пережитый страх.
Что-то интересное. Но нас прервали.
критике мою гипотезу...
если ваша теория верна, то те, кто вызывает к жизни те или иные страхи,
будут становиться их первыми жертвами, и постепенно все пойдет на убыль...
слоя изощренные кошмары исчезнут, и останется что-то примитивное...
слов. Впервые увидев его, Архипов сказал: "Странно: гэбист, а глаза
людские". Ловяга был по-настоящему озабочен теми исчезновениями пацанов и
сумел даже организовать прочесывание тайги. До последних дней он был
убежден, что имеет дело с какой-то террористической группой, избравшей
далекий Ошеров учебным полигоном. В общем, от подлеца Петрунько он
отличался диаметрально...
этого говорить. Я не думаю так.
Дима, была Ленина, а переулок - Колымским. Вся слободка называлась
Колымой. Это был один из ошеровских анекдотов: от Ленина к коммунизму путь
лежал только через Колыму.
говорите: страх. А эти деревья? Или солнце, луна? Или барьер? Ну, барьер
еще туда-сюда, а пыль и мусор куда делись? В этом-то какой страх?
уже не все жители - люди.
что: попробуйте позвонить 2-86 или 2-90. Не знаю, что из этого
получится...
знал. Но нанесена она была явно рукой Леониды, поэтому Дима вошел смело и
двинулся по песчаной дорожке мимо зарослей татарской жимолости -
единственного, кроме травы, растения, оставшегося зеленым - к школьному
крыльцу. Некоторое время он чувствовал на себе взгляд капитана; потом это
прошло. Ступени тоже были испещрены. На крыльцо он подниматься не стал, а
пошел в обход, к котельной. Дверь в котельную была запечатана тавром царя
Соломона. Дима постучался особым стуком и на вопрос: "Кто?" назвался:
острую необходимость оглядеться. Не оглянуться, а именно оглядеться.
Слева, за голыми деревьями и зелеными кустами проступал забор, черная
литая решетка с поднявшимися на задние лапы львами. Клумбы пылали
настурциями. Там, где забор кончался, виднелись такие же литые чугунные
перила лестницы, ведущей под обрыв: там, на обширной террасе, было
продолжение школьного двора. Стадиончик и тому подобное. Дальше берег уже
окончательно обрывался к воде, но отсюда Ошера была не видна - только
справа, далеко, блестел кусочек ее черного зеркала. Прямо же, рукой
подать, будто это и не противоположный берег судоходной реки, возвышалась
светло-серая, в мелкую крапинку, осыпь, а над осыпью нависал сплошной,
похожий на мох, еловый ковер. Дальше, образуя горизонт, шли
полусферические, как каски, сопки, с редкими светлыми проплешинами. Небо
было равномерно белесым и излучало свет. Касаясь угла школьного здания,
висело солнце - призрачным кольцом. Почему-то сильно пахло разогретой
хвоей - как в бору в солнечный безветренный день.
вторжение. Вторжение. Вторжение... Ах, как славно, если это действительно
вторжение! Как это легко и понятно. Это то, чего мы даже немного ждем и к
чему исподволь готовы. Просто гора бы с плеч... и не ломать голову над
темой возвращения старых богов в завершение шеститысячелетнего
единобожеского цикла... Голос Леониды был странно безжизнен тогда, и лицо
не менялось. Великие битвы полыхали в долине Иордана, и под ударами
адептов Яхве пали города Адме, Севоим, Гоморра. Почитающие богов пантеона
держались только в Содоме, за его неприступными стенами. Все меньше их
становилось... В ослабленные голодом и огнем сердца вкрадывалась слабость,
и кто-то, не вынеся мук осады, открыл ворота врагу. Две ночи и день шла
резня на улицах города, и рушились поруганные храмы. Лишь храм Ашеры,
богини-воительницы, стоял неприступной цитаделью среди пожаров и крови.
