Чтение 10–й страницы книги ~Князь Рус~

Ему подвели его огненно-красного коня, попона тоже отливала багровым. Лех вскочил с разбега, дико гикнул, конь понесся к группе ожидавших его всадников.

Рядом с Русом встали Бугай, Сова, Моряна. Бугай проронил медленно:

-- С Чехом ушло больше половины... Поглядим, сколько уйдет с Лехом.

Рус тупо смотрел на людской поток. В сердце была такая горечь, что в глазах потемнело. Плеча коснулись трепетные пальцы. Он повернул голову. Ис смотрела с любовью и таким сочувствием, что он устрашился: может расплакаться при всех.

-- Я не могу зреть...-- сказал он задушенным голосом. -- Когда уйдут, кликните.

Он ввалился в свой шатер, только он остался цел и недвижим во всеобщем хаосе, упал на ложе. В углу на шкуре, куда Ерш поставил ему бурдюк с вином, сейчас было пусто. Сквозь тонкое полотно стен со всех сторон доносились подобно шуму прибоя голоса людей, рев скота, скрип телег, щелканье бичей, выкрики. Все сливалось в ровный однообразный шум.

Очень нескоро шум начал редеть, отдаляться, стихать. Рус заставил себя встать, на подгибающихся ногах подошел к выходу, откинул полог.

Из груди сам по себе вырвался звериный вопль ужаса:

-- Это все, что остались?

Степь была голой и мертвой. На месте походного стана зловеще чернели выжженные круги земли. Легкий ветерок вздымал серый пепел, шевелил золу. Сперва в ужасе почудилось, что он остался единственным живым человеком. Даже Ис не видно, только пустое поле с черными пятнами, серый пепел, обломки повозок, брошенные разбитые горшки, посуда, сломанные копья. Два исхудалых пса с рычанием дерутся за кость с остатками мяса.

Он замычал от боли, судорога свела внутренности. В сердце словно кто вонзил нож, а в голове быстро и часто забились жилки. Он чувствовал, что вот-вот умрет от ядовитой горечи и одиночества. Ноги деревянно несли вокруг шатра, отыскивая свой костер...

На прежнем месте остались только Ис и Заринка. Остальные исчезли, растворившись у костров, возле которых сидели люди. Все сутулились, молчали, тупо смотрели либо в костер, либо поглядывали в сторону его шатра. Вдали темнели повозки, еще дальше всадники загоняли коней в табун.

С грохотом примчался на серой кобыле Сова. Его плечи обвисали, как будто две глыбы тянули вниз и в разные стороны. Лицо было угрюмым.

-- Рус! -- крикнул он рассерженно. -- С Лехом ушли две трети. Две трети тех, что оставались от Чеха.

Ис и Заринка подошли к Русу, встали по бокам, трогая за руки. Рус прошептал:

-- Спасибо...

-- За что? -- удивился Сова.

-- Твои люди остались почти все. Или даже все.

Сова выпрямился, в голосе сквозь горечь прорезалась нотка гордости:

-- Теперь это твои люди.

-- Спасибо, -- прошептал Рус снова. В глазах защипало.

Сова буркнул предостерегающе:

-- А вот со "спасибо" не спеши.

Он повернул коня, копыта прогрохотали совсем рядом. На Руса упал ком земли, выброшенный копытом. Рус уловил угрожающую нотку в голосе бывшего воеводы, но не понял затаенного смысла, тут же забыл, ибо Ис и Заринка прижались с обеих сторон крепче, дышали часто, сочувствующе.

Даже отсюда Рус видел, как у каждого человека у костра опущены плечи.

-- Чех мог бы отделить мне людей больше, -- прошептал он в тоске.

Вздрогнул, ощутив на плече легкую руку. Ис смотрела с глубоким состраданием.

-- Нет, -- сказала она тихо.

-- Что "нет"?

-- Он не мог этого сделать.

-- Почему?

-- Важна свобода выбора, -- сказала она еще тише. -- Он чувствовал это. А тебе и не нужно много людей. Мы двигаемся по земле, где не ступала нога человека. От зверей отобьемся, а на хорошей земле... потомства может быть как песка на берегу моря, как звезд на небе, как капель в реках... Так ведь бывало... по крайней мере у моего народа.

Он поник головой:

-- Волхвы говорят, у нас тоже. Но страшно мне!

-- Крепись, -- повторила она. -- Взгляни, кто остался с тобой.

