задержавшихся. Кроме шуток. По крайней мере, с этого она начинала - с
сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя по ее нынешней
популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся.
размеров, и есть свечи, горящие цветным пламенем, - а на окнах красные
шелковые шторы, а за окном - в упор - уличный фонарь, и потому на всем лежит
багровый отсвет. Запахи воска и духов. Еще чего-то, знакомого смутно и
напоминающего мельком о борделях Владика. Легион бутылок в баре, все
наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из
Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем. Я никак
не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной, стояли
на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные звуки...
человек двадцать пять - тридцать? Где-то так... Единственное, что я
установил точно, это то, что компания смешанная: были здесь и немцы, и
русские, и помесята, и белесый скандинав, и негритянка, и два араба,
кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со стула, читал невразумительную
поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду он
горит совершенно напрасно, на что Вельзевул отвечал кратко: "Лекен мир
арш!", а кто-то другой демонстрировал русскую тоску, меланхолически и
бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: "Светит месяц, светит
ясный..." Сплошной декаданс - еще бы, раз хозяйка встречает гостей в одних
черных чулках и шляпе с вуалью. Арабеска. Курили травку - не скрываясь.
Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудь -
благо, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно
называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то,
литератор, издатель, журналист... К журналисту я присмотрелся. Он старался
казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал
материал для светской хроники... "полусветская хроника", забавно... Ко мне
вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась о ноги и мяукала. Негритянка
- на ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без единой застежки -
угостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покури
знакомство. Но в ванной подобное действо уже шло вовсю, мелькали белые
ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же было
другое: там странно, жутковато шаманили. Двое, парень и девушка, очень
похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей,
стоя спиной к спине, выбивали руками на передниках - звук получался сухой и
четкий - монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на одной
ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а ноги их, как бы
сами по себе и почти наперекор тому, что отбивали руки и пели голоса,
стремительно мелькали в немыслимой сложности танце... не знаю, почему, но
этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до самой
середины - так, что мороз прошел по хребту. Что-то должно было произойти
сейчас, сию секунду, что-то жуткое и упоительное одновременно... пойдем,
пойдем отсюда, потащила меня за руку моя негритянка, пойдем, тут сейчас
такое начнется... я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не надо этого
видеть, не надо на это смотреть, пойдем... Мы медленно выпятились из
библиотеки - нас уже подперли сзади, - миновали ванную, из которой толчками
шел раскаленный воздух, и по бесконечно длинному коридору подошли к
двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за
стенами видна была гостиная, и огромного размера журналист с огромным
бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но я погрозил
ему пальцем, и мы вошли в дверь, за дверью стояла квадратная кровать,
покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за
кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе
с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити от кувыркающихся
на кровати, и мы прошли в следующую дверь, белую, за дверью было пустое
пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной двери, за
которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной,
тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не сводил
с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза у него не только свинцового
цвета, но и сделаны из свинца, перед нами опять была черная, маленькая,
пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на четвереньках
качалась Криста, а сзади к ней пристроилось лохматое облако, похожее на
медведя, а поперек нашего пути лежала, как белуга на блюде, порезанная
ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках
черного бархата, и мы вползли в 6елую дверь, крошечную, как крысиная нора, и
там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все, что могли, и получили
наконец свое. Я тонул, тонул, тонул, загонял себя в глубину, а меня
выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг я почувствовал,
что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха и низа, и тут что-то
глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню.
сердца с большего режима на меньший. Во рту запеклась желчная горечь. Под
черепом бегали мурашки. Я осмотрелся. Лежал я на ковре, белом и лохматом -
под мех полярного медведя. Ковер заливал молочный свет от похожего на гриб
светильника: светящаяся ножка и темная шляпка. Негритянка моя лежала на
животе, подтянув одно колено к груди. Гибкая она была неимоверно. Дальше,
позади нее, виднелась кровать, и с кровати свисала чья-то волосатая нога.
