Зажигали спички, прикуривали. Луны не было - из-за леса натянуло грозовые
тучи. Грубин прижался к стене. Удалов присел за подоконником. В палате уже
было темно, свет выключен, больные спят.
незаметно и благополучно. Если его поймают сейчас и вернут, будет немало
смеха и издевательских разговоров. Но утра ждать нельзя. Утром в больнице
наберется много врачей и персонала. Не отпустят. Удалов оперся на здоровую
руку и сел на подоконник Сзади скрипнула дверь... Сестра. Удалов
зажмурился и прыгнул вниз, в руки Грубину. Больную руку держал кверху,
чтобы не повредить. Так и замерли под окном скульптурной группой.
зажмурился, ожидая сестринского крика. И ему уже чудилось, как зажигаются
во всех больничных окнах огни, как начинают суетиться по коридорам нянечки
и медсестры и все кричат: "Убежал! Убежал! Обманул доверие!"
хватает. А может, и не сестра это была, а кто-нибудь из ходячих больных
пошел в коридор. Корнелий тяжело вздохнул, обмяк и попросил:
и сурово, будто передвигался не человек, а памятник. По самой середине
улицы, не скрываясь, прошел высокий старик с палкой. Прошел, неровно и
скупо освещенный редкими фонарями, и только тень его еще некоторое время
удлинялась и покачивала головой у ног Удалова. Остался запах одеколона,
странное бульканье, исходившее от старика, да постук палки.
испугался и потому теперь хотел его унизить. - У провала вертелся,
помнишь? Меня в пропасть толкнул.
травмы, а не извинился. Травма моя - бытовая, и по бюллетеню платить не
будут. Надо с него взыскать.
виноват.
мелко побежал по улице вслед за стариком. Бежал негромко: ему хотелось
узнать, где живет старик, но говорить с ним сейчас, на темной улице, не
стоило. У старика палка. А Удалов вне закона. Беглец.
Намекал, что такая погоня может отразиться на здоровье. Удалов
отмахивался. От друга и от злых комаров...
уходила. Ей и в самом деле пора было домой. Стендаль отвечал: "Нет,
посидим еще". Он неоднократно ходил на угол, где стояла мороженщица, и
приносил Шурочке эскимо. И снова разговаривал о поэзии, чудесных
совпадениях, планах на будущее, преимуществах журналистской жизни, маме,
оставшейся в Ленинграде, любви к животным, долголетии и все прерывал себя
вопросом: "Посидим еще?"
поздно, она встала и сказала:
побьют Мишу.
улице, направляясь к мосту через Грязнуху, шел старик с палкой. Знакомый
запах одеколона сопровождал его.
тайной. В нем было нечто зловещее.
положено в ее возрасте. Попала даже на Слободу, чего не случалось уже лет
тридцать. Она брела домой в ночи, пора бы спать, слабые ноги онемели, и
проносившиеся с ревом автобусы пугали, заставляли прижиматься к стенам
домов. Может, уже и не дойти до дома, до фикуса и шафранной полутьмы.
Кошка послушно семенила сзади, стараясь не отставать, и глаза ее горели
тускло, как в тумане.
сторону. Женщину Милица Федоровна знала плохо - видела раза два из окна,
когда та выходила из универмага.
пленял, казался легким, элегантным. Потом прошло - осталось умение угадать
издали, среагировать. И сейчас среагировал. Понял, что жена мучается
ревностью, разыскивает его. В два прыжка перемахнул через улицу и
спрятался за калиткой во дворе Кастельской. Ванда Казимировна задержалась
перед окном, заглянула, увидела, что Кастельская одна. Сидит за столом,
читает. Савича там нет. Успокоилась и пошла дальше, к мосту, медленнее,
как бы прогуливаясь.
как снова послышались шаги. С двух сторон. Одни - тихие, шаркающие, будто
человек не двигается с места, а устало вытирает ноги о шершавый половик.
Другие - тяжелые, уверенные. Савич остался в тени. Калитка дернулась под
ударом, распахнулась. Задрожал заборчик. Высокий старик с палкой ворвался
во двор, чуть не задел Савича плечом, обогнул дом и - раз-два-три! -
взгромоздился по ступенькам к двери. Постучал.
Было в нем нечто агрессивное, угрожающее Елене. Савич хотел подойти к
старику задать вопрос, но удержался, боялся попасть в неудобное положение:
сам-то он что здесь делает?
Елене открылась, и старик, не спрашивая разрешения, шагнул внутрь.
Во-вторых, в калитку вбежал молодой человек в очках. Он тащил за руку
очаровательную Шурочку Родионову, подчиненную Ванды. Молодые люди
остановились, не зная, куда идти дальше. Тут же перед калиткой
обозначились еще две фигуры: одна держала перед собой вы тянутую вперед
белую толстую руку; вторая была высока, и лохматая ее голова под светом
уличного фонаря казалась головой Медузы Горгоны. Удалов заметался перед
калиткой, а Грубин вытянул жилистую шею, заглянул в окно Кастельской и
сказал:
собой, Шурочку с ее спутником и принялся барабанить в дверь.
крыльцу.
застряли в горле. Старик прижал Елену Сергеевну в углу и старался отнять у
нее растрепанную тетрадь в кожаной обложке. Елена Сергеевна прижимала
тетрадь к груди обеими руками, молчала, смотрела на старика пронзительным
взором.
размаху ткнул ею старика в спину.
любимой женщины.
тянули, а он все сопротивлялся, поддаваясь, правда, понемногу совместным
усилиям противников.
Федоровна Бакшт. У ног ее, сжавшись пантерой, присела старая сиамская
кошка.
врагов. Повел плечами, стряхнул всех и как ни в чем не бывало сел на стул.
недостойно. Вы позволили себе поднять руку на даму. Извинитесь.
садилась.
Однако он взволнован возможной потерей.
надо вызвать.