речь тверже. Жена смотрела на него по-прежнему скептически, но одобрения в
ее взгляде было уже больше, чем неодобрения. Мамаев же все чаще ловил себя
на том, что президент его раздражает. Не тем, что он говорил. Не тем, что
делал. Не тем, как выглядел. Он раздражал его беспричинно.
была, но она была не в президенте Путине. Она была в нем самом. Незаметно
появилось и все усиливалось чувство внутреннего дискомфорта, надтреснутости.
Что-то тревожило. Что-то в его жизни было не так.
сигарету на свежем воздухе.
II
отсидел пять лет по статье 153 УК РСФСР за частнопредпринимательскую
деятельность, "повлекшую обогащение в особо крупных размерах", и с тех пор
все оценивал по тюремным и лагерным меркам - людей, политику,
жизнеустройство вообще. Были паханы, державшие зоны. Были приближенные к
паханам козырные фраера. Были шестерки и сявки с местом у параши. Была
безмозглая отрицаловка. И были мужики, безропотно вкалывающие на промзонах.
сначала генеральный секретарь, потом президент. Паханы помельче, члены
Политбюро, секретари ЦК и обкомов, назывались теперь губернаторами. Козырные
фраера шестерили для них в правительстве, в армии, в МВД, в судах и
прокуратурах. Диссидентствующая отрицаловка сначала спивалась на кухнях,
подписывала письма протеста, указывая свои фамилии и домашние адреса, чтобы
не создавать лишних трудностей КГБ, и гордо, с чувством исполненного долга,
парилась в лагерях. Потом вышла на площади, недолго поошивалась во власти,
но ни к какой деятельности оказалась неспособна и потому быстро вернулась на
кухни. Но пила уже не хорошую водку, а паленку осетинского производства. А
мужики как пахали, так и продолжали пахать. И во все времена только от
самого человека зависело, сумеет он пробиться к хлеборезке или останется в
мужиках.
Тульскую область. ИТК, в которую он попал, пользовалась дурной славой.
Начальником там был майор Копытов, зверь зверем. Кто к нему попадал, мог
забыть про условно-досрочное освобождение. Не было условно-досрочных у
Копыта. Он находил повод засадить в ШИЗО даже самого безотказного зэка.
Почему майор Копытов так ненавидел зэков, никто не знал. Но это была одна из
немногих колоний, где не имели власти криминальные авторитеты.
нем зэки точили из заготовок костяшки для бухгалтерских счетов, покрывали их
лаком и нанизывали на металлические прутки. Все бухгалтерии давно уже
перешли на калькуляторы, счеты копились на складах, но план нужно было
выполнять, и его выполняли и перевыполняли на 102,4 %. Осмотревшись, Мамаев
напросился на прием к начальнику лагеря и предложил делать из костяшек не
счеты, а чехлы-массажеры для автомобильных сидений, которые тогда только
начали входить в моду. Он дал понять, что на воле у него остались связи в
торговле и со сбытом проблем не будет. Он не стал объяснять, что это значит.
Копытов сразу все понял.
отдельной каптерке, по первой же просьбе давали свидания с Зинаидой,
бухгалтершей фабрики, где он директорствовал и погорел. Девка была
здоровенная, некрасивая, шумная. Но она оказалась единственной, кто не сдал
Мамаева, когда началось следствие и все, кого он считал друзьями, начали
валить на него что было и чего не было. Позже он женился на ней, хотя
родители были в ужасе от его выбора. Зинаида была надежным человеком. Через
нее Мамаев руководил сбытом продукции. Вся прибыль шла в карман майора
Копытова. Деньги были немалые. Это была плата за условно-досрочное
освобождение Мамаева. Оно было возможно после фактического отбытия
осужденным не менее половины срока.
сделал все, что требовалось от него, материл судейских. Мамаев заподозрил
неладное. По его приказу Зинаида вышла на нужных людей и при очередном
свидании привезла копию характеристики, которую дал на него по запросу суда
начальник ИТК. Характеристика была такая, что по ней следовало не выпускать
зэка на свободу, а давать ему второй срок. Майор Копытов оказался не только
жадной сволочью, но и сволочью глупой. Он очень удивился, когда через два
месяца за ним пришли. Времена были андроповские, лютоватые, отмерили
Копытову от души: восемь лет с конфискацией.
