Чтение 10–й страницы книги ~Русские на Мариенплац, Рождественский роман в 26 частях~

Прошло два тоскливых дня. Возвращаюсь с Мариенплац, бросаю гитару, подсчитываю выручку, принимаю душ и сажусь писать первое письмо папе в Беэр-Шеву.

Только дохожу до описания мюнхенской квартирки на

Гер-

цог-Вильгельм-штрассе, - как мне в ней хорошо и уютно, и вообще, папочка, жизнь моя прекрасна и удивительна, - как вдруг раздается звонок в дверь. Открываю.

На пороге стоит мымра лет шестидесяти, одетая в какие-то чудовищные по безвкусице тряпки и стоптанные туфли. Рожа - Баба-Яга из мультяшки в передаче "Спокойной ночи, малыши!", после которой дети от ужаса не могут заснуть, а родители пишут на телевидение слезные письма, умоляя не показывать детям на ночь такие фильмы.

Полагая, что эта страшила хочет попросить у меня пару марок на бедность, я начинаю спешно рыться в своем кошельке в поисках мелочи, а она неожиданно отстраняет меня своей костлявой лапой и бесцеремонно входит в

квартиру.

Теперь, когда мое ухо уже привыкло к немецкому языку, когда я и сама могу составить немудреную фразу, понять такой же ответ и объясниться с прохожим на улице или с продавцом в магазине, - я, вспоминая сейчас отдельные слова этой тетки, могу примерно реконструировать почти все, что она мне говорила. Сейчас я могу ошибиться только в незначительных мелочах, но интонации этой старой суки я просекла безошибочно!

Однако тогда наш диалог напоминал игру в одни ворота. Выглядело это примерно так:

- Что вам нужно? - испуганно говорю я без малейшей надежды понять ответ.

- Я знаю, что мне нужно. Вы говорите по-немецки?

- Нет.

- По-английски?

- Нет. Немножко...

Она, сразу переходя на английский:

- Кто вы такая?

Я, с величайшими муками:

- Хозяйка этой квартиры...

В ответ - презрительный смех и сразу жесткий немецкий:

- Это ложь! Я хозяйка всего этого дома. Я сдавала эту квартиру американской армии!.. Вы не имеете права здесь жить. Немедленно убирайтесь отсюда!!!

Зная почтительное отношение немцев к деньгам, я в панике собираю в одну кучу огрызки разных английских слов и, как мне кажется, говорю:

- Но мой друг заплатил за эту квартиру за три месяца вперед...

- Он заплатил за себя! Я завтра же верну эти деньги американской армии, но никаких иностранцев в своем доме не потерплю! Откуда вы? Польша, Болгария, Югославия, Албания?

- Я русская... То есть, сейчас я из Израиля... - лепечу я и протягиваю ей свой израильский паспорт.

Она даже не прикасается к моему паспорту, только смотрит в него брезгливо и вдруг разражается истерическим хохотом. Да таким, что у нее даже пена на губах выступает. Она начинает метаться по комнате и орать примерно следующее:

- Из Израиля!.. Еврейка!!! В доме, построенном моим отцом - генералом абвера, одним из первых членов национал-социалистической партии Германии, не хватает еще и еврейки!!! Вон! Немедленно вон отсюда!!! И запомните раз и навсегда: Германия только для немцев! А вы все - русские, турки, арабы, евреи... Вы - раковая опухоль на теле нашей несчастной Германии!.. Вы сосете кровь немецкого народа! И мы, немцы, еще должны из своих налогов оплачивать здесь вашу жизнь?! Вон отсюда!!! Вон к свиньям собачьим! Из моего дома! Из моего Мюнхена! Из моей Германии! Шайзе!... Я сейчас же звоню в полицию!..

Она хватается за телефон, дергается словно в припадке эпилепсии, брызгает слюной, глаза у нее становятся уже совершенно безумными, и она продолжает вопить свои тексты в добротном митинговом стиле нашего замечательного общества "Память".

И я - через полчаса, со своей гитарой, огромной сумкой тети Хеси, с недописанным письмом папе, оставив десятки милых моему сердцу собственных мелочей в этой сволочной нацистской квартире, - оказываюсь на Хауптбанхофе. На главном железнодорожном вокзале Мюнхена - последнем прибежище нищих бездомных азилянтов.

- Где мы на четвертые сутки ее и нашли, - сказал

Нартай.

- На третьи, на третьи, - поправила его Катя. - Не драматизируй. Я переночевала там всего лишь трижды.

- Тоже вполне достаточно, - заметил Эдик и повернулся ко мне: - Помойка! Настоящая человеческая помойка в центре такого потрясающего города!..

