Чтение 10–й страницы книги ~Дисбат~

своим однокурсникам добрые чувства. - Болел, мол, воспалением среднего уха или
еще чем...

- Да кто же мне эту справку задним числом даст! Тем более за целых десять
дней!

- Скажи, что в милиции сидел. Заступился, дескать, за женщину и загремел
по ошибке. А чтоб не компрометировать институт, фамилию скрыл.

- Думаешь, поверят?

- Скорее всего нет, - соглашался Синяков. - Ну тогда, значит, пойдем...

И бедняга, уронив буйную головушку, покорно следовал за Синяковым к
лобному месту, расположенному непосредственно за дверями кабинета декана
(дальше лежал ковер, и ступать на него студентам не позволялось). Суд там
творился скорый и неправедный, а обязанности палача исполняла секретарша, тут
же выдававшая нерадивому студенту его документы и соответствующую справку.

Таким образом, лямку старосты Синяков все же тянул, пусть даже из-под
палки. Не исключено, что именно эта деятельность спасала от исключения его
самого. Впрочем, и успехи на спортивном поприще значили немало. К тому времени
он уже имел первый разряд по самбо и гонял мяч за сборную "Буревестника". В
случае любой очередной передряги на защиту Синякова грудью вставал завкафедрой
физвоспитания, давно впавший в старческий маразм ветеран (не только спорта, но,
что весьма немаловажно, и органов).

Не повредил авторитету Синякова даже скандальный случай, имевший место на
первомайской демонстрации. Дело было так.

Колонна, сформированная из лучших представителей института, то есть из тех
преподавателей и студентов, которые не сумели под благовидным предлогом заранее
смыться, выступила рано на рассвете. По прямой до центральной площади, носившей
в народе название "Плац Дураков", было не больше часа спокойной ходьбы, однако
сначала полагалось прибыть к колхозному рынку ("Таракановке"), месту сбора всех
колонн района, а уж потом, кружным путем чуть ли не через весь город,
добираться до проспекта ("Бродвея", естественно), оцепленного милицией и
"добровольными псами" - дружинниками.

Сам по себе торжественный марш мимо правительственной трибуны занимал не
более четверти часа, после чего всем, не имевшим на руках праздничных плакатов,
можно было расходиться. В общем и целом на все это мероприятие уходило полдня.

Люди в первомайских колоннах, то и дело попадавших в заторы, развлекались
как могли. Женщины пели и плясали. Мужчины распивали спиртные напитки и щупали
женщин. Некоторые, впрочем, тоже пробовали плясать, наступая соседям на ноги.
Повсеместно играли духовые оркестры.

В институтской колонне было немало представителей Черного континента,
обучавшихся, правда, на других факультетах. Ради праздника они облачились в
национальные одежды - белые бурнусы и дурацкие шапочки, похожие на тюбетейки.

В те времена считалось, что все негры - это самоотверженные борцы против
империализма и неоколониализма, поэтому простой советский люд, узревший своих
братьев по борьбе, щедро угощал их водкой, а иногда даже коньяком,
продававшимся в разлив на уличных лотках. Немало дармовой выпивки досталось и
Синякову, сумевшему втереться в доверие к чернокожим студентам еще в самом
начале демонстрации.

Короче говоря, когда пришло время маршировать перед трибуной, где уже
сгрудились представители местной власти, один из которых кричал козлиным
тенорком: "Слава советскому студенчеству!", колонна института выглядела
следующим образом. Впереди всех гордо выступал Синяков, облаченный в бурнус,
давно утративший свой первоначально девственно-белый цвет. Правой рукой он
обнимал голого по пояс негра, ноги которого выписывали замысловатые кренделя, а
левой - непотребную девку, оскорблявшую славное советское студенчество одним
только своим видом. Непосредственно за этой троицей несли знамя института, как
бы осенявшее своим полотнищем их непутевые головы. Дальше шагал
преподавательский состав, возглавляемый деканом, - краснорожим, коротконогим
карликом, человеком по-своему справедливым, но невероятно грубым. И лишь затем,
по шесть в ряд, двигались те, среди которых и полагалось находиться Синякову.

Естественно, столь вопиющее нарушение субординации не могло ускользнуть от
бдительного ока декана, однако предпринять какие-либо радикальные меры ему
мешала неизбежная в таких случаях давка.

Догнать нерадивого студента и его новых друзей он сумел лишь у самого
выхода с площади, напротив помпезного здания Дома офицеров, известного также,
как "Приют Мухобоев". Свирепый взгляд декана подействовал на всех троих подобно
ушату холодной воды, а окрик: "Геть отсюда, босота запойная!" - дошел даже до
сознания негра, между прочим, являвшегося сыном премьер-министра бывшей
французской колонии Сенегал.

Впоследствии декан неоднократно напоминал об этом постыдном происшествии
не только самому Синякову, но и его однокурсникам. Стоило кому-то из них
проштрафиться, как декан глубокомысленно изрекал: "Если староста пьяница, так
что тогда можно требовать с рядовых студентов!"

Таких, скорее комических, чем досадных эпизодов в жизни юного Синякова
было немало, но вовсе не они способствовали его популярности среди сверстников.
Прославился он совсем на другом поприще.

