Чтение 10–й страницы книги ~Заповедник для академиков~

небом.

- Отсюда надо смотреть днем и в хорошую погоду. Если захочешь, мы потом
еще поднимемся, - сказала Марта.

- А вы видели Ферми? - допрашивал Матю восторженный Ванюша.

- Каждый день и даже ближе, чем вас, - ворковал польщенный Матя.

- И он разговаривал с вами?

- Даже я с ним разговаривал, - ответил Матя и сам себе засмеялся,
потому что Ванюша не умел смеяться.

- А Гейзенберг? - спросил аспирант. - Гейзенберг к вам приезжал? Я
читал в "Известиях", что в Риме была конференция.

- И Нильс Бор приезжал, - сказал Матя. - Ждали и Резерфорда. Но
Резерфорд не смог отлучиться.

- Почему?

- Он должен заботиться о Капице.

- Да? - Аспирант чувствовал, что его дурачат, но не смел даже себе
признаться в том, что настоящий ученый может так низко пасть. Лидочке его
было жалко, но, честно говоря, она слушала разговор Мати с неофитом вполуха,
потому что смотрела не на отдаленную, туманную и нереально далекую отсюда
Москву, а на уютно желтые окна дома, так откровенно манящие вернуться.

- Лидочка, - сказал Матя, - разрешите представить вам юного поклонника
- он просит об официальном представлении - делаю это одновременно с ужасом и
восхищением. С ужасом, потому что боюсь потерять вас, с восхищением, потому
что талант будущего академика Ивана Окрошко вызывает во мне искреннюю
зависть.

У будущего академика Окрошко ладонь была горячей и влажной.

Марта и Максим Исаевич пошли вниз. Лидочка сказала Марте, что сейчас ее
догонит - Матя шепнул ей, что проводит, но не в коллективе. Окрошко маячил у
локтя с другой стороны.

На вышку поднялись Алмазов с Альбиной.

- Ах, как холодно, - сказала Альбина, останавливаясь у перил рядом с
Лидой. Ванюша Окрошко был вынужден сделать шаг назад, освобождая место
Альбине. - Я даже не представляла, какая здесь стужа.

На ней была шляпка, из-под которой рассчитанно выбивались светлые
кудряшки. Руки она держала в беличьей муфте.

- Хорошо, что дождь кончился, - сказал Матя.

Алмазов стоял сзади, рядом с Ванюшей, и чиркал бензиновой зажигалкой,
стараясь закурить на ветру.

- А вы так легко одеты, - сказала Альбина Лиде.

- Мне не холодно.

- Я всем телом чувствую, как вы меня презираете, - прошептала Альбина.
- Из-за этого эпизода возле машины. Вы меня презираете?

- Я об этом даже не думала.

Алмазов должен бы сейчас вмешаться, остановить эту дурочку, которая
смотрела на Лидочку, распахнув голубые, наполненные слезами глаза. "А вдруг,
она его жертва и ей куда хуже, чем мне?" - подумала Лидочка.

- Я вам дам таблетки, - сказала Альбина, понизив голос до шепота. - У
нас есть немецкий аспирин, он совершенно другой, чем наш, я вам вынесу, он
заснет, и я вынесу.

- Не надо.

- Надо-надо, он их не считает. Он почти все считает, но таблетки не
считает, я за ним всегда слежу, он даже не представляет, как я много о нем
знаю.

Лидочка проследила за взглядом, который кинула назад Альбина, - видно,
она боялась Алмазова. Но его за спиной не было, он отошел с Матей на другую
сторону опустевшей площадки. Сзади стоял только Ванюша Окрошко, который или
ничего не слышал, или не понимал.

- Я знаю - вы думаете, что я его боюсь. Но я докажу, докажу, - шептала
Альбина. - Вы еще удивитесь моей отваге.

- Ванюша, - сказала Лидочка, - нам пора идти?

Ваяюша не понял, но был счастлив, что Лида к нему обратилась.

- Ванюша, - повторила Лида, - я совсем замерзла.

- Я же говорила вам, что вы замерзнете, - сказала Альбина.

Алмазов подошел к ним, встал рядом с Ванюшей Окрошко.

- Ну что, мои дорогие девушки, - сказал Алмазов. - Не пора ли нам
домой, на бочок?

- Да, и как можно скорее, - сказала Альбина. - Вы же видите, что Лида
совсем замерзла.

- Это дело поправимое, - сказал чекист. Лидочка не сразу поняла, что он
делает, только когда Ванюша заскулил из-за того, что не догадался до такой
простой мужской жертвы, только тогда Лидочка обернулась - но было поздно.
Алмазов уже снял свою мягкую, на меховой подкладке, кожаную куртку - внешне
комиссарскую, как ходили чекисты в гражданскую, но на самом деле иную -
мягкую, уютную, теплую и пахнущую редким теперь мужским одеколоном.