Часть Одиннадцатая

(коротенькая), рассказанная Автором, - о том, что в жаркую погоду в мюнхенских бассейнах можно не только выкупаться, попить пива и отдохнуть на лужайке, но и узнать почти детективную историю, не имеющую никакого политического значения...

- Стойте! Стойте!.. - всполошился я. - Вы меня совсем, к чертовой бабушке, запутали! А откуда же тогда появился Нартай? При чем здесь Нартай?..

- То есть, как это "при чем"?! - возмутился Нартай. - Я ее первый заметил! "Смотри, говорю, Эдька! Эта девка, которая на Мариенплац русские песни поет, сидит со шмотками и рожа у нее какая-то опрокинутая. Может, заболела?.." А Эдька мне и говорит...

- Да подожди ты, Нартайчик! - безжалостно прервал его Эдик. - Тебя не о том спрашивают. Тебя спрашивают - как ты сам появился в Мюнхене. Может, про тебя потом кино сделают. Верно?

- Не исключено, - осторожно сказал я.

Нартай прямо взвился!

- Ну, Эдик!.. Ну, гад ползучий! Это про вас с Катькой надо кино делать! Разоблачительное! Это вы сюда, за бугор, рвались, как умалишенные, диссиденты вшивые!.. А я, наоборот, отсюда хотел только домой - в Алматы! Я и сейчас хочу... И если бы не ты!.. Вот и расскажи, расскажи, как я сюда попал!..

- О'кей, о'кей... - примирительно сказал Эдик. - Не вопи, люди оборачиваются.

- Имел я в виду всех этих людей, - сказал Нартай и встал.

Мы валялись на зеленой лужайке "Зюдбада" - одного из десятков мюнхенских бассейнов, на открытом солнце, и только Катя была заботливо усажена в шезлонг под огромным полосатым зонтом.

- Катька, нагреби мне немного деньжишек - пойду мужикам еще пива возьму, - сказал Нартай. - И следи, чтобы Эдька тут ничего не врал.

Катя порылась в сумке и протянула Нартаю кошелек:

- Мне тоже пива, Нартайчик.

- Обойдешься. Тебе - оранж-сафт, - безапеляционно сказал Нартай.

- Мне уже осточертел твой сафт. Я хочу пива!

- Ты хочешь, чтобы ребенок родился алкоголиком, да? Фиг тебе!

И Нартай в одних плавках пошел на своих смуглых крепеньких кривоватых ногах в буфет.

- Он, конечно, прав, - задумчиво проговорил Эдик, глядя в след Нартаю. - В том, что он оказался здесь, наверное, виноват я...

Часть Тринадцатая,

рассказанная Автором, - о том, что произошло дальше...

Тут я вынужден прервать Эдика. К этому моменту его рассказ уже совершенно потерял былую стройность - Нартай все время вклинивался со своими подробностями этой истории, перегружал ее техницизмами и специальной танковой терминологией, понятной лишь ему одному, и, в конце концов, все свелось к ожесточенной перепалке со взаимными упреками в неточности, забывчивости и полном искажении действительности.

Во-первых, Нартай заявил, что морда у него никакая не "среднеазиатская", а исконно казахская, ибо казахи никогда не причисляли себя к Средней Азии, а всегда были абсолютно самостоятельной и великой нацией! Это раз.

Второе, что очень сильно возмутило Нартая, - дышал он тогда на Эдика не дешевым шнапсом, а прекрасным и настоящим "Вайцен-Корном", который почти на две марки дороже той гадости, которую приписал ему Эдик!..

И в третьих, - когда он приказал Эдику выбросить пистолет, то сказал не "на хер", а совершенно другое слово. Тоже из трех букв и тоже на "х", но совершенно другое!..

Он, Нартай, конечно, понимает, что в тот момент у Эдика были полные штаны от страха и он мог кое-что подзабыть, но всему же есть предел!.. Нельзя же все время перекраивать Историю!!!

Претензии Нартая к Эдику были мелочны и, казалось бы, незначительны, но очень мешали восприятию дальнейшего хода событий.

Поэтому, с трудом узнав всю историю целиком, я решил вторую половину пересказать сам, решительно очистив ее от препирательств Нартая и Эдика...

...Нартай втащил Эдика в танк, мгновенно задраил люк и откинул от внутренней стенки орудийной башни сиденье заряжающего.

- Садись сюда и держись за что-нибудь! - он метнулся вниз на свое место механика-водителя. - И ничего там не трогай!.. Это твоя машина? "Опель" твой, я тебя спрашиваю?!

