный плевок.
– Ты уверен, что он там появится?
– Да, – кивнул Шак и разгладил рукой непослушные пряди волос, к которым почти привык.
– А почему?
– Кажется мне так, а теперь заткнись, дай хоть в седле вздремнуть!
Путники поехали медленно, отдыхая в пути, поскольку полагались на интуицию, тихо нашептывающую, что засветло им все равно не успеть.
Глава 15 Борцы с мором
На столе, едва освещенном светом четырех почти догоревших свечей, лежала нарисованная от руки карта графства Лотар. Тарвелис был далеко на севере, возле самой границы с герцогством Диолвий и землями, принадлежащими свободному городу Миок. Внизу карты, то есть на юге, находился замок графа и три деревеньки, обозначенные символами укрепленных пунктов. На юго-востоке, в правом нижнем углу, чернели воды Удмиры. У составителя не оказалось под рукой цветных чернил, поэтому карта была нарисована в одном цвете. Над фортом «Авиота», расположенным на самом берегу, виднелся жирный знак вопроса. Он был поставлен совсем недавно, поэтому рука с гусиным пером двигалась над этой частью листа осторожно, чтобы случайно не смазать невысохшее обозначение и не испортить довольно точное творение, созданное за несколько бессонных ночей.
Конечно, любой придворный картограф только посмеялся бы над этим неумелым рисунком, нашел бы кучу огрехов как в неточности расположения объектов, так и в масштабе, соблюденном весьма относительно. Составитель и сам понимал, что его шедевр далек от совершенства, но иной карты у него не было, вот и приходилось мучиться самому, по памяти воссоздавая местность, по которой всего раз проехал около месяца назад. Леса, поля, деревни, трактиры и дороги, их последовательность память могла восстановить, а вот истинные размеры, увы, нет, поэтому одни контуры получились неимоверно большими, другие – чересчур малыми, но, к счастью, карта была начертана для себя, и автор не собирался выставлять ее на суд придирчивых ученых-экспертов из столичного университета.
На довольно большом пространстве нижней части карты виднелись жирные точки. Их было более пятидесяти, притом основная масса сконцентрировалась на маленьком участке местности, между тремя густо населенными пунктами: фортом «Авиота», деревней Задворье и замком графа Лотара, где проживало, по скромным подсчетам составителя, более тысячи человек. Деревни Велесье, Гажерье, Ольцовка, а именно они были обозначены как укрепленные пункты, находились внутри спонтанно возникшего из клякс треугольника. Плотность черных точек вверх по карте была значительно ниже, и вот что странно: точки, обозначавшие участок проклятой земли, выстраивались в извилистую линию, ведущую лесами, топями да горами, то есть труднодоступными для людей местами, к Тарвелису. При первом же взгляде на пожелтевший, измятый лист бумаги складывалось впечатление, что кто-то метил маршрут. Преподобный отец Патриун из Миерна, составивший карту собственными руками, хмурился над ней не первую ночь и точно знал, что это именно так.
Земельная гниль, черная жижа или проклятая земля, назвать это явление можно как угодно, была чем-то вроде ворот или мистических порталов, существование которых и Единая, и Индорианская Церкви отрицали. Она давала возможность тварям – исчадиям ада – появляться ночами на поверхности, а затем, когда всходило небесное светило или острый меч обычного воина отрубал омерзительную голову чудовища, растворяться, превращаться в жижу и утекать обратно, под землю. Преподобный отец был уверен, что каждую ночь его солдатам и слугам графа Лотара приходилось иметь дело с одними и теми же тварями. Святая вода, в которой стало к концу первой недели осады омываться оружие индорианского воинства, и освященные Единой Церковью мечи с доспехами рыцарей на службе у графа хоть как-то спасали положение, не все твари возвращались под землю, примерно треть убитых монстров не смогли разложиться и утечь обратно.
Количество нападавших на деревни возле замка тварей постепенно уменьшалось. Две ночи назад возле Ольцовки появилось лишь восемь чудовищ. Отец Патриун надеялся, что это конец, что им удалось одолеть богомерзких созданий, не только убивавших все живое, но и осквернявших гнилью все, к чему прикасались их нечестивые лапищи, однако прошедшая ночь повергла священника-миссионера в отчаяние. На штурм походного укрепления, построенного на месте загнившей деревни, пошло не пять, как предполагалось, не десять иль двадцать тварей, а более ста. Защитники понесли серьезные потери, гарнизон уменьшился на треть, и если бы не пять рыцарей и около трех десятков наемников, прискакавших им на помощь из замка, то филанийским индорианцам вряд ли удалось бы удержать маленький пятачок неоскверненной земли за частоколом.