Куртка улеглась на плечах Лидочки и обняла ее так ловко, что попытка
плечами, руками избавиться от нее ни к чему не привела, хотя бы потому, что
Алмазов сильными ладонями сжал предплечья Лиды, Лида не посмела обернуться,
зная, что тут же встретится глазами с озорным, хулиганским взором Алмазова.

Лидочка пошла к лестнице, как под конвоем - ладони Алмазова, хоть и
отпустили ее, никуда не делись, в любой момент они могли вернуться и сжать
ее снова. Так что Лидочка поспешила вниз по лестнице - сзади уверенно
скрипели сапоги Алмазоаа, но, набирая скорость на лестнице и легче,
изворотливее перепрыгивая с пролета на пролет, Лидочка смогла оторваться от
опеки - спрыгнула с нижних ступенек, сорвала с себя куртку, обернулась и
протянула ее перед собой, ^ как щит, подбегавшему Алмазову.

- Большое спасибо, - сказала она. - Мне уже не холодно.

- Отлично, - сказал Алмазов, который умел не настаивать в тех случаях,
когда настойчивость ничего ему не обещала, - я постарался лишь загладить тот
грех, который совершил на дороге.- В темноте жемчужными фонариками светились
его зубы и белки глаз.

Лида сделала шаг в сторону на край дорожки и таким образом оказалась
отрезанной от Алмазова и Мати Ванюшей Окрошко, который не успел толком
разобраться, что же произошло, и со значительным припозданием спросил:

- Вам мое пальто дать?

- Зачем, на мне уже есть пальто.

- А куртку надевали, - сказал Ванюша с обидой, и всем стало смешно.

Когда они миновали перекресток: справа - погреб, слева вниз - дорога к
пруду, Лидочка увидела, что к пруду, опираясь на палку, спускается
Александрийский.

- До свидания, - сказала Лида быстро. - Спокойной ночи.

Последние слова она произнесла на бегу.

- Вы куда? - закричал Ванюша.

- Она лучше вас знает, куда, - услышала Лидочка голос Мати. Видно, тот
удержал аспиранта, потому что Лиду никто не преследовал.

Александрийский услышал ее быстрые шаги и остановился.

- Павел Андреевич, это я, - сообщила Лидочка на бегу.

- Вижу, - сказал тот. - На вышку бегали?

- Там неинтересно, - сказала Лидочка, поравнявшись с Александрийским, -
Просто далекое зарево.

- Когда-то я поднимался туда. Но только днем и в хорошую погоду. Но мне
кажется, что если вам хочется полюбоваться Москвой, то лучше это сделать с
Воробьевых гор. Недаром Герцен с Огаревым клялись там.

- Клялись?

- Утверждают, что там они решили посвятить себя борьбе за народное
счастье. Разве вы этого не изучали в школе?

- Нет.

Они шли медленно - Александрийский неуверенно ставил трость и не сразу
переносил на нее тяжесть тела.

- Я не так давно стал инвалидом, - сказал он. - Я даже не успел
привыкнуть к тому, что обречен. Вы не представляете, как я любил кататься на
коньках и поднимать тяжести...

Профессор говорил, не поворачивая головы к Лиде, и ей был виден его
четкий профиль - выпуклый лоб, узкий нос, выпяченная нижняя губа и острый
подбородок. Лицо не очень красивое, но породистое.

- А вы раньше встречали этого Алмазова?

- Да, встречал. В прошлом году, когда я был чуть покрепче и даже
намеревался выбраться в Кембридж на конференцию по атомному ядру, он тоже
вознамерился ехать с нашей группой под видом ученого. Я резко воспротивился.

- И что?

- А то, что я никуда не поехал.

- А он?

- Он тоже никуда не поехал. Они не любят, когда их сотрудников, как это
говорят у уголовников... засвечивают. А мне сильно повезло.

- Повезло?

- Конечно. Если бы не моя грудная жаба, сидеть бы мне в Соловках с
некоторыми из моих коллег. Когда они узнали, каково мое состойние, они
решили дать мне помереть дома.

Они вышли к пруду. Пруд был окружен деревьями, которые склонялись к
водяной глади, у берега дремали утки, по воде плыли желтые листья, словно
реяли над внутренним небом. Было очень тихо, лишь с дальней стороны пруда
доносился шум льющейся воды, словно там забыли закрыть водопроводный кран.

- Может быть, я стараюсь себя утешить, успокоить, а они посмеиваются и
готовы забрать меня завтра.

- Сейчас наоборот, - сказала Лидочка, хотя сама не очень верила
собственным словам. - Сейчас многих отпускают. Я знаю, в Ленинграде целую
группу историков выпустили - Тарле, Лихачева, Мервартова...

- Свежо предание, - сказал Александрийский.

Он остановился на берегу пруда. Здесь фонарей не было, но поднялась
луна, и бегущие облака были тонкими - свет луны пробивался сквозь них.

- Вы думаете, что он вас узнал? - спросила Лидочка.

- Вряд ли. Было темно - он вышвырнул меня, как вышвырнул бы любого из