- Нет? - прокричал ему Эдик. - Это их "опель"!..

- Очень, очень хорошо! - мстительно пропел Нартай и резким броском двинул танк вперед прямо на ни в чем не повинный автомобиль. - Сейчас я ему устрою техническое обслуживание по первому разряду!!! Держись крепче, мужик!..

И прокричал загадочную в то время для Эдика фразу:

- Э-э-эх! Когда-то копыта коней моих предков...

Раздался удар, треск, скрежет разрывающегося металла. Танк несильно, но ощутимо тряхнуло, и Эдик услышал чей-то истошный крик, отчаянную автоматную очередь и звонкий цокот пуль по танковой броне.

- Давай, давай, стреляй, гад!!! - злобно закричал Нартай, сдавая танк назад и снова бросая его на уже искалеченный "опель". - Ничего, пешочком пройдетесь! Для здоровья полезно!..

Танк с ходу взлетел на то, что еще несколько секунд назад было "опелем-омегой", застопорил одну гусеницу и закрутился на месте, перемалывая остатки автомобиля в некую маслянисто-металло-пластмассовую кашу.

Нартай еще что-то кричал, но двигатель танка ревел так, что Эдик не мог разобрать ни единого слова. Эдика мотало из стороны в сторону и он судорожно цеплялся за какие-то выступы, приборы, кронштейны, пока чуть было не ухватился за два пушечных снаряда, укрепленных за его спиной. Тут он в панике отдернул руки и намертво приклеился к казенной части спаренного пулемета.

...Когда все кончилось, когда Яцек Шарейко и Саня Анциферов исчезли неведомо куда, а от "опеля-омеги" осталось лишь слабое воспоминание, танк на малых оборотах, негромко фырча двигателем, отполз в ближайший лесочек и схоронился там от рассветных лучей утреннего солнца.

Нартай внимательно и осторожно оглядел все вокруг через призменный прибор наблюдения, убедился в том, что рядом нет ни одной живой души, выключил мотор и открыл свой верхний люк. В танк ворвалась свежая прохлада начинающегося дня.

Нартай встал из водительского кресла, пролез в боевое отделение башни и настежь распахнул второй люк над головой ошалевшего Эдика.

- Открыть окна и двери - проветрить помещение! - сказал Нартай голосом матроса Железняка после разгона Учредительного собрания.

Он стащил с головы шлемофон, бросил его на свое кресло и уставился на Эдика:

- Жрать хочешь?

Выпили почти по стакану "Вайцен-Корна", вскрыли две банки говяжьей тушенки, поели сыру, хлеба с маргарином. Съели большой безвкусный немецкий огурец, две завядшие помидорки и еще чуть-чуть выпили.

Потом Нартай вытащил большой термос, две пиалы и маленький пакетик конденсированных сливок. Налил из термоса уже изрядно остывший, но совершенно черный и убийственно крепкий чай в пиалы, плеснул туда сливок и спросил:

- Пил когда-нибудь чай по-казахски?

- Нет, - ответил Эдик.

- Пей. Пей и рассказывай. Но рассказывай все, как есть. Ничего не ври. Больше всего на свете я ненавижу вранье!..

И Эдик Петров рассказал Нартаю Сапаргалиеву все.

Нартай слушал молча - не осуждая, не сочувствуя. Только смотрел на Эдика своими немигающими узкими глазами поверх пиалы с чаем по-казахски.

А потом брезгливо сказал:

- Дурак ты, Эдик. У тебя в твоем доме начался пожар. Ты же не бежишь в чужой дом к соседям - переждать, пока огонь не потухнет или твой дом совсем не сгорит? Ты же сам как-то стараешься потушить пожар в своем собственном доме... На кой тебе хрен нужна была эта Германия?

Помесь восточной орнаментальности с жестокой прямолинейностью в словах Нартая не помешали Эдику расслышать то, в чем он так боялся признаться самому себе еще с первых шагов по Унтербергсштрассе...

И Нартай это понял.

- Ладно, - сказал он. - Твое дело. Где у вас тут ближайшая Советская власть?

Ближайшая Советская власть была только в Мюнхене.

Генеральное консульство Союза Советских Социалистических Республик размещалось на углу Зайдельбергштрассе и Карлштрассе, и Эдик уже давно, на всякий случай, держал в памяти адрес этого русского оазиса. Мало ли?.. Чем черт не шутит! Все в жизни может быть. Пути эмигрантские, как и Господни, неисповедимы...

- В Мюнхене?.. - задумчиво переспросил Нартай. - Триста верст. Ну, что ж, значит, нужно добираться до Мюнхена.

- Зачем?!

