Чтение 10–й страницы книги ~Московский полет~

советские деньги нельзя вывозить!

Платите долларами. Вы же поменяли на доллары девяносто рублей. Вам дали
за них в банке 136 долларов. Вот и платите 136 долларов. И быстрее, мы из-за
вас самолет задерживать не будем. Давайте ваши доллары, быстро!

И растерянная актриса какими-то заторможенными как в ступоре,
движениями отдает им последние деньги, а они прячут за щеки свои ухмылки, а
в карманы ее кольцо и ее доллары. И если вы не были ярым антисоветчиком до
отлета, то вы станете им в эти дни, когда это "прекрасное" государство уже
не стесняясь показывает вам свое истинное лицо мародера. А часы идут --
шесть минут до отлета, пять... Мы нетерпеливо топчемся у спуска на летное
поле, как вдруг на лестнице, ведущей из таможенного зала, появляется
странная процессия: два грузчика, сцепив руки замком, несут сидящую на их
руках 90-летнюю старушку, седую и легкую, как одуванчик. Они вносят ее на
второй этаж, сажают в кресло, подходят к таможенникам и объясняют, что
старуха летит к своим детям в Израиль, но она парализована, вот справка от
врача, а вот квитанция об уплате за сервис -- они отнесут се прямо в
самолет. Конечно, мы все понимаем, что эта старушка заплатила грузчикам
бешеные деньги за этот "сервис" и они поделят эти деньги с таможенниками.
Потому таможенники согласно кивают, грузчики возвращаются к старушке, берут
ее на руки и вне очереди, впереди нас всех, несут ее на посадку.

Но когда мы выходим за ними на летное поле, а потом подъезжаем
автобусом к самолету и до трапа остается десять шагов, старушка-одуванчик
вдруг властно останавливает своих носильщиков:

Отпустите меня! Отпустите!

Недоумевая, они приспускают ее к земле, а она вдруг с мучительной
натугой разгибает свои тонкие парализованные ножки, становится на них и идет
шатаясь к самолету. Мы бросаемся к ней, боясь, что она упадет, кто-то
подхватил ее под локоть, но она отнимает свой сухой старческий локоток и
говорит жестко:

Не надо! Я сама уйду с этой земли! -- И сама, поверьте, сама -- мы
только шли по бокам, страхуя, -- поднялась в самолет по трапу.

Господи, подумал я, какую же силу ты даешь порой этому маленькому
народу и какую же ненависть надо было скопить к этому государству, чтобы он
мог вот так разогнуть парализованные ноги и встать наконец и уйти с этой
земли!.."

* * *

Hay, you! You are workin hard [Эй ты. Надорвешься]! Отжимаясь от земли,
я увидел перед собой шнуровку тупоносых черных ботинок и задрал голову
вверх. Надо мной, заслонив солнце, стоял полицейский в отглаженных брюках;
на его широком поясе висели пистолетная кобура, резиновая дубинка, коробка с
патронами, воки-токи, стальные наручники и кожаный планшет...

В чем дело? -- спросил я, не вставая.

Встань...

Я встал, краем майки утер пот со лба. Полицейский был выше меня на
голову и вдвое шире в плечах.

Твое гражданство?

США. А в чем дело?

Ты живешь в этом районе?

Да. На 180-й улице. А что?

Ты видел этого мужика? -- полицейский достал из планшета фоторобот --
портрет не то негра, не то испанца.

No,-- сказал я.

Посмотри внимательно! -- приказал он. -- Тут не на что смотреть. Вы
даже не знаете, он черный или испанец.

Полицейского это озадачило:

Откуда ты это знаешь?

Глянь на эти губы, -- сказал я. -- Это губы черного или испанца?

Полицейский посмотрел на фоторобот.

Well... -- сказал он в затруднении. -- Н- да... Кажется, ты прав. Ты
кто по профессии?

Я писатель.

Писатель? Если ты писатель, чего ты надрываешься этими упражнениями? --
Я собираюсь в командировку в Россию. -- Ясно. У них там столько же
преступности, сколько у нас?

Больше.

Да ладно! -- не поверил полицейский. -- Я видел Горбачева по телику. Он
замечательный мужик, не так ли?

Я поглядел на полицейского снизу вверх. Ему было лет сорок, у него была
красная шея и конопатое лицо охайского фермера, но акцент негритянский --
скорей всего, от постоянной работы в Гарлеме. Прочесть ему лекцию о России и
Горбачеве или не ввязываться в дискуссию? Эти американцы знают о России
столько же, сколько я о Тунисе или Индонезии.

Может быть... -- сказал я уклончиво и кивнул на фоторобот, который
полицейский уже прятал в планшет. -- А кто это?

Насильник и перевозчик наркотиков. А наркотики есть в России?

Конечно. Наркотики, насильники, грабители, рэкетиры и даже мафия. И
плюс -- КГБ.

Так почему ж ты едешь туда в таком случае?

Я должен.

Ладно. Желаю удачи. Только будь там осторожен.