Рус всматривался в суровых немногословных людей. Остался Бугай, родной дядя Чеха и Леха тоже, осталась Моряна-богатырка, Шатун, Ерш, Плющ Железные Руки, к удивлению, заметил даже сладкоголосого Баюна... Остались суровые воины, безусые юнцы, отроки, но больше больных, увечных, стариков и детей: их братья не пожелали взять, ссылаясь на суровую дорогу.

-- Это вызов, -- сказала она напряженно. -- Вызов всем, кто остался.

-- Да, -- сказал он затравленно, -- но почему они все смотрят на меня?

Он насторожился, а люди за его спиной взялись за ножи. Виднелось пыльное облачко, затем донесся стук копыт. В молчании ждали, когда всадник вынырнул из пыли, огромный и сгорбленный, капюшон нахлобучен на глаза, охраняет от ядовитой пыли, видно лишь широкий испещренный морщинами подбородок.

Всадник уже остановил коня, когда его узнал Баюн, воскликнул восторженно:

-- Корнило! Ты же ушел с Чехом!

Корнило замедленно слез на землю, охнул, ухватился за поясницу. Голос был мертвый от усталости:

-- Я проводил их малость. Передал травы Гойтосиру... Что еще? Но поеду с вами.

Волхв выглядел изможденнее обычного. Баюн подхватил под руки, держал, пока немолодой волхв переводил дух.

-- Я получил для них благословение пращуров, -- проскрипел он. -- У них все пойдет.

Рус поинтересовался хмуро, еще не в силах ощутить радость:

-- Но почему здесь? Ты же сам сказал...

-- Что я сказал? -- раздраженно ответил Корнило. -- Я не знаю, что выпало тебе. Боги не говорят. Тебе указан лишь путь. А что на нем вершишь, все зависит от тебя.

Баюн просиял, похлопал волхва по сгорбленной спине. Лицо певца сияло. Похоже, волхв сказал то, из-за чего остался он сам.

Рус пролепетал:

-- Ты пришел, чтобы помочь?

Корнило покачал головой:

-- Чем я смогу? Вряд ли. Но я стар, мне скоро уходить к предкам. Что ждет Леха и Чеха, уже знаю. Им выпала трудная, но счастливая доля. Но что выпало тебе, я хочу узреть своими очами.

Шатун сказал почти с отвращением:

-- Старый, а любопытный, как суслик!

-- Я волхв, -- ответил Корнило устало, -- а волхвы не любопытные, а любомудрые. А мудрость приходит от новых знаний, дурак.

Буська увел коня старого волхва, а сам Корнило прошелся, разминая ноги, огляделся. Русу казалось, что Корнило что-то замышляет, уж очень напряжен, зыркает по сторонам, будто ждет удара.

Внезапно он поднял колотушку, с силой ударил в било. Гулко загремело над опустевшим станом, где уже не звучали песни, земля не вздрагивала от топота плясунов. Корнило прислушался с удовлетворением. Рус не успел рта раскрыть, как старый волхв принялся колотить часто, неистово.

Во всему стану поднимались люди, головы поворачивались в сторону грохота. Корнило продолжал созывать народ, и вот уже к нему потянулись стар и мал, женщины, дети, а также дюжие мужчины, воины, богатыри, дружинники.

-- Люди! -- вскричал Корнило. -- У меня есть что сказать вам!

Рядом с Русом встали Бугай, Сова, Моряна, сзади подходили все новые и новые. Они слышали их тяжелое дыхание, словно люди взбирались на гору.

-- Люди, -- повторил Корнило, голос звучал со злостью и горечью, -- нам оставили худший скот, нам достались разбитые телеги, что не могут тащить даже свои короба... Ушли все лекари, кузнецы, лучшие табунщики. В одном только мы не уступаем... а может быть, даже превосходим!

На него смотрели измученно, но в лицах жила угрюмая сила. Глаза смотрели прямо.

Бугай бухнул, будто тяжелая волна ударила в крутой берег:

-- Я это чую... но ты одень в слова.

-- Превосходим, -- повторил Корнило громче, с неистовством. -- Нашу доблесть не увести на самых лучших повозках! Наша честь не вывалялась в грязи. Я не хулю ушедших -- там наши братья. Но все ли ушли по зову сердца? Или кто-то просто примкнул к сильным?.. А здесь уж точно остались те, кого вели честь и верность!

