Чтение 10–й страницы книги ~Хождение за три мира~

- А сейчас почему ты здесь?! Почему не в операционной?! - закричал
Кленов.

- Потому что я не хирург, Кленов.

- Ты с ума сошел!

Он не оттолкнул - отшвырнул меня плечом, как в хоккейной баталии, и
выбежал в коридор. А я бессмысленно сел на стул посреди комнаты, не мог
дотащиться даже до письменного "моего" стола. "Я не хирург", - сказал я
Кленову. Но как же тогда я мог начать операцию и благополучно довести ее
до критической минуты, не вызывая ни в ком сомнений? Значит, во сне так
можно. Тогда откуда же этот страх, почти ужас перед случившимся? Ведь и
Олег, и операция, и Кленов, и я сам - все это только призрачный мир сна, и
я это знаю. "А вдруг нет?" - сказал Заргарьян. А вдруг нет?

Зазвонил телефон на столе, я отвернулся. Телефон продолжал звонить.
Наконец мне это надоело.

- Сережка, это ты? - спросили в трубке. - Ну как?

- Кто говорит? - рявкнул я.

- Не кричи. Уже меня не узнаешь.

- Не узнаю. Кто это?

- Ну, я, я! Галя. Кто же еще.

"Галя волнуется, это вполне естественно, - подумал я. - Но почему по
телефону? Уж кому-кому, а ей следовало бы дожидаться в приемной. Приехал
же Кленов".

- Ты что молчишь? - удивилась она. - Неужели неудача?

- Видишь ли... - замялся я. - Не могу сказать тебе ничего
определенного. Мне стало плохо во время операции. Продолжает ее
ассистент...

- Асафьев?

"Опять этот Асафьев. А я знаю, он или не он? И не все ли равно кто,
если это только сон?"

И я сказал:

- Наверное. Я не разглядел. Они все в марлевых масках.

- Ты же не доверяешь Асафьеву. Еще утром сказал, что он хирург для
амбулатории.

- Когда сказал?

- Когда завтракали. Еще за тобой машина не пришла.

Я знал точно, что утром мы с Галей не завтракали. Я был дома. И никакой
машины у меня вообще нет. Но зачем спорить, если все это сон.

- А с тобой что? - продолжала она. - Что значит "плохо"?

- Слабость. Головокружение. Утрата памяти.

- А сейчас?

- Что - сейчас? Ты об Олеге?

- Да не об Олеге - о тебе!

Я даже подивился: откуда у Галки такая черствость? Олег на операционном
столе, а она спрашивает, что со мной?

- Полная атрофия памяти, - сказал я сердито. - Все забыл. Где был утром
и где я сейчас, кто ты, кто я и почему я хирург, если один вид скальпеля
приводит меня в содрогание.

В трубке замолчали.

- Ты слушаешь? - спросил я.

- Я сейчас же еду в больницу, - сказала Галя и положила трубку.

Пусть едет. Не все ли равно когда, куда и зачем? Сны всегда алогичны,
только я почему-то наделен способностью рассуждать логически даже во сне.
Решимость бежать, созревавшая еще с той минуты, когда я покинул
операционную, окончательно во мне укрепилась. "Оставлю какую-нибудь
записку для приличия и уйду", - подумал я.

На верхнем листке из блокнота, лежавшего на столе поверх каких-то
бумаг, я прочел типографский текст: "Доктор медицинских наук, профессор
ГРОМОВ Сергей Николаевич".

И тут я вспомнил свой листок из блокнота, на котором мой
предположительный Гайд начертал таинственную, но указующую надпись. Она
оказалась ключом к разгадке. Правда, до самой разгадки я еще не добрался,
но ключ уже был в замке. "А вдруг нет?" - ответил мне Заргарьян на мой
вопрос, сон ли это. А вдруг я по отношению к доктору медицинских наук,
профессору Громову Сергею Николаевичу точно такой же невидимый агрессор,
как и мой вчерашний Гайд по отношению ко мне? И не следует ли мне по его
примеру оставить такую же указующую запись?

И я тут же написал в блокноте профессора:

"Мы с вами двойники, хотя и живем в разных мирах, а может быть, и в
разном времени. К несчастью, наша "встреча" произошла во время операции. Я
не смог ее закончить: в моем мире у меня другая профессия. Найдите в
Москве двух ученых - Никодимова и Заргарьяна. Они, вероятно, смогут
разъяснить вам, что произошло с вами в больнице".