Высоко над стенами его поднималось божественное древо. А когда оно
вспыхнуло, подожженное смоляными горшками, ворота храма открылись и плечо
к плечу, по двенадцать в ряд, вышли закованные в медь жрицы. Короткие мечи
они погружали в тела пьяных вином и кровью победителей, боевыми косами
смахивали головы с их шей. Неудержим и страшен был их поход, и много
воинов легло им под ноги. А когда они захватили и окружили кольцом
городские ворота, по пробитому ими коридору пролетела конная сотня - это
высшие жрицы уносили ветви и семена божественного древа. И когда конные
скрылись в ночи, пешие воительницы перестали убивать... Много лет
торговали ими на рынках от Египта до Шумера и дальше - до самой страны
Шэнь, требуя огромную цену за редкую красоту и умопомрачающее искусство
любви. А конные жрицы ушли в земли хеттеев, и след их преследователи
потеряли. Шесть лет длился великий поход: по землям эниан, молоссов,
дагаев и дальше - в край людей, не знающих меди и обычаев, но искусных в
кремнях и кости; из них жрицы брали себе мужчин, мужей и проводников, а
потом убивали их, чтобы не оставлять о себе ненужной памяти. С коней жрицы
пересели в лодки и плыли по рекам, великим и малым, по воде и против воды,
и остановили движение лишь тогда, когда в живых осталось одиннадцать из
тех, кто вырвался когда-то из подплывающего кровью Содома. Одиннадцать -
это был наименьший счет для того, чтобы вырастить божественное древо. И
семя древа опустили в землю и поочередно полили своей кровью, пока росток
не дал третьего побега. Но зимние морозы убили росток. И тогда весной
вместе с новым семенем божественного древа опустили и иное семя - семя
растущей здесь исполинской сосны с длинными хвоинами, собранными по три. И
сущность древа перешла в росток этой сосны, и сосна выросла и уцелела. И
рос вместе с ней храм - в глубину, в мягкий пористый камень сердцевины
холмов. И стали сменяться поколения в тихой неторопливой жизни здесь, на
краю тайги, над прекрасной рекой, под сенью вечного древа...
мехом, и добывали плоды дерев, подобных вечному древу, чтобы вкус мяса
никогда не наскучил; а женщины, метательницы стрел, взимали дань с воды и
неба. И не переставал куриться жертвенный очаг у подножья древа, и
одиннадцать жриц, меняя смертные тела, продолжали свое вековое служение.
Каждая имела посвящение зверю: вепрю, быку, льву, коту, волку, коню,
оленю, серне, крысе, обезьяне, агнцу. И только над своими зверьми имела
власть жрица-воительница... Племя росло не быстро, потому что, благодаря
содомским обычаям, каждая женщина имела лишь столько детей, сколько хотела
сама и сколько дозволяли жрицы - но все же росло и расселялось по реке
вверх и вниз, одолевая в мелких стычках и больших войнах приходящих иногда
с Большой реки врагов, ибо боевое искусство храма Ашеры стараниями жриц не
забывалось никогда... И так, почти в неизменности, ашереи прожили половину
срока, назначенного старыми богами для своего возвращения...
поселилось на берегах ее племя, называющее себя Охон. Они поклонялись
медвежьей голове, знали огонь и медь и были невозможно любопытны. Их
нельзя было прогнать, от них не удавалось отгородиться. Повадки и обычаи
их, шумные, веселые и простодушные, показались привлекательными многим
молодым ашереям... Сменилось всего одно поколение, и царь ашереев перестал
считаться с Храмом, а следом за царем - и многие из народа. Но, придя
однажды с огнем, они нашли лишь обрушенные входы... Просто к тому времени
Храм был уже устроен так, что коридоры его и переходы пронизывали и
времена, и пространства. И жрицы, рассеявшись по необъятному миру, все
равно присутствовали в Храме. Меняя смертные тела, они продолжали служить
вечному древу - до завтрашних дней, до исполнения пророчеств, когда старые
боги в блеске своем и величии возвратятся в этот мир - но прежде того
через открываемые врата хлынут толпы порождений тьмы, бегущих от богов...
и жрицам предопределено погибнуть в этой последней битве, ибо не могут
державшие мир воспользоваться плодами своего служения...
Берите.
тащат...
Серафимовской сопки, километрах в десяти от города. На фотографии он как
бы плыл над землей, оплетенный светлыми ветвящимися лианами. Перед
паровозом и позади него шли двое - чем-то неуловимо отличающиеся от людей.