Ерш первым вскрикнул:

-- Слава!

-- Слава! -- поддержали голоса.

-- Слава Русу!

-- Не сгинем!

-- Не посрамим...

Рус ощутил, как задрожал подбородок. Глаза защипало, он испугался, что заплачет, вскинул голову, а подбородок гордо и даже надменно выпятился. Кто-то хлопнул по плечу, потом раздался мощный глас Бугая. Огромные ладони сжали плечи Руса, и он вдруг ткнулся могучему дяде в грудь. Слезы хлынули потоком. Он трясся от рыданий, было стыдно, и в то же время чувствовал несказанное облегчение.

Повернулся, услышав странные звуки. В глазах расплывалось, увидел мокрые лица, и потрясенно понял, что это не из-за его слез. Люди плачут, мужчины не скрывают слез, они гордо улыбаются, мокрые дорожки блестят на смеющихся лицах.

-- У нас кровь богов, -- прошептал Рус. -- У нас сердца богов... Так что же нам еще?

Голос его рос, последние слова выкрикнул во всю мощь. В ответ прогремел крик могучий и яростный. Над головами выросли сжатые кулаки. Худые лица осветились, глаза горели восторгом. Высоко в небе пророкотало довольно. В синеве быстро таяло странное крохотное облачко.

Бугай, настолько огромный, что ему не пришлось влезать на телегу, чтобы его видели все, воздел над головами огромные длани, проревел могуче:

-- У нас не остатки!..

А Моряна, могучая воительница, подняла руку, все на миг притихли, и она сказала ясным сильным голосом:

-- Мы должны дать новый народ, народ богатырей! Посему я снимаю обет безбрачия... и по пришествии на новые земли обязуюсь... рожать!

Крик восторга пронесся над толпой. Рус видел, что взгляды с Моряны перебегают на него, на Бугая, уже прикидывают, чье семя понесет Моряна, от кого дети пойдут здоровее, могучее, смышленее, кто-то вопил радостно, но уже пошел ликующий смех, за спинами костры взметнулись ярче, задудели в трембиты, громко и исступленно стучали бубны, заглушая крики.

Когда Рус соскочил с телеги, подбежала Ис, прижалась счастливо. От ее трепещущего тела, тонкого и слабого, в его плоть, руки, ноги влилась странная мощь. Захотелось подпрыгнуть и взмахнуть руками -- а вдруг полетит?

Бугай и Моряна хлопали его по плечам, спине, он содрогался от могучих шлепков. Но когда подошел Корнило, Рус с осуждением покачал головой. Только Корнило услышал его совсем тихий шепот:

-- Я люблю братьев!

-- А что, я желаю зла? -- вскинулся Корнило. -- Но людей надо разжечь! Конечно, это не воля Чеха или Леха, это боги решили разделить нас на три части. Какая-то да уцелеет! Даже если Коломырда сумеет послать сильную погоню, что маловероятно, то и тогда погибнет только треть... Ведь никто из нас не признается, что здесь не все, что где-то есть еще беглецы. Нет, это воля богов. Сам не терзайся, на братьев тоже не ропщи.

Подошел Сова, улыбался, только глаза оставались серьезными. Рус спросил сквозь счастливые слезы:

-- Ты тоже не ожидал?

-- Да, -- ответил Сова спокойно, -- народ ликует... Ты в шатер?

-- Пойдем, -- пригласил Рус, он ощутил недосказанное. -- Моряна, Бугай, Ис приглашает вас разделить с нами трапезу.

Вчетвером вошли в шатер, Буську выперли, а Ершу велели никого не пускать. Ис торопливо собирала на стол, мужчины и Моряна сели, оружие оставили у входа. Рус сказал настороженно, по телу бегали мурашки:

-- Говори! Какая-то неприятность?

-- Кто-то должен, -- сказал Сова безучастно. -- Эту ночь будут ликовать, пить, плясать. Радоваться своей отваге, бахвалиться гордостью. Но придет утро...

-- А что утром?

-- Утром -- похмелье. Увидят разломанные повозки, а хорошие забрали почти все, увидят лопаты вместо мечей... ведь воины тоже ушли, увидят кучи тряпья, мусора. А на похмелье человек, сам знаешь, бывает вовсе жизни не рад.

Сердце Руса сжалось. Он покосился на дядю и Моряну. Их лица потемнели, плечи опустились. У Ис вырвался тяжелый вздох.