Не перечитывая написанного, я пошел к двери, охваченный одним чувством:
куда угодно, только подальше от этой гофманской чертовщины. Напрасно: она
поджидала меня у порога.

Не успел я открыть дверь, как вошла Лена. Она была в том же халате и
шапочке, как и в операционной, только без марлевой маски. Я отступил на
шаг и спросил с той же дрожью в голосе, как спрашивали и меня:

- Ну как?

Она почти не постарела с тех пор, как я видел ее в последний раз после
войны, а прошло, должно быть, лет десять. Но с этой Леной из моего сна я
был связан прочнее: нас объединяла общность профессии.

- Осколок вынули, - сказала она, почти не разжимая губ.

- А он?

- Будет жить. - И, помолчав, прибавила: - А ты на другое рассчитывал?

- Лена!

- Почему ты это сделал?

- Потому что случилось несчастье. Потеря памяти. Я вдруг забыл все, что
знал, все, чему учился. Забыл даже профессиональный навык. Я не мог, не
имел права продолжать операцию.

- Ты лжешь! - Она с такой злобой прикусила губы, что они побелели.

- Нет.

- Лжешь! Импровизация или раньше сочинил? Думаешь, кто-либо поверит
этим сказкам? Я потребую специальной экспертизы.

- Требуй, - вздохнул я.

- Я уже говорила с Кленовым. Мы напишем письмо в газету.

- Не напишете. Я никого не обманываю.

- Никого? Я ведь знаю, почему ты это сделал. Из ревности.

Я даже засмеялся:

- К кому?

- Он еще смеется, подлец!

Я не успел схватить ее за руки, как она ударила меня по лицу с такой
силой, что я с трудом удержался на ногах.

- Подлец! - повторила она сквозь душившие ее слезы; у нее начиналась
истерика. - Убийца!.. Если бы не Володька Асафьев, Олег бы умер на
операционном столе... Умер, умер!

Внезапная темнота оборвала ее крик.

СОН С ЯРОСТЬЮ

Я словно ослеп и оглох, а тело в параличе прижало к паркету. Я не мог
даже пошевелиться, ничего не чувствуя, только холодок навощенного дерева у
виска. Сколько часов или минут, а быть может, секунд продолжалось это
ощущение, не знаю. Я потерял чувство времени.

Вдруг черноту перед глазами размыло, как тушь на ватмане, когда
закрашивают тускло-серым очерченное пространство. Здесь оно обрисовывалось
стенами неширокого коридора, освещенного несильной электролампочкой.
Коридор впереди упирался в крутую лесенку, уводившую в квадрат дневного
света. Я стоял, прижавшись виском к навощенной панели, и держался за
поручень, протянутый по стене вдоль коридора.

Лена по-прежнему смотрела на меня, но смотрела совсем по-другому - с
непонятным сочувствием.

- Укачало? - спросила она. - Тошнит?

Меня действительно чуточку подташнивало, особенно когда взлетевший,
подобно качелям, пол вдруг уходил из-под ног и что-то спазматически
скручивало желудок.

- Килевая качка, - пояснила она. - Входим в порт.

- Куда? - не понял я.

- Мы уже в Стамбуле, профессор. Очнитесь.

- Где?

Она засмеялась. Я по-прежнему не мог уловить смысл происшедшего. Новая
дьявольская метаморфоза. Из одного сна в другой. Феерия в красках!

- Выйдем на палубу. На ветру полегчает. - Она потащила меня за собой. -
Кстати, посмотрим, что это такое. Хотя едва ли разглядим. Дождь идет.

Дождь не шел, а висел кругом тусклым сетчатым маревом. Панорама берега
сквозь эту сетку казалась бесформенным абстрактным пятном, кое-где
прочерченным мутными бликами минаретов и куполов, отсвечивавших то синью,
то зеленью. А над ними, топя и обгоняя друг друга, кишели тучи.

- Придется плащ надевать, - поморщилась Лена, прикрывая глаза рукой от
мелких водяных брызг. - В таком виде на берег не пойдешь. Ты в какой
каюте, в седьмой? Подожди меня у трапа или на берегу. Ладно?

Теперь я знал номер "своей" каюты. Что ж, пойдем за плащом. Рейс по
чужим морям и странам всегда любопытен. Даже в дождь и даже во сне.

В каюте я застал Мишку Сычука, суетившегося у своей койки. Он поспешно
рассовывал по карманам какие-то бумажки и свертки и, казалось, был совсем
не обрадован моим появлением.

- Идет дождь? - спросил он.

- Идет, - ответил я машинально, недоумевая, почему сны упорно