Этим полуднем в Ольцовку пришли остатки отряда из Велесья, эта ночь должна стать последней для обезлюдевшего Гажерье. В отряде из-за ушедшего на правобережье миссионерского корпуса осталось слишком мало людей, чтобы распылять силы. Собравшись вместе, они еще могли надеяться удержать Ольцовку, хотя что-то подсказывало святому отцу, что примерно через час он поднимется на стену в последний раз. Если им даже и удастся продержаться неумолимо наступающую ночь, то утром ему придется отдать приказ спалить походный лагерь и двинуться под защиту стен замка, который наверняка тоже вскоре падет. Появление целого полчища нежити вместо разрозненных групп могло означать лишь одно: к тварям подошло подкрепление и, скорее всего, с реки. А иначе зачем проклятому колдуну было портить земли возле побережья? Почему чудовища сразу не появились в большем количестве?
Склонившегося над картой отца Патриуна мучили сомнения. Любая, пусть даже самая правдоподобная догадка оставалась всего лишь предположением, а истину…истину не знал никто, разве что сам колдун, обладающий силой, с которой еще никто из индорианских миссионеров не сталкивался. Именно по этой причине над пограничным фортом и возник знак вопроса. Священник чувствовал, что его защитники, отказавшиеся две недели назад принять помощь иностранных миссионеров, бесславно погибли, чувствовал, но точно не знал, и поскольку в силу выбранного жизненного поприща должен был быть оптимистом, то надеялся на лучшее…
– А ты все над картой колдуешь? Лучше б над златом чах, и то приятней! – почти одновременно со скрипом двери раздался оглушающий бас.
В комнате появился рослый, неуклюжий с виду толстяк по имени Мосо, старший из тех рыцарей в черно-зеленых плащах, что пришли прошлой ночью на помощь сдерживающему натиск тварей гарнизону. Если бы отец Патриун собственными глазами не видел, как наголо обритый здоровяк командовал своими людьми и орудовал булавой, то ни за что бы не поверил, что этот увалень – рыцарь, да еще и командир хоть маленького, но хорошо обученного и сплоченного отряда. В жизни встречаются парадоксы: инфантильный дурак оказывается искусным изобретателем, а обрюзгший мужик, обвешанный пятью-шестью пудами жировых накоплений, скачет по стенам да крышам с ловкостью акробата из бродячего цирка. То же самое можно было сказать и о толстяке Мосо, его неказистая внешность была обманчива, а отсутствие хороших манер на самом деле удачно маскировало прозорливый ум и отменное образование. Отец Патриун умел разбираться в людях и понял это еще до начала первой же, довольно непродолжительной беседы, состоявшейся сразу после ночного боя.
– «Колдуешь», значит, совершаешь богопротивное действо. Ты хотел оскорбить меня, сын м…– Патриун осекся, видя недовольство на толстощеком лице.
Верующие в постулаты Единой Церкви порой морщились, а иногда и грубо высказывались, когда к ним так обращался индорианский священник. Благородные слуги графа Лотара не были исключением из этого правила, хотя весьма лояльно и даже дружелюбно относились к союзникам-миссионерам.
– Да брось ты, преподобный, не те обстоятельства, чтоб ерепениться и норов показывать. Я вон те кой– чего занятное принес. Давай вместе обмозгуем, как до утра продержаться. Солнце-то почти совсем село, вскоре попрут…
Не дожидаясь приглашения, которое все равно последовало бы, рыцарь прошествовал к столу и, небрежно отодвинув самодельную карту графства, положил на ее место план деревни, на котором был отмечен каждый закуток, каждый уцелевший и сожженный дом.
– Ну и избенку ты для ся выбрал! Кривая, гнилая, неказистая…Внутри темно, душно, аж взопрел, – ворчал, не отрывая глаз от рисунка, толстяк, по щекам и лбу которого действительно лил ручьями пот.
– Ты б доспехи-то снял, вот и полегчало б, – посоветовал Патриун, облаченный лишь в бело-голубое походное одеяние.
– Ага, щас…– хмыкнул рыцарь и, наконец-то найдя на собственном плане то, что искал, ткнул железным пальцем в небольшой квадратик: – Во! Чо это у тя здеся?!