- У меня на руках боевая техника - собственность моего государства, - жестко проговорил Нартай. - И уж если с ней произошло такое, то мое государство обязано позаботиться о том, чтобы эта техника была возвращена туда, где ей и положено быть. Вместе со мной! Не бойся, Эдька, тебя я не продам. Можешь хоть сейчас вылезти на волю и идти на все четыре стороны... Мне с тобой спорить некогда - у меня дембель на носу. Я еду в Мюнхен!

- Ты в своем уме?! Да нас с твоим танком на первом же перекрестке полиция за жопу возьмет!..

Нартай улыбнулся и разлил остатки "Вайцен-Корна" по кружкам:

- А мы с тобой, как партизаны - потихонечку, ночами и огородами. Будь здоров! Открыть еще банку тушенки?

- Не надо. - Эдик выпил, закусил ломтиком огурца. - У нас даже карты нету!

- Как это нету?! - возмутился Нартай. - Я тебе что, пальцем деланный?!

Он достал дерматиновый портфель с картами, выбрал листы всех дорог Плауэн-Мюнхен и разложил их перед Эдиком:

- У любого уважающего себя механика-водителя должны быть карты территорий предполагаемого противника! Такую карту ни за какие деньги не купишь.

- Здесь на заправке или в газетном киоске за несколько марок можешь купить любую карту со всеми обозначениями.

Нартай презрительно усмехнулся:

- Правильно! Где поссать, где пожрать, где заправиться - там все обозначено! А ты на мою посмотри...

Эдик стал просматривать карты Нартая. На них были нанесены все глубины водных преград, все высоты даже малейших подъемов, государственные учреждения самых крохотных городков и деревень, расположения всех воинских частей бундесвера - с обозначением родов войск, вероятной численностью боевых технических средств и личного состава, скрупулезно рассчитаны пути обхода наиболее опасных участков, возможные подходы для нанесения первого удара...

Но больше всего поразило Эдика, что на последнем листе под Мюнхеном он неожиданно обнаружил даже "Китцингер-хоф"!

- Наши шпионы даром хлеб не едят! - сказал Нартай. - Жаль только, что чаще всего они на мудаков работают...

День провели в танке. Только еще глубже проползли в лес и затаились там в небольшой ложбинке у ручья.

Дремали после бессонной боевой ночи, доедали остатки сухого пайка Нартая, болтали о цирке, о военной службе, о Москве, об Алма-Ате, о родственниках, которых у Нартая было великое множество, а у Эдика не было вообще...

С помощью замечательных карт Нартая, по времени отхода эшелона и времени отцепления платформы нехитрым способом определили собственное местонахождение и остаток дня провели в прокладке наиболее безопасного ночного маршрута на Мюнхен.

Потом Нартай достал еще один, изрядно засаленный шлемофон, надел его Эдику на голову и подключил шлемофон к внутреннему танковому переговорному устройству - ТПУ Р-124. И научил Эдика пользоваться призменным прибором наблюдения с коротким и таинственным названием - МК-4.

Затем Нартай установил и подключил прибор ночного видения для себя, с еще более таинственным названием - ТВНО-2. Вместе с прибором для вождения танка в полной темноте Нартай укрепил вторую, специальную, фару - ФГ-125 в башенном кронштейне прожектора А-2Г.

Я совершенно сознательно повторяю за Нартаем все технические обозначения того или иного танкового оборудования. Он так яростно настаивал на точности названий, что если бы я этого не сделал и попытался бы доказать, что все эти буквы и цифры могут быть понятны только узкому кругу специалистов, - мы никогда бы не выбрались из споров о преимуществе конкретных и реальных деталей над свободным полетом фантазии "безответственных художников".

- Задача искусства - отражать правду жизни, как она есть, а не пудрить мозги читателям и зрителям. Я поэтому всяких там Жюль Вернов не перевариваю! - безапелляционно заявил Нартай.

Почти всю первую ночь шли со скоростью двадцать-двадцать пять километров в час.

Старательно обходили деревеньки и городки, маленькие мелкие речушки пересекали вброд, благо их примерные глубины были четко обозначены на картах Нартая.

Только однажды остановились. Уже в четвертом часу утра, когда начало светать, выбрали укромное местечко неподалеку от Амберга, в полутора километрах от автобана, и Эдик, захватив с собой термос Нартая, пошел пешком к бензозаправочной станции - купить какой-нибудь еды и наполнить термос горячим чаем.

Когда он вернулся к танку, то увидел сидящего за картой Нартая - свежеумытого, выбритого, одетого в дешевый попугайской расцветки тренировочный костюм, толстые белые носки и новенькие кроссовки.

