если они мне станут втолковывать, как втолковывали начальнику заставы
Павликову то, что они хотели ему втолковать? И этому лейтенанту,
замполиту, и этим всем остальным, наверное... Они же не слушают! Они же
только говорят сами! И говорят глупо, предвзято, без всякой логики!
и ждут?
инкогнито. И я буду жить инкогнито. Убегу. Спрячусь. Не найдут. А то
замордуют и заставят во всем признаться. А в чем признаваться? Но они
скажут: вы давно спелись и потому молчите, не раскрываетесь!
Кравцов! Он был до этого близок. Мы с ним проворачивали дело по защите
этого писаря-шпиона. Кравцов был всегда мягок, у него круглое добродушное
лицо всегда по-бабьи жалостливое. Он тогда страдальчески выставлял свое
это лицо, когда на только что отшумевшем собрании остались одни члены
бюро, которым поручили составить все документы и сказал:
в омут. Кравцов был лучше меня. Сильнее меня. И теперь он был лучше меня,
потому что, испугавшись, наконец, я не представлял бы, как мог в таком
положении его пригласить к себе. А старшина Кравцов взял меня за плечо
дружески, при свете лампочки его лицо было сегодня суровым, губы сжались:
Я запомнил однажды его на стрельбище, когда получил уже офицерские погоны
и был срочно из редакции вызван на стрельбище. Матвеев стрелял с обеих
рук. Стрелял в две мишени. В одной из пятидесяти было сорок два очка, в
другой - сорок три. Его потом, когда я уже учился в Ленинграде, обвинили в
многоженстве. Хотя у него была одна жена. Может, были другие женщины. И,
может, та, которая написала в политуправление округа, претендовала на его
любовь, но, говорят, он тут был ни при чем.
патриотического характера ("Переход Суворова через Альпы", "Полтавская
битва" и еще что-то), и стали копаться в бумагах.
туалет. Чаю надулся сегодня...
Шмаринов. Лишь только старшина вышел, я сразу достал ее.
сердцем, ибо эта записка пахла теми же духами, от которых у меня кружилась
голова. - Я пишу тебе наспех, и ты, умненький стилист, не ищи моих ошибок.
Я передаю эту записку, верю в это, с надежным человеком. Прочтешь - сразу
уничтожь ее. Ж-ский вверг тебя в опасность. Как огородиться тебе? Я имею в
виду - огородиться от этой опасности? Не знаю, не знаю... За все то, что
вы пережили с Ж-ским, не прощается. Тебе надо впредь - и долго! - не
высовываться и жить с оглядкой. Больше идти на компромиссы. Не разобъешь,
мой мальчик, лбом эту каменную стену! Я пыталась. И что из этого вышло?
догадаешься. Я жена сбежавшего к врагу человека. Что мне делать - покажет
время. Но я не сдамся. Я хочу жить.
значит, тому и быть!
любезность и одновременно тревогу. Он не спросил меня, что это я так
внимательно читаю. Не спросил и тогда, когда я стал прятать записку в
боковой карман.
И...
Тоже - чего сидим? Чего? Еще и в штабе? Нашлись стратеги...
укладывал чемоданы.
шефе?
тонкую папку и подал мне.
читал, потом сел на табуретку.
чему. - Он, наверное, не помнил, что говорил в пьянке о любви к ней.
разговора о Лене. Еще тогда догадался. Пойти со мной и потанцевать - это
одно, а пойти и быть любимой... - Я не сказал опять ему о палатке, о
недавних его словах о Лене. Он - что? Он не помнит, что говорит?
нее. Только из-за нее! Она никого не может любить. Только играет.
коменданта, - это одно, - засмеялся он, - а любить, когда она жена врага
народа - совсем другое. Ты разве это не ощущаешь? - Теперь мне уже не
казалось, что он передо мной не хочет себя связывать с ней.
В том числе и я. - Железновский саркастически ухмыльнулся. - Ну - читай,
читай! А то не успеешь. За мной вот-вот придет машина... - И неожиданно
одарил: - Ты теперь уже за себя не бойся.
Шугова Павла Афанасьевича. Потому что всегда было надо сопоставлять эту
жизнь с жизнью Елены Мещерской. Как складывается она, жизнь, рядом с ней?
Почему так, а не по-другому? Любовь вначале. Идет в них, идет рядом.
Любовью дышат двое. И постепенно, как из прохудившегося мешка, высыпается
золотая россыпь любви. И вот уже нет этой россыпи, одна пустая
мешковина...
одному, пронумерованы и прошнурованы, и составляли папочку, заведенную на
человека, дослужившегося до полковника и сменившего мундир свой на
заграничный костюм.
Тысячи людей рождаются в деревнях, ходят потом в школу, хорошо учатся. Они
обгоняют друг друга в учебе. Но так распорядилась директор школы, некая
Анна Ивановна Синюхина. Она настояла на том, чтобы самое почетное звание
первого ученика было отдано не Шугову, а Елене Мещерской. Правда, принята
в школу недавно; но - уважительная причина: отец ее не выбирает место
жительства - этим ведает партия. Зиновия Борисовича Мещерского недавно
единогласно избрали секретарем райкома партии; в районе этом и находится
школа, где с успехом, оказывается, занимается Елена Мещерская - дочь
секретаря райкома.
директор школы и переиграла первого и второго учеников? Оказывается, не
все так гладко в биографии Шугова (фамилию его Елена Мещерская так и не
взяла). По сигналу, пришедшему со стороны, Синюхина, когда речь зашла о
якобы подтасовке документов на звание первого и второго учеников,
вынуждена была доказывать, что у безусловно способного, даже очень
способного ученика - так, не гладко, не гладко. Его дед ссылался, как
кулак. Правда, ссылался на самый короткий срок - вроде ошибка. Но ошибки,
ее ведь так не бывает. Дыма без огня не бывает, как и огня без дыма тоже
не найдешь. Дед не сразу поступил в колхоз, волокитил, был молчун. Потому
внуку и досталась роль второго ученика.