прямо в порт. Нас едва набралось четыре тысячи. Повсюду слышалось какое-то
странное, похожее на далекий гром, уханье. Это по пригородам Риги била
русская артиллерия.
такое скопище военных. Их было, наверное, больше, чем нас. Нас построили у
пакгауза, и почти каждому пришла в голову мысль о расстреле. Но случилось
иначе. Очевидно, эсэсовцы решили взять нас, чтобы избежать русского плена и
беспрепятственно добраться до рейха. Уплыть мы должны были на грузовом
судне, стоявшем у шестого причала, - последнем корабле. Но вдруг на него
стали грузить раненых немецких солдат - они сотнями лежали на носилках в
двух пакгаузах у причала.
корабль, он остановился как вкопанный. Потом повернулся и заорал на
санитаров с носилками: "Прекратить!" Прошагав через весь причал, он подошел
к санитарам и ударил одного по лицу. Резко обернулся и заорал нам, узникам:
"Эй вы, мерзавцы! Идите на корабль и выгружайте раненых. Несите их обратно.
Этот корабль наш!"
офицеров, солдат и просто беженцев, которые раньше стояли поодаль и
смотрели, как идет погрузка, теперь бросились вслед за нами. Мы уже
собирались стаскивать носилки на причал, как чей-то голос остановил нас.
Когда он раздался, я стоял у трапа, хотел подняться на палубу, но теперь
решил посмотреть, что происходит.
Взглянув на палубу, где заключенные собирались сносить раненых с корабля, он
крикнул: "Кто приказал выгружать их?"
стремительно обернулся и вытащил из кармана какой-то документ, сказал: "Этот
корабль - для раненых. Раненых он и повезет". С этими словами он повернулся
к армейским санитарам и приказал им продолжать погрузку.
негодования. Потом я понял, что он просто струсил. Боялся остаться и
столкнуться с русскими. Они не мы, они были вооружены.
командую я!
Он стоял всего в двух метрах от меня, и я хорошенько его разглядел. Лицо
капитана было серым от усталости, под глазами лежали темные круги. Увидев,
что погрузка возобновилась, он отошел от Рошманна. Но тот вдруг схватил его
за руку, развернул и ударил наотмашь по лицу рукой в перчатке. Сотни раз
видел я, как он бил людей, но сдачи ему дали впервые. Капитан принял удар,
сжал кулаки и двинул Рошманна справа в челюсть. Эсэсовец отлетел на целый
метр, упал спиной в снег, тонкая струйка крови потекла из угла рта. Капитан
двинулся к санитарам.
каждого офицера СС, - навел его между лопаток капитана и выстрелил. Все
замерли. Капитан зашатался, повернулся. Рошманн выстрелил вновь, пуля попала
офицеру в горло. Он упал на спину, умер, еще не долетев до земли. Вторая
пуля отстрелила что-то надетое на шею капитана, и, когда нам приказали
отнести тело и сбросить его в воду, я заметил, что это медаль "Рыцарский
крест с дубовой ветвью"...
***
превратилось в сомнение, веру и, наконец, в глубокую ярость. Чтобы убедить
себя окончательно, он перечитал страницу раз десять и лишь потом двинулся
дальше.
***
снег. В конце их ссадили всех, на их место загрузились мы, узники. Нас
разместили в трюмах на носу и корме, теснота была ужасная. Потом люки
задраили и на палубу стали подниматься эсэсовцы. Корабль отчалил еще до
полуночи - капитан явно хотел поскорее выйти из Балтийского залива, чтобы не
нарваться на русские штурмовики...
пищи и воды в аду под палубой, где нас швыряло и качало, из четырех тысяч
узников умер каждый четвертый. Нечем было тошнить, и все же нас мутило от
морской болезни. Многие умерли от изнеможения, другие задохнулись, а третьи
погибли, потому что потеряли волю к жизни. Наконец корабль причалил, люки
открылись и ледяной зимний ветер ворвался в загаженные, зловонные отсеки.