– Это молельня, – ответил миссионер, – святому воинству нужно настроиться перед боем и…
– Ага, значит, правильно я приказал ее разобрать, а доски на латание брешей пустить. Не надувай щек, святейшество! Монахи твои к походным тяготам приучены, на свежем воздухе псалмы пропоют. А здесь что? – палец рыцаря показал на другой объект в форме вытянутого прямоугольника.
– Амбар, в нем сейчас больные, мором зараженные, – произнес священник, с трудом усмирив бушевавший в нем гнев.
Рыцарь заявился в деревню и теперь нагло устанавливал свои порядки. Это возмутило священника, но спорить с солдафоном было неразумно по нескольким причинам. Во-первых, миссионеры были чужаками на этих землях, во-вторых, толстяк состоял на службе у Лотара, поэтому мог распоряжаться в Ольцовке, как хотел, и, в-третьих, через четверть часа станет уже не важно, кто прав, а кто не прав.
– Значица, еще не окочурившиеся людишки есть, это хорошо…Сколько из них на ногах?
– Десятка два-три, не больше, ходить могут все, – ответил отец Патриун, сохраняя спокойствие. – Мор гноит тело, но пострадавшие не чувствуют боли…
– Знаю я, что они чувствуют, а что нет. Не забывай, эта зараза здесь еще задолго до тя появилась! Меня вон другое смущает. Два-три десятка бездельников в амбаре отсиживаются, пока наши ребята гибнут! В общем, так, вилы им в руки, и пущай на стены встают!
– Ты соображаешь, о чем говоришь?! – не выдержал отец Патриун и повысил тон: – Они заразны, они!..
– Коль твари нас одолеют, мы все дохлыми будем, а к мертвякам хворь не пристает, – ответил Мосо и громко заржал, не нарадуясь своему складному ответу. – Ничего, ничего, пущай повоюют! Ты монахов своих воинствующих водичкой святой окропи, вот они заразу и не подхватят, а моим ребятам эта хворь что насморк. Настоящего бойца и смерть, и болезнь боится!
– Я уж заметил…– не удержался от многозначительного замечания священник.
– Это ты о чем?!
Лицо толстяка, корчившего из себя простачка, мгновенно изменилось, в глазах появился блеск. Его насторожил комментарий, прозвучавший в устах священника как недвусмысленный намек.
– Да о том, что оружие и доспехи нашего воинства перед походом в земли дикарей освящены были, но только чудовищам это нипочем. Мы мечи и латы перед каждой ночью святой водой окропляем, потери все равно несем, а твои солдаты…
– А что мои солдаты?! – перебил громким выкриком святого отца рыцарь. – Мои солдаты вам на помощь пришли, и в прошлом бою более двух десятков не стало! Так же, как и твои рясочники, с нежитью бились!
– Так-то оно так, – продолжил отец Патриун, понимая, что если собеседник кричит и пытается его в чем-то обвинить, значит, его мысли на правильном пути, – но вот только твои доспехи да нагрудники других рыцарей уж больно крепкие…
– А их служители истинной веры святили, а не какие-то там индорианцы…
– И голову они твою тоже знатно освятили, – с хитрой улыбкой на лице произнес священник. – Я собственными глазами видел, как тварь тебе по макушке лапой заехала. Ты ж лишь слегка покачнулся, а затем, на ногах устоявши, булавой ее богомерзкую рожу разворотил.
– Глазастый ты уж больно, святой отец…лишнее примечаешь, – изрек Мосо, глядя отцу Патриуну в глаза.
– Что лишнее, а что нет, давай потом обсудим, – в голосе священника слышались лишь умиротворение и спокойствие, – сейчас куда более важные темы найдутся.
– Хорошо, – рыцарь кивнул в знак согласия с неоспоримым аргументом и вернулся к обсуждению плана защиты стен: – Больных крестьян вот сюда поставишь, правее ворот. Там брешь большая, заделать наверняка не успели. Пущай первый напор сдержут, им все одно подыхать, так хоть пусть с пользой…Сколь у тя народу осталось?
– Сорок семь мечников, двадцать три копейщика и три десятка арбалетчиков, – не задумываясь, ответил священник. – Но это вместе с легкоранеными.
– Кто на ногах стоит, тот здоров, – глубокомысленно изрек толстяк Мосо. – Стрелков на стены не ставь, перебьют твари, как до частокола дорвутся. Ты на крыши их усади…высоко, безопасно, да и стрелять сподручней. Остальных равномерно распредели по всему периметру, только резерв не оставляй, слишком мало нас, чтоб резерв иметь. Я со своими ворота держать буду. Надеюсь, возражений нет?
– Вас мало, не удержать ворота.
