электросушилка... Я ощущал толщину перекрытия, разделяющего нас, глубину
проникающих вибраций от шагов и передвигаемых стульев. Я знал, что эта
столовая довольно прочное здание, чтобы удержать нас здесь всех вместе в
железобетонном коробе, нефе, качающемся на земляных волнах. Я чувствовал
себя ужасно одиноким, заглядывая в маленькое зеркальце. Стоило ли не быть
человеком, чтобы очутиться в этом трехстворчатом кошмаре?
почувствовать в метре от меня. Поэтому я запахнулся поплотнее в свой
пиджачок и начал ждать. Нет, кажется, я и не ждал совсем, я просто
запахивался в свой пиджачок - пусть это и не столь содержательно. В другой
стороне зала проходила она, вся в форменной одежде. Шла, шла да и глянула на
меня. Глядела, глядела да и повернула в свою сторону. А я стоял, как дурак,
запахнувшись в свой пиджачок, и не посмел ее окликнуть. Я всей душой рвался
за ней, но только наклонился вперед и порядком разволновался. Она, качая
бедрами, в своей форменной одежде вскоре свернула в отдаленный закоулок. И,
не знаю почему, это показалось мне очень символичным: бедра в форменной
одежде, отдаленный закоулок. Привычка меня опередила: я пукнул и мне
полегчало.
к лицу со штангой, на которую все это опиралось. Я не узнал этого механизма
и недоуменно воскликнул:
порога, с опущенной головой выговорил:
глубоко свои тяготы и мысли. Я даже не стал обращать внимания на то, как он
там поворачивается, но Лацман добавил довольно небрежно:
этом? Он очень изумился моему присутствию и, напряженно подаваясь вперед,
тихо ответил:
доски и в чем был выскочил в проход.
Прошло несколько секунд замешательства. Я облокотился и тоже уставился
куда-то в пол, ожидая дальнейшего развертывания нашего разговора.
обгяснил он.
доказательство твоей неточности. Лацман гордо выпрямился и сказал:
никакого внимания, принявшись изучать крепление и штангу.
было что-то новое. Новым был вид, изображение на сетчатке глаза. И оно, это
изображение, было очень живым. Не будем говорить об эмоциональной стороне
дела, что я был радостен или как, но случилось то, в чем я себе не признался
бы. Может, я был в оранжевых очках? В них безусловно может стать теплее,
даже 20-го декабря. "Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в
январе..." Не показался ли я себе рыжим? Я как-то примерял на себя рыжий
парик-каре, получался вопиющий педик - от зеркала оторваться невозможно. С
другой стороны, во всей этой обстановке было что-то подозрительно знакомое.
К примеру, представление о возрасте, если тебе это о чем-то говорит, -
возраст, когда может и должно быть волнующе хорошо. Хотя я понимаю, что
тогда было отнюдь не безоблачно. Я видел себя тогдашнего на пленке у Паши
(приятель Лукина). Сгемка велась в декабре 19... года. Совершенно
поразительно, как можно было в меня не влюбиться. Я в себя влюбился. И,
конечно, не могу поверить этим Маринкиным россказням о том, каким я был
жалким, когда мы познакомились.
я казался себе еще более уставшим. Говоря о запредельном, мы забываем, что
это никогда не происходит с нами. Мы можем легко впасть в утомление,
потерять остатки сил для продолжения чего-либо, но нас это не доводит до
крайности. Крайность почти всегда остается за кругом наших повседневных
переживаний. Я легко это говорю теперь, потому что сам выбрал этот образ и
эту манеру говорить, высказывать свои мысли, которые теперь кажутся такими
свежими... Я запустил руки поглубже и обнаружил, что в принципе для них нет
особого предела, то есть их можно было бы просунуть еще и дальше, если бы не
обычное желание находиться в устойчивом положении. Как нам этого не хватает!
Я мысленно поворачиваюсь и начинаю двигаться вслед за мыслью по кругу...
смысла, чем в целом предложении. Я просто не могу вам сейчас обгяснить, как
это выходит, но по причинам ненайденности или еще больше - скрытности, я
вынужден констатировать, что все ваши изыскания ложны. Почти. И я говорю то
же самое. Будь это простой выход или цепь сложных препятствий - все это
оказывается наружи, попадает под яркий свет дня. Откатывается на два, три
года назад, вперед и уже не зовет и ничего не требует. Пусть эту мрачность
назовут светлой, а она и есть светлая, если подумать.
внутренним ритмом. И, наконец, оставшись в огромном зале один, я спросил
воображаемого спутника, который всегда был один и тот же, но при этом сильно
мимикрировал:
пор я даже не стер лодыжку?
опухли, чтобы сапоги могли их намять, - отвечал он мне.
пор не знает, чем они отличаются".
по полу проскользила ревущая бензопила. И тут я почувствовал невыразимое
облегчение.
посадкой, сцепленными пальцами рук, лежащими на колене. Он отзывчиво
принимал каждую мою реплику и без колебаний давал пронзительной ясности
ответы. Я слышал об этом и раньше, и это были несмелые кривотолки на счет
человека, который неизвестно чем занимается.
его, как мне кажется очень каверзно, в очередной раз.
сумрачному сознанию, то я не знаю, сколько бы мне пришлось потратиться в
декабре. "Логично", - подумал я и уточнил:
хлопая себя по карманам в поисках спичек и сигарет, он с одобрительным
интересом наблюдал за этим, и вдруг я вспомнил:
Лукин принял ее без какого-либо замешательства, и мы подкурили от одной
спички. Он выпрямился и закрыл глаза. В этом было что-то призрачное. Я
нарочно стал поворачивать голову, пытаясь рассмотреть его в этом новом
свете, пытаясь понять, что же здесь собственно нового, но он не позволил
моей мысли развиться и прервал меня следующим восклицанием:
невоздержанность и мне даже показалось, что это получилось помимо его воли.
Я прислушался к этому еще раз, то есть сориентировался по оставшемуся от
звуков и догадался: "Это сигарета вырвала из него такое признание". И мое
доверие наполнилось еще и искренним состраданием. Короткая селитрованная
"555" быстро прогорела, и Лукин снова плавно ко мне наклонился. И тут я
почувствовал усталость, настоящую и неприкрытую и даже если бы и стал его о
чем-нибудь спрашивать, то очень и очень неохотно. Посмотрев смущенно по
сторонам покрасневшими глазами, я глубоко вздохнул и, хлопнув ладонями по
подлокотникам, резко поднялся и, показывая куда я пойду, вышел из комнаты.
Он только пару раз скрипнул в своем кресле.
сдержанный Лукин никогда не притворялся. Он являл собой гармоничное
представление о том, как надо быть стулом. То есть в одно время он, конечно