окну.
снова оскальзываясь на мокрых валунах. Рюкзак он бросил почти сразу,
бежать с тяжестью на плечах было невозможно. За холмами, где только что
утихла беспорядочная стрельба, вздымались в небо густые языки дыма и среди
черной пелены прорезывались порой желто-багровые проблески. Горела база.
радужное стекло, застилающее глаза, неясным силуэтом маячил Воин. Он
приходил с недавних пор очень часто и не просто так, нет! - он хотел
сказать что-то очень важное, но головная боль мешала не только понять, но
и услышать. Ни в коем случае нельзя было принимать таблетки. Стоит
принять, и боли уйдут, но уйдет и Воин. Надолго. Так уже было, давно,
когда еще Удо подчинялся опекунам и глотал всякую гадость, прописанную
шарлатанами.
мхом. Собрав самое необходимое: немного еды, медвежью накидку, чтобы
постлать на время сна, меч (без него он не выходил никуда очень давно),
фон Роецки покинул базу. Вперед, только вперед; шагать и не думать ни о
чем, вдыхать прозрачный соленый воздух и видеть перед собою желто-зеленые
холмы, освещенные неярким северным солнцем. И так до тех пор, пока голова
не станет чистой, как лунный свет.
яснее и сверлящий звон в висках сменится тупым нудным шорохом. Еще немного
- можно возвращаться. У костра провел Удо ночь, то задремывая на несколько
минут, то встряхиваясь. Огонь потрескивал на ветвях, сырое дерево
разгоралось неохотно, дым щипал глаза, но все это, взятое вместе,
становилось лучшим лекарством, единственным, достойным мужчины. Когда же
рассеялась короткая ночь, Удо фон Роецки аккуратно скатал шкуру, уложил ее
в рюкзак и, съев галету, запил студеной водой из фляги.
различил Удо отдаленное потрескивание. А потом над холмами взвился дым,
растекшийся по небу, и медленное солнце стало серым, запутавшись в темной
кисее. Да, это горела база. Там гибнут викинги! Проклятые охранники,
тупоголовые мерзавцы, они ответят за каждую драгоценную жизнь детей Одина!
Они ответят - или он не потомок Роецки, никогда ни о чем не забывавших!
а не идти; сбивается дыхание, пот заливает глаза, а остановиться нельзя. И
брошен на месте ночлега альпеншток, который так помогает удержаться на
скользких мхах.
добежать, и ничем не могу помочь... Один, услышь!
пронизанной молниями, опустились на плечи Удо белоснежные крылья, упруго
затрепетав на ветру.
песчинками они были, каких тысячи тысяч на морском дне.
мясом. Гибнут, гибнут викинги, братья мои, я же не с ними... Горе мне,
позор мне и печаль! Скорее несите меня, крылья!
Роецки и увидел: стоит он на холме. Нет больше крыльев. И нет базы.
Черными пятнами лежат обгорелые стены, и кровля Валгаллы, провалившись,
вмяла в песок позолоту. Обезглавленные тела валяются повсюду, и нагие девы
бредут к серому дому, гонимые викингами.
из глаз Воина на холме. А на траве, светлая, лежала кость, помеченная
руной. Нагнулся Удо взять ее, но не далась, священная. И лишь темнел
отчетливо знак, ясный, как знамение.
шеи, прикрытые лишь спутанными волосами. Рудольф Бруннер сдержанно рычал,
прильнув к щели. Многих из этих девочек он обнимал, они ласкали его грудь
тонкими пальчиками, а сейчас их убивают - и он ничем не может помочь.
Когда очередная голова падала в красный слипшийся песок, подонок Хальфи
делал знак и обезглавленное тело оттаскивали прочь, подводя другую. Боже,
эту кровавую мразь я считал другом! Вновь поднимался меч, и прежде чем
Хальфи опускал его, Хохи, стоящий прямо против окна, разевал поганую
пасть. Море пыталось заглушить слова, но рыжая свинья вопила слишком
громко и даже скудный запас норвежских слов, которым располагал Бруннер,
позволял понять, чего хотят скоты.
вполне пришел в себя, хотя и выглядел очень скверно. При первом взмахе
меча его вырвало прямо на пол, но он не отходил от окна, словно
завороженный. В профиль он казался высохшим и остроносым, похожим, скорее,
на труп, нежели на человека. Девушки плакали, вырывались, звали на помощь,
но это было бесполезно: их держали руки, откованные из стали. Ну ничего,
зверюги, погодите, наши придут... Дверь вам? Смыться хотите? Как же! Я
ответственный за охрану объекта. Если вас не будет, кто ответит? А? А если
останетесь - выкручусь. То-то. Поэтому рубите, детки, рубите, пока не
надоест. А мы потерпим.
рассеивался дым по фиорду, прижимаясь к воде и не поднимаясь ввысь. Удо
фон Роецки, глядя прямо перед собой, шел с холма к пепелищу и дым
отступал, сталкиваясь со льдом неслезящихся глаз. Дым и пламя. И тела на
траве. Судьба!
себе поудобнее подставляясь стопе. Отделившись от остальных, один из
викингов двинулся навстречу, на ходу поднимая секиру. И когда солнечный
луч, ударив в глаза, растопил лед, Удо фон Роецки очнулся.
стены отцовского замка.
мною в чертогах истинной Валгаллы, и вновь сразиться, и вновь пасть, и
вновь...
летящим валуном, и мертвенный холод, мимолетно коснувшийся лба, проник в
мозг. И исчезло все, лишь открылись взору врата Золотого Чертога; девы,
изгибаясь, манили Удо к себе, и ясная тропа вела к широким воротам.
неторопливо пошел назад, к побратимам.
зыбко-расплывчатым. Он сел и его не стало видно, но Рудольф Бруннер
отчетливо представлял, как в распахнувшийся люк прыгают ребята из
спецкоманды и, едва коснувшись сапогами земли, рассыпаются в цепь, паля от
животов веером по всему живому. Рыжики рассыпались по камням. В их
автоматах больше не было патронов и поэтому им оставалось лишь бежать,
бежать к воде. Только вдруг Хальфи кинулся в другую сторону - туда, откуда
наступали спасители. Бруннер видел, как он сделал несколько шагов, подняв
меч над головой, - и остановился, и стоял долго-долго (или это показалось,
что долго?), а пули рубили его на куски, вырывая клочья мяса, и, наконец,
голова разлетелась, как орех в маминых щипцах, и обезглавленное тело
рухнуло на песок, извиваясь и пытаясь ползти.
из Штутгарта, живучий народ! Профессор Бухенвальд глядел в спину
смеющемуся штандартенфюреру стеклянными глазами и разбухший язык виднелся
меж редких зубов, словно старик решил подразниться напоследок. Сам
виноват! Когда рыжики вытащили к окну старую суку и она заверещала, этот
маразматик кинулся к пульту. Как же, как же... Дверь - жизнь! Чья жизнь,
позвольте узнать? Этой дуре все равно недолго оставалось, а спросят за все
с парня Руди! Нет уж. Он отшвырнул кретина в угол, но было поздно: дырка
над фиордом уже сверкала, как та лампочка. Как выключать? Как?! Как?!!
Профессор молчал и только хихикал. Честное слово, он сам напросился...
Парень Руди добряк, но у всякой доброты есть разумные границы. Под
пальцами хрустнуло, профессор дернулся и показал язык, а Бруннер схватил
табурет и что было силы ударил по проклятой коробке. Еще раз, посильнее!
Еще!
какую-то надежду Рудольфу Бруннеру.
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Пехов Алексей
Суворов Виктор
Контровский Владимир