– Не твое дело, сдюжим, – огрызнулся слуга графа Лотара и покинул избушку.
Преподобный отец Патриун усмехнулся, мысленно ругая себя за несдержанность, ведь из-за не к месту вставленного замечания он нажил опасного врага в лице рыцаря Мосо, а возможно, и всего рыцарства из замка. Затем он вызвал посыльных и передал им распоряжения. Выполнив свой долг перед другими, святой отец снял бело-голубое одеяние, в котором еще ни разу не ходил в бой, и погрузился в молитву. Он просил у бога не удачи в сражении, не возможности остаться в живых и не помощи в битве с ужасными тварями, его помыслы были в ином. Бывший пират, беглый каторжник и разбойник Питер Унторес просил, чтобы кровь, которая вскоре оросит его оружие, вновь не очерствила пылкое сердце в груди. Главное для него было не выжить, а не превратиться в бездушного человека, бесчувственный придаток к мечу, каким он уже был в течение долгих, напрасно потраченных лет.
* * *
Как Шак и предполагал, добраться засветло не удалось. До Ольцовки оставалось всего мили две – две с половиной, когда вдруг стемнело, стемнело внезапно, как будто кто-то неимоверно большой дунул и задул свечу, до этого медленно скрывавшуюся за горизонтом. К счастью, путники ехали полем, а не через лес. Хоть видимость заметно и снизилась, но звезды, мгновенно рассыпавшиеся по черному небу, давали какой-то свет. К тому же вдали, как раз в той стороне, куда они ехали, виднелись ярко-красные всполохи. Семиун предположил, что это пылает Ольцовка, охваченная пожарищем, но Шак покачал головой и успокоил товарища:
– Чудовищам огонь ни к чему, они прекрасно видят и в темноте, а вот люди ночью беспомощны, биться не могут, поэтому и жгут костры. Да что там биться, без свечки и до нужника не добредут, – презрительно хмыкнул бродяга и подстегнул лошадь.
– Странно ты как-то говоришь…отрешенно…как будто сам не человек, – с укором произнес Семиун.
Точно подметивший странность речевого оборота лекарь не получил ответа, не удостоился даже взгляда, пусть такого же презрительного, как и тон компаньона. Шак еще раз шлепнул лошадь ладонью по крупу и погнал ее в направлении зарева. И только когда они, проскакав четверть часа, выехали на небольшую возвышенность, с которой открывался прекрасный вид на пылавшую огнями десятков костров и сотен факелов деревню, бродяга резко натянул поводья и перевел лошадь с быстрого бега на медленный шаг. Еще минут через пять неспешной конной прогулки в гробовом молчании бродяга совсем остановил кобылу и спешился. После долгой поездки юноше тоже хотелось размять затекшие ноги, но представшая глазам картина приковала его взгляд, а хоровое пение нескольких сотен мужских голосов парализовало тело.
Полмили выжженного пространства, полмили исковерканной, взрыхленной, пораженной черной жижей земли, тянувшейся аж до самого крошечного, едва видневшегося частокола на горизонте. Прошлой ночью здесь бушевало настоящее сражение, вышедшее далеко за пределы деревни. Повсюду валялись трупы обезглавленных, порубленных на части тварей. Их никто не собирал, не сжигал и не закапывал. Человеческих тел видно не было, святое воинство чтило традиции и хоронило своих мертвецов, не удосуживаясь предать земле куски чужеродной плоти.
– Все просто, мой друг, все очень просто, – ворвался в мозг Семиуна тихий голос бродяги. – Люди закапывают тела павших товарищей, так требует их вера. Твари же распадаются сами и просачиваются под землю, чтобы на следующую ночь снова восстать. Тому фаршу, что ты видишь, не повезло. Они приняли смерть от освященных клинков и упокоились с миром.
– Но ведь тела же разлагаются, от этого мор еще пуще идет! – выкрикнул Семиун, пораженный такой преступной беспечностью не простых воинов, а членов святой братии.
– М-да? – как-то странно произнес Шак, посмотрел на напарника долгим взглядом, а потом все-таки решил объяснить наивному новичку в деле убиения чудищ простую логику тех, кто засел по ту сторону частокола: – Когда тебе набили рожу, глупо грустить из-за сломанного ногтя. Когда извалялся в грязи, то не стоит печалиться по поводу помятости одежд. К чему тратить силы и собирать эту падаль? Вот-вот начнется еще один штурм…возможно, последний.
– Но ведь в округе не души…
Афанасьев Роман
Каргалов Вадим
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Смоленский Вадим