-- Мы не погибнем, -- выпалил Рус зло.

-- Если будем шевелиться, -- кивнул Сова. -- Чех увел добротный обоз. Он хозяйственный, но не взял ничего больше трети. Хотя мог бы взять больше, честно говоря, ведь с ним ушла половина людей. Лех увел две трети оставшихся, но Лех есть Лех: в нетерпении он выбрал лучших коней, а все телеги велел бросить... Он, как и Чех, спешит навстречу счастливой судьбе, предсказанной волхвами.

-- Ну-ну!

-- Я посмотрел, что осталось. Телеги можно чинить, было б чем. Одежду сошьем, было бы из чего. Так вот я уже присмотрел три брошенных походных кузницы. Одну надо чуток подправить, другую... не знаю, а третью можно раздувать хоть сейчас. Лех оставил на наше счастье! Я ж говорю, он вообще обоза не взял.

Бугай прогудел в раздумье:

-- Я знаю двух мужиков, что скуют хоть подкову, хоть топор, хоть серьгу девке в ушко.

-- И среди моих есть такие, -- добавил Сова. -- С твоего позволения, Рус, я пошлю ставить кузни прямо сейчас. Очень важно, чтобы утром в них стучали молоты. Ночь для плясок, но ежели с утра людей не занять работой, да потяжче -- упадут духом. Ты ж знаешь, после радости завсегда горечь похмелья. А такое лечат только работой.

Рус не знал такого еще, но кивал, соглашался, даже Бугай знает и умеет больше, ибо пожил, повидал и сейчас довольно хмыкает, даже похлопал Сову по плечу, впервые похлопал, раньше вроде бы недолюбливал. Глава 16

Костры по всему стану полыхали жаркие. Пусть без надобности, но Рус сам любил смотреть в огонь, сидеть возле пляшущих языков пламени. В душе пробуждалось древнее родство с огнем, и потому велел подросткам дров не жалеть, деревьев много. А взрослые двигаются быстрее, кровь кипит, голоса громче, оранжевые отблески на лицах делают людей похожими на существ из огня и железа.

За неделю, пока готовили телеги к походу, Бугай и Сова исхудали, как и Рус, хотя охотники дичи приносили целые горы. Просто ели на ходу, старались успеть и в кузницы, где молоты бухали в четыре руки, и к тележникам, и шорникам.

-- Еще три дня, -- сказал наконец Сова. -- Это Чех и Лех знают, что их ждет. А нам надо идти и щупать ногой землю.

Рус посмотрел на небо:

-- Скоро начнут падать листья. Позорно, ежели осень застанет нас здесь. Выходит, мы устрашились сдвинуться с места!

-- А много ли нам надо? -- удивился Сова. -- Идти до первых холодов. А вырыть землянки на зиму -- это трудов на неделю.

Бугай услышал, бросил предостерегающе:

-- Мы забрались на север! Здесь зима наступает раньше. А насколько лютая, скоро узнаем на своих шкурах. Листопад не за горами.

-- Впереди еще месяц жовтень, -- буркнул Рус. -- Сова, я дам коням нагуливать жир еще три дня. Но на четвертый выступаем, даже если начнется гроза с градом.

Он лежал без сна, думал. Теперь он -- вождь. Хотя гораздо лучше для этого подошли бы Бугай или Сова, они старше и опытнее, но все почему-то смотрят на него, ждут наказов от него. Конечно, он -- сын царя Пана, но что в этих дальних землях царские дети?

Полог на миг откинулся, открыв звездное небо. Он увидел мелькнувший женский силуэт, но еще раньше узнал по сильному необычному запаху, словно бы он впитался в ее кожу.

-- Ис, -- сказал он, -- что говорят?

Она села рядом, опустила узкую ладошку на его необъятную грудь. В полутьме смарагд в золотом обруче на лбу поблескивал загадочно и таинственно. Глаза были в тени, но он чувствовал, как она смотрит на его лицо, вот ее взгляд скользнул по его лбу, щеке, ласково прошелся вдоль носа, очертил твердую складку у губ.

-- Ты уже спрашивал, -- напомнила она.

-- Я все время это хочу знать.

-- Рус, не беспокойся так...

-- Ис, что ты говоришь?

-- Не беспокойся, -- повторила она с нажимом. -- Ты очень быстро мужаешь, Рус. Еще три дня назад ты был мальчишкой... Да, богатырем, сильным и ярым воином, от тебя могли рождаться дети, но ты сам оставался ребенком. Но сейчас с тобой происходит непонятное. Все заметили.