свидетелем, но все понимали, какова была его настоящая роль. Об
условно-досрочном освобождении нечего было и заикаться. Но Мамаев ни разу не
пожалел о том, что сделал.
донесли до зоны весть, что он посадил ненавидимого всеми Копыто. Воры в
законе, державшие абаканские зоны, выразили ему уважение. Он мог не
работать, но выходил на делянку, как простой мужик. Работа - это был
единственный способ не опуститься. Но связь с авторитетами Мамаев
поддерживал, так как знал уже, чем займется, когда выйдет на волю. Тысячи
лагерей с бесплатной, бесправной и безотказной рабочей силой - это был
Клондайк, не занятая никем ниша. Сама судьба распорядилась так, чтобы ее
занял Мамаев.
уже забылись юношеские комплексы от сознания своей неказистости,
второстепенности своего положения и среди блатных во дворе на Тишинке, и в
школе, где тон задавали дети завмагов и мидовских чиновников со Смоленской
площади, от унизительной бедности родителей, интеллигентов-шестидесятников.
Мать преподавала литературу в пединституте, отец был редактором в
Профиздате. Еще более унизительным было их высокомерное презрение к вещизму.
Отец иногда печатал в журнале "Советские профсоюзы" статьи с критикой
западного общества потребления, мать находила их совершенными по форме и
глубокими по содержанию.
мозги, свои жизни! Затурканное, зашоренное, несчастное поколение. Первым
большим ударом для них было твердое решение сына поступать не на филфак МГУ,
а в "Плехановку". Вторым потрясением стала его отсидка. Но главным, от чего
они так и не оправились, было неожиданно, как им казалось, свалившееся на
него богатство - его машины, офис его компании в старинном,
отреставрированном турками особняке на Варварке, его банк на Новом Арбате и
особенно квартиры, которые он менял с ужасавшей их легкостью. Полжизни
прожив в тишинской коммуналке и лишь годам к сорока получив на троих
двухкомнатную хрущобу в Кузьминках, они так и не смогли осознать, что
квартиры могут быть предметом купли-продажи, как самые обычные вещи.
Квартиры, которых ждали десятилетиями, получение ордера на которые делило
жизнь на "до" и "после"!
самими. Жили, как мыши. Деньги, которые Мамаев навязывал им едва ли не
силой, мать откладывала на сбернижку на черный день, питались на жалкие
пенсии, донашивали старую одежду. Они и телевизор-то смотрели с испугом,
очень сострадали народу, а праздником для них были вечера бардовских песен.
Они долго были укором для Мамаева, пока он не понял, что не нужно мешать им
жить так, как они привыкли.
купила их, соблазнившись дешевкой. Острая, режущая сердце жалость, которую
Мамаев испытал на похоронах, перемешивалась в нем с лютой, леденящей злобой.
Он поклялся: "Со мной у них этот номер не пройдет. Я не дам им этого
сделать!" Кому "им", он не знал. Им. Всем. Паханам.
самолюбие. Мамаев же расширял свой бизнес, как мудрый правитель расширяет
границы своих владений, оттесняя все дальше от столицы рубежи, с которых
может прийти угроза его свободе. А свобода, по несомненному для Мамаева,
выстраданному им убеждению, определяется количеством людей, которых ты
безнаказанно можешь послать на ...
лесоповале под Абаканом, с сильными, поросшими седыми волосами руками, в
распахнутой на груди ковбойке, обнажавшей широкую волосатую грудь, он стоял
на двенадцатом этаже в лоджии элитного дома на Больших Каменщиках, курил,
смотрел на вечернюю Москву и пытался понять, откуда в нем это ощущение
надтреснутости, беспокойство.
домов, фонари Котельнической и Космодамианской набережных. По черной воде
Москвы-реки скользили огни барж. Сентябрь стоял ясный, теплый. Москва
неторопливо вплывала из лета в зиму - как пересекающий экватор огромный
круизный теплоход, наполненный огнями, музыкой, движением празднично одетых
людей на прогулочных палубах.
сигнал опасности, который посылал Мамаеву какой-то внутренний локатор, фибры
души. Вот так же свербело два с половиной года назад, когда он только чудом
избежал краха. При этом воспоминании даже сейчас давало сбой сердце, как у
водителя, который вспоминает о смертельно опасном моменте на дороге, когда
он был на волосок от катастрофы.
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Русанов Владислав
Прозоров Александр
Суворов Виктор
Шилова Юлия