Чтение 10–й страницы книги ~Колдуны и министры~

такие и чего залезли в мой дом.

- Позови стражу! - закричал Варназд.

Харрада расхохотался.

- Зачем? У тебя лопуха нет, у того - поддельный. Кто вас хватится -
коза в родном огороде?

Новый знакомец государя, притороченный к бронзовой решетке, молча и
злобно дергался, пытаясь высвободить руки. Харрада повернулся к нему и
высунул от удовольствия розовый язык.

- Как тебя зовут по-настоящему? - спросил он.

- Это все, - за то, что я оскорбил твоего дружка?

- Не дружка, а подружку, - хихикнул Харрада.

Новый знакомый сплюнул от отвращения. Харрада вздыбился и заорал,
чтобы ему подали плетку. Расак испугался. Он знал, что Харрада уже не раз
убивал вот так людей, и боялся, что, если убивать людей, это когда-нибудь
кончится плохо. Расак подошел к Харраде, пошарил по нему руками и
запрокинул голову:

- Рада, - сказал он, - пойдем. Эти двое подождут.

Глаза Харрады стали млеть; он и Расак ушли, а обоих юношей отволокли
в какой-то сарай и привязали к прокопченным столбам.

В сарае было темно и страшно. Слезы душили государя. Воображению его
доселе рисовалось - он называет себя, все падают на колени. Государь был
умным юношей, и понимал, что Харрада сочтет его безумным, но на всякий
случай тут же прикончит. "Весь мой народ, - подумал государь, - состоит
либо из обиженных, который никто не защищает, либо из обидчиков, которым
никто не препятствует".

- Как ты мог, - с упреком сказал государь новому знакомому, -
решиться на грабеж?

Тот молча пыхтел, пытаясь выдернуть столб. С крыши летели соломенные
хлопья. Прошел час. Юноша выдохся и затих.

- Как ты думаешь, - сказал Варназд, - он нас отпустит?

- Отпустит, - сказал новый знакомый, - поплюет в рожу и отпустит на
тот свет.

- Как тебя все-таки зовут и что ты натворил?

Юноша помолчал в темноте и потом сказал:

- Меня зовут Кешьярта, а мать называет меня Киссур. Я родом из
Горного Варнарайна. Это самый конец ойкумены, если не считать западных
островов за морем, оставленных по приказу государя Аттаха.

- Это сказка, - перебил вдруг государь.

- Это не совсем сказка, - возразил Киссур, - потому что двадцать пять
лет назад в Варнарайн, который был тогда не провинцией, а самостоятельным
королевством, приплыл корабль из Западных Земель. Многие считали, что это
предвещает несчастье, и, действительно, через полгода наш король признал
себя вассалом империи; кончилось имя Киссур и началось имя Кешьярта. Один
человек с корабля, его звали довольно странно - Клайд Ванвейлен - этому
сильно помог.

Киссур замолчал. Государь вдруг заметил за ним, в темноте, несколько
любопытных крысиных глаз. Государь сообразил, что перед ним один из тех,
кого его мать называла "знатными варнарайнскими волчатами".

- Государыня Касия, - продолжал Киссур, - проявила милосердие и не
рубила голов тем, кто этого не хотел. Детей знати забирали в столицу. Я с
двенадцати лет учился в лицее Белого Бужвы. Я всегда желал увидеть
Западные Земли, подал доклад, даже чертежи кораблей разыскал - не
разрешили. Тогда я отпросился на родину, взял людей и лодку и поплыл.
Через месяц, действительно, приплыли в Западную Ламассу. Город пуст,
разрушен, одни дикари орут на птичьем языке.

Откуда взялся этот корабль четверть века назад?

Когда я вернулся в столицу, меня арестовали, сказали, что я нарушил
запрет на плавания. А потом пришел человек от первого министра и объяснил:
"Все знают, что Западная Ламасса ломится от кладов, потому что когда
жители уезжали, они не знали, что не вернутся, зато знали, что на том
берегу золото конфискуют. А ты золота привез очень мало, стало быть,
украл. Поделишься - выпустим, нет - напишем, что готовил золото для
восстания". А его нету в Ламассе, золота. По-моему, дикари разорили клады.
Мы убили немножко дикарей: а золота все равно нет. Меня приговорили к
клеймению и каменоломням. Я, однако, бежал.

Варназд, в темноте, покраснел до кончиков ушей.

- Погоди, - сказал он, - к клеймению! Но ведь на таком указе должна
стоять подпись императора!

- При чем здесь император, - сказал Киссур, - это министр виноват.

- Погоди, - заупрямился государь Варназд, - если государь подписал
указ, не читая - значит, он бездельник, а если прочел и послал на каторгу
человека, который первым за триста лет поплыл за море - так он негодяй.

Киссур молчал.

- Скажи мне, Кешьярта, честно, - продолжал государь, - что ты думаешь
о государе?

Киссур молчал.

- Неужели ты им доволен?