Общежитие, которое должно было стать для студентов родным домом, на самом
деле оказалось проходным двором, борделем и клоповником, где царили законы
лагерного барака.

Кроме того, две враждующие банды, контролировавшие соседние районы -
"Агропоселок" (массив частной застройки, клином врезавшийся в многоэтажный
город) и "Джунгли" (парк культуры и отдыха с прилегающей к нему территорией), -
превратили общежитие в ристалище для сведения своих непростых счетов.

Особенно туго приходилось первокурсникам, занимавшим нижние этажи. В любой
час дня и ночи их могли послать за водкой, беспричинно избить или попросту
выбросить вон из комнаты, понадобившейся для каких-то совсем иных нужд. Кто бы
ни брал верх в незатихающей распре - "Агропоселок" или "Джунгли", - в конечном
итоге больше всех страдали несчастные студенты.

Синяков, сначала принимавший столь печальное положение вещей как должное,
вскоре убедился, что терпеть дальше просто невозможно. Вопрос стоял не о защите
чести и достоинства, а об элементарном выживании. Любого из его друзей могли
запросто пощекотать пером, постоянные поборы лишали студентов средств к
существованию, кое-кого из них уже пытались опетушить, а один слабый духом
мальчик едва не покончил жизнь самоубийством. Самому Синякову однажды нахально
помочились в постель.

Конечно, на столь наглые притеснения можно было пожаловаться в деканат или
милицию, но это было куда позорней, чем терпеливо, молча сносить побои и прочие
издевательства. Закладушничество считалось в народе грехом куда более тяжким,
чем прелюбодеяние или лжесвидетельство, что для страны, в которой это самое
закладушничество лежало в основе государственной политики, выглядело тем более
странно.

Официальная версия дальнейших событий, в создании которой немалое участие
принял и сам Синяков, выглядела примерно так. Защищая жизнь и покой своих
однокурсников, он втерся в доверие к главарям обеих противоборствующих банд и
повел дело таким образом, что вскоре они измотали себя в междоусобной борьбе.
Воспользовавшись ослаблением исконного врага, Синяков сплотил всех студентов
спецгруппы, создав новую силу, способную дать отпор кому угодно.

Не прошло и полугода, как "радиотехники" полностью захватили контроль над
общежитием. Их стали побаиваться не только в окрестностях, но даже в таких
отдаленных районах, как "Ракоедовщина" и "Даманский".

Кроме чисто организационных свершений, Синякову приписывалось и немало
боевых подвигов, главным из которых был поединок с атаманом "Агропоселка",
прежде непобедимым Ванькой Солистом, позорно бежавшим из общежития не только
без зубов, но и без ботинок.

На самом деле все обстояло несколько иначе. На первых порах Синяков
никаких далеко идущих целей перед собой не ставил. Надо было спасаться самому.
Даже первый разряд по самбо не гарантировал победы в схватке с парочкой
блатных, с детства постигавших премудрости рукопашного боя на задворках и в
подворотнях.

Отсюда и заискивание перед бандитскими главарями, местами даже
переходившее в коллаборационизм. Так, например, ему стали доверять расправу над
наиболее строптивыми студентами, что для тех, безусловно, было наименьшим злом.

Добившись особых прав для себя. Синяков позаботился и о ближайших друзьях.
Так возникло ядро студенческого братства, с которым в самом ближайшем будущем
пришлось считаться даже коменданту общежития. Для "Агропоселка" и "Джунглей"
между тем наступили не лучшие времена. Бандиты так опостылели всем, что ими в
конце концов занялись органы. Не менее полусотни лучших бойцов угодило за
решетку, еще столько же оказалось под подпиской о невыезде.

Таким удобным моментом нельзя было не воспользоваться. Сначала незваных
гостей отвадили от общежития, а потом стали беспощадно преследовать на их
собственной территории. Очередной призыв в армию окончательно поставил точку на
существовании обоих банд, из разряда городских напастей перешедших в разряд
легенд.

С Ванькой Солистом, кстати, Синяков сохранял нормальные отношения до
самого конца. Зубы тот вышиб сам, в пьяном виде ударившись мордой об унитаз
(попить оттуда хотел, что ли?), а на улицу его выпроводила техничка, по вечерам
убиравшая институтские туалеты. Модные туфли Солиста она оставила себе,
справедливо полагая, что после такого нокаута он про них никогда и не
вспомнит...

Задумавшись, Синяков пропустил транспарант, сердечно приветствовавший всех
въезжающих в город, только успел краем глаза заметить промелькнувший справа
милицейский пост, чей многочисленный и хорошо вооруженный гарнизон беспощадно
шмонал этих самых въезжающих, не оставляя никакого шанса потенциальным
наркокурьерам, контрабандистам, торговцам оружия, лицам без гражданства и
прочим подрывным элементам.

Чахлый и основательно замусоренный лес, отрезанный серо-стальным лезвием
Кольцевой дороги, остался позади. Потянулись районы новостроек. Места эти были
Синякову совершенно незнакомы. В его времена здесь, наверное, собирали грибы и
лишали невинности девчонок.

Первое здание, которое он узнал - и то не по внешнему виду, а по запаху, -
был дрожжевой завод, как и четверть века назад продолжавший исправно отравлять
городскую атмосферу. Здесь всегда вольготно жилось самогонщикам. Мало того что