Мурашки превратились в пузырьки шампанского, налитого под череп. Значит, я
успел подышать нейтрализатором... это хорошо, не будет отходняка... но когда
же я успел? Разберемся... Я собрал одежду с пола и стал одеваться,
оглядываясь. Комната маленькая; кровать и телевизор с ББГ-приставкой, здесь
же горкой валяются десятка три кассет. Судя по черным ярлычкам на коробках -
все порнуха. Вид из окна - как раз на консульство, если нужно наблюдать, то
лучше не придумаешь... хотя кому это надо: наблюдать за консульством? За
посольством - еще понятно... Цепочка полицейских стояла неподвижно. Фонари
на территории не горели, в самом здании светились только окна, выходящие на
лестницы. Баллончик с нейтрализатором лежал во внутреннем кармане. Когда же
я все-таки успел подышать? Неважно. На кровати шевельнулись, приподнялась
всклокоченная голова, упала. Тут же началась специфическая возня. Дверей
было две: белая и красная. Я вышел через белую.
простоте картины: на кровати по диагонали лежала Криста, рядом с кроватью,
неловко подоткнув под живот руки, - очень длинный парень. И все. Я потрогал
Кристу за плечо. Она недовольно промычала и повернулась на другой бок.
Родимого пятна на левой лопатке у нее не было. Не было и рубца, даже самого
нежного, который неизбежно остался бы после любой пластической операции. Тем
более, когда убирают кусок кожи площадью в пол-ладони. Наверное, я этого
подсознательно ждал. И, наверное, уже с утра. Хорошо. Такая ошибка лучше,
чем, так сказать, в обратную сторону. Хорошо...
слов, кто-то визжал, все бурно жестикулировали. Внезапно замолкли, замерли и
стали пятиться, и вдруг получилось, что образовался живой коридор, в одном
конце которого стоял я, а в другом появилась та девушка, что шаманила в
библиотеке. Парня я тоже увидел: он стоял у стены в такой позе, будто его
пригвоздили к этой стене за нижнюю челюсть. Девушка шла ко мне вслепую:
глаза ее были заведены, меж век виднелись только белки. Видимо, ей рассекли
голову, волосы на лбу слиплись от крови, кровь стекала на лицо, капала с
подбородка; выставленные вперед ладони тоже были в крови. В шаге от меня она
остановилась, постояла неподвижно, потом опустилась на колени и, закрыв
ладонями лицо, поклонилась мне. Когда она выпрямилась и отняла руки от лица,
на ладонях у нее оказался черный туранский нож. Возьми, возьми, испуганно
зашептали вокруг. На меня никто не смотрел, все смотрели вниз, на нее, ловя
каждое движение, каждый оттенок движения. Нож оказался неожиданно тяжелым, я
его чуть не выронил. Девушка легко встала с колен, не встала даже, а
всплыла, и неуловимым движением сбросила цепи с плеч. Нагрудник передника со
звоном рухнул вниз и закачался. Она приложила окровавленный палец к ямке
между ключицами. Режь, режь, зашептали все. Я осторожно поднял руку и
кончиком ножа коснулся ее кожи там, куда указывал палец. Ощущение было
такое, будто я дотронулся до стекла. С безумной улыбкой она стала
наклоняться вперед, я захотел отдернуть руку, но не смог: судорога свела
мышцы. Девушка уже просто лежала на ноже; наконец, чтобы сохранить
равновесие, мне пришлось шагнуть вперед и, кончиком ножа надавливая на ее
горло, вернуть девушку в вертикальное положение. Тогда, с той же безумной
улыбкой, она повела пальцем вниз, и моя рука, подчиняясь не мне, стала
спускаться, скребя сталью ножа по остекленевшей коже. Грудь упруго
прогибалась, но ни малейшего следа после лезвия не было. Палец миновал точку
верхушки сердца, и тут вдруг улыбка ее стала не такой - я еще не понял, како
ним, - и звук железа по стеклу вдруг исчез, а кончик ножа стал погружаться в
тело! Нечеловеческим усилием я разжал пальцы - нож, звеня, запрыгал по полу.
Всеобщий "А-ах!" - девушка сомкнула веки, что-то сделала с собой, лицо ее
стало настоящим, дрогнули губы, и когда она открыла глаза, то в глазах этих
были испуг и неистовая жалость. Бедный ты мой, прошептала она и вдруг
повалилась вперед, я еле успел ее подхватить - и тут поймал взгляд парня. Он
так и стоял, вдавившись в стену - только теперь спиной. У него был взгляд
человека, узревшего конец света.
Черепнин Владимир
Бажанов Олег
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Пехов Алексей