- Сто двадцать пять верст отмахали! - сказал Нартай. - Чего принес?

- Чай, пицца и сэндвичи с ветчиной, сыром и салатом.

- Здорово! Я здесь за два года так пиццы и не попробовал. Как думаешь, Эдик, у вас там в Мюнхене, в нашем посольстве...

- Посольство в Бонне. В Мюнхене только консульство.

- Один черт! Они меня там на какое-нибудь довольствие поставят? Насчет жилья, жратвы... Они же обязаны, да? Я ж все-таки советский человек!..

Припомнив несколько встреч с нашими бойцами дипломатического фронта в прошлых зарубежных гастролях, Эдик сильно усомнился в этом, но сказал:

- Конечно, конечно, Нартай! Да и я тебя не брошу. В конце концов, что ты оказался здесь - моя вина.

Поели, попили и завалились спать: Нартай в своем водительском кресле, только спинку откинул подальше, а Эдик в башне, на каких-то брезентовых чехлах, которые выдал ему Нартай.

Проснулся Эдик часов в двенадцать от птичьего щебета и еле слышной возни. Открыл глаза, заглянул в отделение механика-водителя и увидел, что Нартай быстро и осторожно прячет небольшой железный ящик, прикрывает его разным шмотьем и заставляет своим огромным чемоданом, туго набитым немецкими подарками для всей казахской родни.

- Ты чего там, Нартай?.. - сонно спросил Эдик.

- Да так... Прибираюсь помаленьку... - фальшивым голосом ответил Нартай. - Ты спи, спи!

День прошел в полудреме и вялой болтовне.

Взбодрились только под вечер. Нартай даже потребовал, чтобы Эдик показал ему что-нибудь "цирковое". Эдик влез на танк и на крышке командирского люка выжал стойку на одной руке. А потом сделал задний сальто-мортале с танка на землю.

Нартай сокрушенно сплюнул:

- Господи! Ну, что ты за дурак, Эдька?! Ну, на кой хрен тебе эта Германия?!

С наступлением темноты снова двинулись на Мюнхен.

До середины ночи шли ходко - километров по тридцать в час, а потом сильно заколдобило. Около часа мыкались, искали пути возможного пересечения автобана Регенсбург - Мюнхен, по которому нескончаемым потоком неслись автомобильные фары; еще час искали брод или какой-нибудь подходящий мост через Дунай.

Нартай матерился по-казахски, по-русски причитал:

- Так все горючее сожжем!.. Аккенаузен сегейн!.. Эх, знать бы... Я бы две дополнительные бочки установил и горя б мы не ведали!

- У тебя канистры есть? - спросил Эдик.

- Толку-то что? Есть парочка...

- Подгребай к автобану поближе. Я там на танкштелле куплю солярку.

- Для моей ласточки две канистры - как слону дробина в жопу! Я по грунтовой дороге каждые сто километров триста литров сжигаю. А уж у меня двигун отлажен - будьте-нате!..

Еще затемно и автобан пересекли так, что их никто не заметил, и мост через Дунай нашли - крепкий, бетонный и, самое главное, почти безлюдный.

Правда, пришлось лишние полчаса ждать с выключенным двигателем, пока из-под этого моста не уедет автомобиль, в котором парень с девицей шумно занимались любовью, а потом голые плескались в прибрежной дунайской воде.

Стоны, смех, всхлипывания вползали через приоткрытые люки и заполняли танковое чрево душной нервной похотью.

- Нам бы ее сюда, да?.. - шумно дыша, прошептал Нартай.

- Неплохо бы. Я уже черт-те сколько на просушке...

- А я... Не будешь смеяться?

- Нет, что ты.

- А я вообще так ни разу и не... То есть, один раз было, но не получилось.

- Жаль, - серьезно сказал Эдик, и ему почему-то вспомнилась не Юлька, с которой у него было все, а та кельнерша с Мариенплац, с которой у него не было ничего. - Жаль... Это прекрасная сторона жизни, Нартайчик.

- Фу, черт!.. Я даже вспотел весь, - признался Нартай и приподнялся из своего кресла. - Иди сюда скорей! Погляди, погляди в мой прибор... Что делают, что делают!.. Ну, чистая порнуха!!!

Эдик спустился в водительское отделение и прильнул к налобнику прибора ночного видения. И увидел в искрящемся серо-зеленом экране, что девица лежит на капоте старого "фолькса", широко раскинув ноги, а парень стоит на земле со стороны переднего бампера и, хрипло рыча, доказывает девице все, на что он способен. От наслаждения девица стонет и мотает головой из стороны в сторону...