Thanks, -- сказал я и побежал домой -- через туннель, в котором валялся
черный бродяга с вывалившимся из ширинки членом... по загаженной бетонной
дорожке вверх -- мимо разворованных и сожженных автомобилей... по 180-й
улице, мимо ватаги черных и испанских подростков, которые при красном
семафоре стремительно набрасываются на машины и мыльной пеной замазывают им
стекла еще до того, как водители успевают сказать, нужно или не нужно мыть
им машину... Потом, задыхаясь, я взбежал по пыльной лестнице дома, где я
теперь жил у Максима, -- мимо груды мусорных мешков на каждой лестничной
площадке...

Еще не вставив ключ в замочную скважину, я услыхал изнутри телефонный
звонок. Никто не снимал трубку -- Максим еще в шесть утра ушел на утреннюю
церковную службу. Второй звонок, третий. Наверно, это Лиза по поводу денег
или у Ханочки простуда. Быстрей!

Наконец я открыл три замка на обшарпанной двери, вбежал в квартиру,
огляделся -- где же этот f... телефон? С некоторых пор я обнаружил, что
стоит мне поговорить пару минут по-английски, как я и мысленно перехожу на
английский язык, и особенно на английский мат.

Телефон стоял в водопроводной раковине. Я схватил трубку. -- Алло!

Mister Plotkin?--сказал бодрый мужской голос.

Yes.

Это Барри Вудстон из Вашингтона, из Международной Ассоциации
журналистов. Поздравляю! Я был в советском посольстве, хотел получить визы
для нашей делегации. И -- вы не поверите! -- ни одна виза не готова, кроме
вашей! Только ваша! Так что готовьтесь! Вполне может случиться, что вы
поедете один и будете представлять там всех нас! Ха! Ха! Ха! Вы рады?

Yes, thank you [Да, спасибо]... -- сказал я помертвевшим голосом и сел
на шаткий стул. Я все понял. Еще ни одному туристу, а тем более русскому
эмигранту, советское посольство не давало въездной визы заранее. Обычно они
тянут с этой визой до последнего дня и чаще всего даже натуральным
американцам дают визу лишь за несколько часов до вылета. А тут мне -- за
неделю! Все ясно, понял я, они оформили мне визу раньше всех, потому что для
КГБ я -- the Most Wanted Man [Тот, кого разыскивают]. То есть все мои ночные
страхи подтвердились! ГБ ужасно хочет заполучить меня в СССР, а эти
девчонки-секретари в советском посольстве случайно прокололись, выдали своих
боссов. Но как же мне теперь отказаться от поездки? Ведь японцы уже
заплатили три тысячи долларов за мой билет и за отель в России. Где я возьму
деньги вернуть им такую сумму?

Так что увидимся в аэропорту! -- бодро сказал в трубке голос Барри
Вудстона из Вашингтона. -- Пожалуйста, приезжайте туда за два часа до
вылета, хорошо?

All right...-- без голоса отозвался я. И сидел, не кладя трубку и даже
не слыша, что в ней уже давно гудит гудки отбоя.

"...Он уже был внутри автобуса, когда этот автобус подкатил к выходу на
летное поле, чтобы везти нас к самолету. Высокий крупный шатен лет 38,
серо-стальные глаза, квадратное лицо боксера, хрущевский нос картошкой,
политбюрошная шляпа, узкий серый галстук и потертый пиджак на бычьей груди,
расширенный пистолетной кобурой, спрятанной под мышкой, -- он стоял в этом
промороженном, с белым инеем на заклепках автобусе, стоял, возвышаясь у
первого ряда кресел, и молча наблюдал, как мы рассаживаемся. Ася, маленькая
скрипачка, влезла в автобус первой и побежала вперед, чтобы сесть в первом
ряду, как это любят делать дети. Но он жесткой, сильной рукой отодвинул
девочку назад -- без единого слова, как вещь. И стоял лицом к нам, как
статуя, все эти пятьсот метров между аэровокзалом и самолетом.

А в самолете он прошел в самый конец салона и сел там в последнем ряду,
чтобы видеть нас всех на всем протяжении полета.

Но нам уже было наплевать на него! Мужчина, у которого отняли
серебряные вилки, сказал громко и вызывающе:

Я не понимаю! Они что -- боятся, что мы угоним этот самолет обратно в
Россию? Жена испуганно дернула егоза рукав:

Тихо! Не дразни их. Черт с ними!

Но я уже свободный человек! -- воскликнул он.

Это я еще не знаю... -- осторожно ответила она. И действительно, почему
даже в самолете нас посадили отдельно от остальных пассажиров? Ведь СССР --
страна всеобщего равенства и в советских самолетах нет деления на первый и
второй класс. Тем не менее в первом салоне огромного "ТУ-124" летели только
четыре советских дипломата, отстраненно- надменных, в одинаковых серых
костюмах (даже проходя через наш салон в туалет, они старательно избегали
встречаться с нами глазами и делали вид, что нас вовсе не существует). В
третьем салоне были только иностранцы -- австрийцы и немцы. А мы, 27