-- Что?

-- Рус, ты не думаешь, почему это с тобой все-таки осталось столько народу? Не одни же невольники из каменоломни? Сколько богатырей, старших дружинников, отважных воинов, просто ремесленников, умельцев... Они верят в тебя.

Он пробормотал с тоскливым страхом:

-- Не в меня... В сына царя Пана!

-- Так ли?

-- Так, -- сказал он убежденно. -- Пан был великим героем. А потом стал великим царем. И дед его был героем. И прадед! И вообще наш род славен героями... Но в каждом роде не без урода... И я как раз знаю, что я не герой!

Она помолчала, он не видел ее лица, но чувствовал по напряжению пальцев, что она не согласна. Затем послышался ее спокойный шепот:

-- Повернись на живот.

Ее пальцы коснулись его плеч, захватили кожу, отпустили, ухватили в другом месте. Он сперва прислушивался, затем приятное ощущение начало распространяться по всему телу.

Она щипала его плечи и спину, стучала костяшками пальцев, мяла, даже встала босыми ногами и потопталась, разминая спину, ощущение было таким сладостным, что он только блаженно мычал сквозь стиснутые зубы.

-- А теперь перевернись...

Он поспешно перевернулся, и снова ее нежные, но сильные пальцы умело мяли ему широкие пластины грудных мышц, твердые квадратики мускулов живота, и он уже забыл о своей тоске, во всем теле жила свирепая мощь, готовность вскочить на неоседланного коня, помчаться в ночь в поисках противника, дабы в схватке охладить кровь...

-- Не надо ее охлаждать, -- прозвенел ее тихий голос с легким смехом, и он со стыдом понял, что сказал это вслух. -- Сегодня ночью не надо...

Он забылся под утро коротким и настолько глубоким сном, что если бы его можно было измерить, то послали бы до преисподней.

Утро было холодное, траву покрыли крупные холодные капли росы. Вот-вот наступит осень, роса сменится инеем. Он будет исчезать еще до восхода солнца, но кто не поймет такой грозный знак, тот обречен. Потом ударят морозы, задуют метели. Медведи зароются в берлоги, проспят до весны, а люди либо укроются в крепких домах, где будет запас дров и пищи, либо... умрут.

Рус выбрался из шатра на четвереньках. Жар от затухающего костра едва прогревал землю на два шага вокруг. Там лежали, тесно прижавшись друг к другу, скорчившиеся фигурки людей, покрытые разным тряпьем, старыми шкурами.

Рус ударил палицей в подвешенное к дереву било. Тоскливый звон разнесся далеко, в утренних сумерках мелькнули волчьи тени и отступили. Люди начали шевелиться, подниматься с великим трудом. Некоторые остались лежать, и Рус со страхом подумал, что кое-кто, изможденный усталостью и болезнями, уже не поднимется.

Подходя к костру, где сгрудились его старшие дружинники, теперь уже бояре, он услышал бодрый голос Ерша:

-- Укрылся Бугай от холода рыбацкой сетью, трясется, но тычет пальцем в ячейку: мне даже тут холодно, а каково ж тем, что снаружи!

Посмеялись, Рус подумал благодарно, что Ерш своими нехитрыми шуточками умеет поддержать людей.

Хоть они и считают его своим вождем, но никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. Подошел, остановился, не зная, что сказать.

Ерш кивнул, похохатывал, а Сова переглянулся со своими людьми, вдруг поднялся. Глаза бывшего воеводы были внимательные и требовательные.

-- Утро, князь, -- сказал он негромко, но все услышали и умолкли. -- Вели собираться. Надо выступать в путь... князь.

Дважды он назвал Руса князем, и оба раза он чувствовал себя так, словно кто-то ударил раскаленным молотом в спину. Князем не называли даже Чеха, а уж его, Руса, так можно назвать только в насмешку.

Но глаза Совы были серьезные и требовательные.

-- Велишь ли, князь?

Рус, одолевая дрожь в горле, сказал сиплым голосом:

-- Велю. Всем собраться. Проверить все, чтобы ничего нужного не оставить. Быть готовыми к дальней дороге.

Сова круто повернулся, зыркнул на своих соратников. Те вскочили, опрокидывая кружки и ковшики с горячим настоем трав.