изнемогал от усталости и все же, как и его товарищи, поднимал вверх
нацепленный на ствол ружья кивер из медвежьей шерсти. Виват Император!
Одинокий, растолстевший и смертельно больной Бонапарт, вернее, призрак
Бонапарта был отомщен. Покойся с миром. Гип-гип, ура!
стене сабле: во славу верной тени гренадера Жан-Пакса Корсо, 1770-1851,
орден Почетного легиона, орден Святой Елены, до последнего своего дыхания
он был неисправимым бонапартистом, служил консулом Франции в том самом
средиземноморском городе, где век спустя суждено было родиться его
праправнуку. И, чувствуя во рту вкус джина, Корсо сквозь зубы
продекламировал строки, передававшиеся весь этот век от отца к сыну в их
роду, которому суждено было закончиться на нем.
Понте. Звук вращающегося диска был хорошо слышен в тишине. Вдоль стен -
книги, за окном - мокрые от дождя крыши. Вид нельзя сказать чтобы
замечательный. Исключение составляли те зимние вечера, когда закатное
Солнце мрело за пеленой дыма, поднимающегося из труб отопления, и за
уличным смогом в воздухе колыхался плотный занавес из алых и желто-красных
искр. Письменный стол с компьютером и игральная доска с планом Ватерлоо
помещались перед большим окном. Нынешней ночью по стеклам бежали дождевые
струи. На стенах не было ни картин, ни фотографий, ничего, что пробуждало
бы воспоминания. Только старинная сабля в кожаных с латунью ножнах. Редкие
гости удивлялись, не видя в комнате, кроме книг и сабли, никаких следов
чего-то личного, того, что всякое человеческое существо инстинктивно
хранит, крепя связь с собственным прошлым. Но дело было в том, что Лукас
Корсо уже давно порвал всякие связи с миром, из которого вышел. И доведись
ему вернуться к прежней жизни, он не признал бы ни одно из тех лиц, что
порой еще всплывали у него в памяти. Наверно, так было лучше. Создавалось
впечатление, что у хозяина квартиры вообще не было за спиной никакого
прошлого либо он не желал оставлять по себе никаких следов. Он
довольствовался самим собой и тем, что было на нем в данный момент, - как
городской бездомный бродяга, весь скарб которого умещается в карманах
пальто. И все же те немногие счастливчики, которым довелось увидеть Корсо,
когда он красноватым зимним вечером сидел перед окном и мутными от
голландского джина глазами восхищенно глядел на уплывающее солнце,
свидетельствовали: только тогда маска нелепого беззащитного кролика
выглядела на его лице естественной. В трубке раздался сонный голос Ла Понте.
победой. Коварный Альбион, пирог с почками и жалкие гостиницы с отоплением
за отдельную плату. Сипай Киплинг, вся эта докука - Балаклава, Трафальгар и
Мальвины. A вот что касается самого Корсо, то хотелось бы ему напомнить, -
телефон замолк, пока Ла Понте на ощупь отыскивал часы, - что теперь три
часа ночи. Потом он пробурчал что-то нечленораздельное, и разобрать можно
было только отдельные слова; "сволочь", "скотина" и тому подобное.
его счет - с аукциона в Буэнос-Айресе только для того, чтобы рассказать
новую шутку: проститутка была такой страшной, что умерла девственницей.
Ха-ха. Отлично. Вернешься, я заставлю тебя, идиот несчастный, сожрать
телефонный счет. Да и в тот раз, много лет назад, едва Корсо проснулся,
обнимая Никон, первым его движением было снять трубку и рассказать Ла
Понте, что он познакомился с красивой женщиной и, кажется, влюбился. До сих
пор, стоило Корсо пожелать, он, закрывая глаза, видел Никон - она медленно
пробуждается, и волосы ее рассыпаны по подушке. А тогда, прижав трубку
плечом он начал описывать ее Ла Понте, пребывая в небывалом волнении,
испытывая необъяснимую и неведомую прежде нежность. Он говорил по телефону,
а она молча слушала и глядела на него, и Корсо знал, что человек на другом
конце провода - я рад, Корсо, дружище, давно пора, я рад за тебя, будь
счастлив - искренне радовался вместе с ним и чудесному пробуждению, и
счастью. В то утро он любил Ла Понте не меньше, чем ее. А может, ее он
любил не меньше, чем Ла Понте, но с той поры утекло много воды.