с живыми, чтобы нас оказалось столько же, сколько село в Риге. Эсэсовцы
всегда отличались педантичностью. Потом мы узнали, что Советская Армия
заняла Ригу четырнадцатого октября, когда мы были еще в море...
***
большинство заключенных отправили в Штутгоф, что был неподалеку. До начала
1945 года они днем ремонтировали подводные лодки в Бургграбене, а ночевали в
Штутгофе. Еще не одна тысяча их погибла от голода. Таубер видел, как умирали
другие, а сам как-то жил.
узников Штутгофа погнали на Запад - начался печально известный марш Смерти
до Берлина. По всей Восточной Германии протянулись колонны призраков,
которые эсэсовские охранники использовали как проходной билет на безопасный
Запад. По пути истощенные узники умирали от холода как мухи.
что восточнее Берлина. Здесь охранники их бросили - теперь их интересовало
только, как спасти собственные шкуры. Горстку узников, в которой был и
Таубер, заключили в магдебургскую тюрьму - отдали в распоряжение сбитых с
толку, беспомощных стариков из народного ополчения. Неспособные даже
прокормить их, до смерти напуганные грядущим возмездием наступавших
союзников, они самых здоровых заключенных выпускали в город на поиски пищи.
***
мы ходили в Гарделеген, деревушку восточнее Магдебурга, и втроем насобирали
маленький мешочек картошки. На обратном пути нас обогнал направлявшийся на
Запад автомобиль. В нем сидело четверо эсэсовцев. Рядом с водителем
натягивал на себя мундир капрала вермахта Эдуард Рошманн.
скрывал капюшон из мешковины. Зато я узнал его. Узнал точно.
в снег. На нем были сдвоенные молнии и капитанские петлицы. Эсэсовца
Рошманна не стало...
перестали выходить в город, предпочитая голод рысканью по улицам, на которых
царила полнейшая неразбериха. Однако утром двадцать седьмого апреля 1945
года все стихло. Около полудня я стоял на тюремном дворе, разговаривал со
стариком охранником, который, казалось, обезумел от страха и добрых полчаса
втолковывал нам, что ни он, ни его товарищи не имеют ничего общего с
Адольфом Гитлером, а тем более - с уничтожением евреев.
забарабанили. Старик открыл, и к нам вошел человек с пистолетом в руке в
незнакомой военной форме. Он был, видимо, офицер, потому что его сопровождал
солдат с ружьем и в каске. Они остановились, молча оглядывая тюремный двор.
В одном углу было сложено не меньше пятидесяти трупов тех, кто умер в
последние дни. У нас не осталось сил хоронить их. Другие узники, полуживые,
со смердящими гнойными язвами, лежали вдоль стен, пытаясь ухватить хоть
немного весеннего солнца.
на них. Наконец произнес слова, которые помнил, наверное, со времен первой
мировой войны. Он сказал: "Хэлло, Томми".
сраная гансовская свинья..." И тут я заплакал...
хотелось узнать, осталось ли что-нибудь от старой жизни. Но увы! Улицы, где
я вырос, поглотил огненный смерч бомбардировок союзников, контора, где я
когда-то работал, мой дом - все сгорело дотла.
вышел из лагеря Берген-Бельзен, и еще год проработал там же санитаром,
ухаживал за теми, кому было хуже меня. Наконец я ушел и оттуда, решил найти
пристанище на родине, в Гамбурге, и здесь провести остаток дней...
***
очевидно, совсем недавно. Они составляли эпилог.
***
и другими в Риге, я начал писать вскоре после ухода из госпиталя. Но еще
задолго до окончания дневника мне стало предельно ясно, что выжили и другие,
лучше осведомленные и более меня способные дать свидетельские показания. О
Суворов Виктор
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс
Гуль Роман Борисович
Глуховский Дмитрий
Каменистый Артем