- Друг мой, - проговорил Киссур. Вот если бы нас тут было не двое, а
трое, и один бы ушел, а мы бы принялись судачить о нем и поносить его в
его отсутствие, как бы это называлось?

- Это бы называлось - сплетня.

- Так вот, друг мой. Мне, может быть, и есть что сказать императору.
Только говорить такие вещи за глаза - это много хуже, чем злословить.
Потому что через слово, сказанное в лицо государю, можно и головы
лишиться, и мир изменить; а если сплетничать о государе за глаза, то от
этого ничего, кроме дурного, для страны не бывает.

Тут Киссур поднатужился и вытянул столб из половицы, как морковку из
земли. Сарай крякнул. Киссур соскоблил с себя веревки, словно гнилые
тыквенные плети, и вынул из сапога длинный кинжал. У кинжала была голова
птицы кобчик и четыре яшмовых глаза. Посереди двуострого лезвия шел
желобок для стока крови. Киссур разрезал на товарище веревки и сказал:

- Вот этим кинжалом шпионы империи убили моего отца в тот самый день,
когда последний король Варнарайна признал себя вассалом империи.

Юноши прокопали в крыше дыру, вылезли, перемахнули через стену
усадьбы и побежали через развалины монастыря к берегу. И тут, у поворота
дорожки, у старого тополя со страшными язвами рака на серебристой коре,
Варназд вдруг увидел человека. Тот был выше государя Варназда и выше
государя Иршахчана. На нем был зеленый шелковый паллий монаха-шакуника, и
плащ цвета облаков и туманов, затканный золотыми звездами. Глаза у него
были как два золотых котла.

- Щенок Касии, - сказал человек, - это тебе за меня и за моих друзей.

Человек взмахнул плащом, плащ взлетел вышел тополей и облаков,
золотые звезды посыпались тополиным пухом. Государь вскрикнул и схватился
за горло: астма!

Очнувшись, государь обнаружил, что лежит под позолоченной чашей,
украшенной мерцающими плодами и славословиями государю, и вода из этой
чаши течет ему за шиворот, а оттуда - в канавку. Четверо парней растянули
на земле Киссура, словно шкуру для просушки. Лицо Киссура было залито
кровью, и губы у него были словно у освежеванного хорька. Куда-то в кусты
за ноги волокли мертвого слугу.

- Что же ты не бросил этого припадочного, - спрашивал Харрада у
Киссура, - ты бы успел бежать!

Киссур не отвечал. Харрада схватил у слуги лук, намотал волосы
Киссура на конец лука и стал тыкать его лицом в сточную канаву.

- Собака, - закричал Киссур, выплевывая вонючий песок, - когда-нибудь
государь узнает всю правду и покарает продажных тварей!

Вокруг засмеялись. А Харрада присел на корточки, словно от ужаса, и
вдруг заорал, выкатив глазки:

- Ба! - я сам буду государем! Разве мало первых министров садилось на
трон? Отец говорил мне: из этого Варназда такой же государь, как из мухи -
жаркое! Он даже не читает до конца указов, которые подписывает!

Харрада был, конечно, сильно пьян: как можно говорить такое даже в
шутку?

- Позови стражу! - закричал государь.

- Ва! - сказал Харрада. Вы слышали: этот вор залез в мой дом, а когда
его поймали, стал говорить, будто первый министр непочтителен к государю.

Государь в ужасе закрыл глаза. Все вокруг: и ночной сад, и пьяный
хохот, и эта ваза, украшенная его личными вензелями, и холодная земля и
вода, казались ему жутким сном. Вот сейчас господин Нан разбудит его и все
уладит, стоит только открыть глаза.

Государь открыл глаза. На краю лужайки стоял Нан, одетый отчего-то в
полосатую куртку слуги первого министра. Нан совершил восьмичленный поклон
и сказал:

- Господин Харрада! Ваш отец узнал, что сегодня ночью вы
познакомились с двумя молодыми людьми. Полагаю, это они? У того, в зеленом
кафтане, на подкладке должна быть метка: желто-серый трилистник.

Кто-то задрал полу: метка, действительно, была.

- Ваш отец требует этих людей к себе.

Харрада глядел, набычась. Он был пьян и не помнил этого человека
среди доверенных лиц отца.

- А зачем они отцу?

- Не знаю, господин, - ответил Нан, - думаю, ни за чем хорошим.

Начался спор: отпускать негодяев или не отпускать? Расак, юноша
рассудительный, тихонько говорил Харраде о гневе отца. Пленников отвели в
беседку. Время шло. Руки Нана были холодны от пота. Доселе им не
встретилось ни одного знакомого. И, самое нехорошее, - переодеваясь
полчаса назад в кафтан кстати подвернувшегося слуги, Нан заметил, что то
ли обронил свой рогатый нож с лазером, то ли утопил.

Наконец пленников свели к пристани. У пристани стояла лодка: из нее
выбирался человек в синем с золотом платье. Нан побледнел.