за книгами сел на край пустой постели, зажег сигарету и напряг слух,
пытаясь уловить знакомое дыхание. Огонек сигареты неподвижно светился во
мраке. Корсо протянул руку, чтобы погладить разметавшиеся по подушке
волосы, но их там, разумеется, не оказалось. Никон... Единственное в жизни;
из-эа чего совесть по-настоящему мучила его. Дождь припустил еще сильнее, и
мокрое стекло дробило скудный свет, падавший в комнату с улицы, так что
простыни покрывались мерцающими точками, черными стежками, крошечными
тенями, которые метались туда-сюда, словно клочья его бестолковой жизни. -
Лукас. Он произнес свое имя вслух. Так называла его только она и больше
никто. Эти пять букв были символом той общей родины, которую они мечтали
обрести и сами же разрушили. Корсо уставился на красный огонек сигареты.
Тогда он не сомневался, что очень любит Никон. Тогда он восхищался ее
красотой и умом. Она была уверенной в себе и непогрешимой, как папская
энциклика, страстной, как те черно-белые фотографии, которые она сама и
снимала: дети с огромными глазами, старики, собаки с преданным взглядом.
Она боролась за свободу народов и подписывала какие-то манифесты в защиту
брошенных в тюрьмы деятелей культуры, угнетенных наций... И в защиту
тюленей. Однажды она даже его заставила подписать что-то по поводу тюленей.
призрак, и ему вновь, как не раз прежде, почудилось, будто он и на самом
деле слышит ее тихое дыхание. Ты мертв, как и твои книги. Ты никогда никого
не любил, Корсо. Тогда она в первый и последний раз назвала его только по
фамилии, в первый и последний раз не отдала ему свое тело. И ушла навсегда.
Она мечтала о ребенке, а он отказал ей в этом.
дождя падали ему на лицо. Он сделал последнюю затяжку и швырнул сигарету
вниз, следя за тем, как красная точка, не дочертив до конца положенную
дугу, растаяла во мраке.
Ватерлоо. Над прапрадедом Корсо и его товарищами. Над красно-черным
надгробием Жюльена Сореля, казненного за то, что он верил, будто без
Бонапарта начнут умирать даже бронзовые статуи на старых дорогах
беспамятства. Глупейшее заблуждение. Корсо лучше других знал, что еще и
сегодня можно выбрать поле боя и стоять на посту среди бумажного воинства в
кожаных переплетах, среди выброшенных на берег жертв кораблекрушения.
романа-фельетона", автор многочисленных исторических и приключенческих
романов, в том числе цикла "Пардайяны" (в рус. переводе выходив также под
названием "Род Пардальянов". М., 1994).
произведений, самое известное из котррых - приключенческий роман "Горбун,
или Маленький парижанин" (1858).
автор более 150 романов, самый известный из них - "Дьявол во дворце".
Мануэль Фернандес-и-Гонсалес (1821 - 1888) - популярный и очень плодовитый
испанский писатель, автор более чем 600 томов прозы. Патрисио де ла
Эскосура-и-Моррог (1807-1878) - испанский писатель, журналист и политик.
фильму дала транскрипция первых слов "Марсельезы").
Уокер" - одной из самых знаменитых торговых марок мира.
Эмманюэля де Лас Каза (1766 - 1842), бывшего секретарем Наполеона в
изгнании на острове Святой Елены. Книга вышла в свет в 1823 г.
Корсо шел за ней длинным коридором - стены нежно-кремовых тонов,
приглушенный свет, тихая музыка, - пока они не оказались перед тяжелой
дубовой дверью. Девушка велела ему подождать, скрылась, появилась вновь и с
дежурной улыбкой пригласила пройти в кабинет. Варо Борха сидел в черном
кожаном кресле с покатой спинкой перед письменным столом красного дерева.
Из окна открывался великолепный вид на Толедо: старые красно-желтые крыши,
острый шпиль собора на фоне чистого голубого неба, вдалеке - серая громада
Алькасара.
констатация факта. Корсо поморщился.
усаживался в предназначенное для посетителей кресло. На столе не было
Сертаков Виталий
Орловский Гай Юлий
Куликов Роман
Андреев Николай
Махров Алексей
Василенко Иван