сегодня, несмотря на ночную проверку, взорвался на старте в четыре часа
дня, как и первые два, и на нем были убиты еще сто тысяч тщательно
отобранных замечательных людей. Будто и впрямь куражился и хохотал над
бессилием слегка разумных муравьев божок-садист. Ринальдо приехал оттого,
что опустились руки. Приехал вспомнить. Воскресить. Вновь полюбить и вновь
возненавидеть. Он давно уже не любил и не ненавидел - только спасал; и
теперь спасать, не любя, не хватало сил.
меня Дахра?
что мне дорого.
то, что безразлично... ты так не считаешь? Это как бы капитуляция. Как бы
сам признаешь, что не достоин того, что любишь. И никогда уже не будешь
достоин, никогда уже не сможешь добиться естественным путем.
максим! Сколько же можно всех воспитывать?
лет любить и желать зла?
- он пожал плечами. - Просто без тебя мне как-то бессмысленно. Как-то
скудно, понимаешь?
в Совете, Чан в Коорцентре, Чан на испытаниях. Чан в рейсе, Чан с
друзьями, Чан с подругами... Потом налетит вдруг - топот, смех, крик,
грай, нечеловеческий клекот; а поутру - на молочно-белой коже смуглые
пятна его поцелуев и тающая в сиянии неба точка его орнитоптера. Разве это
скудно? Это просто смешно.
произнесла, а почти всхлипнула это короткое слово, настолько унизительной
была догадка. Ринальдо не ответил, даже не кивнул, но его глаза никогда не
умели врать; конечно он, ответили они за Ринальдо. - Потому что он добрый!
- в отчаянии крикнула Айрис.
него как мог, но Чан был уже совершенно не в состоянии заниматься
чем-либо, кроме тренажера, он находился на грани исключения и только клял
судьбу. Ринальдо делал за него вычисления, а Чан сидел рядом и клял
судьбу. И тогда хитроумный Ринальдо отказался что-либо делать и стал
говорить: "Бездарь!" Он говорил: "Ты никогда не оторвешься от Земли, разве
что пассажиром!" Он говорил: "Тебе пасти коров!" Чанаргван возненавидел
его, и Айрис возненавидела тоже: "Как ты можешь сейчас! Твоему другу
плохо! Надо помочь, а уж потом указывать на какие-то недостатки..." Только
на ненависти к Ринальдо Чанаргван выпрямился; только чтобы доказать
Ринальдо, и себе, и всем, что он - не бездарь и что Ринальдо - не
настоящий друг. Тогда они еще мыслили подобными формулировками. Полгода
спустя Ринальдо, уже собиравшийся все рассказать Чанаргвану, попал в
аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, почти невероятной,
отчасти Ринальдо был виноват в ней сам. Он так и остался полукалекой на
всю жизнь, но, пока он валялся по госпиталям и реабилитационным центрам,
слава подлеца, бросившего талантливого, но разбрасывающегося друга в
тяжкий момент, приклеилась к нему навечно; скоро уж все и забыли, почему
Ринальдо подлец, просто известно было, что на него нельзя положиться.
неприязнью. - Дахр... теперь - Чари... глазищи во, рот варежкой...
между мужчиной и женщиной?
и делать вид, что все - как всегда.
свежим и вкусным. Ринальдо оглянулся. Чари успела переодеться. На ней была
теперь вызывающе изящная, короткая полупрозрачная хламида и невесомый,
совершенно прозрачный синий шарф до щиколоток.
Теперь все так носят, - добавила она отчаянно, - когда хотят понравиться.
это понимал, и сейчас понимаешь.
ощущением причинения ответной боли. Запретным и великолепным. - Не
понимаю.
за локоть.
оттого, что Дахра нет и отец снова перестал прилетать. Я уже поставила на
стол замечательную окрошку, вы в жизни такой не пробовали...
можно так обижать человека. Когда поймешь такую гадость - надо перестать
жить.
крепких пальцев. Чари озадаченно смотрела на него. Айрис бессильно уронила
голову на сомкнутые ладони; длинные белые волосы упали почти до колен,
слабо раскачиваясь единой слитной массой.
Никогда!
очень недолго. Подо мной взорвался тренажер, и я стал смешной. А твоя мама
- трагическая натура, она не любит смешного.
как всегда, не сумел выкроить время, был занят, и Айрис загорала сама по
себе, одна, и им с Чаном, которого она давно знала как близкого друга
мужа, было по дороге. Он вел орнитоптер в двух метрах над морем, вдоль
скалистого берега, лавируя на предельной скорости с немыслимым
мастерством, в полумраке, грозившем стать тьмою. Айрис вскрикивала
ежеминутно, и Чанаргван оборачивался к ней, сверкая безукоризненной
улыбкой. "Мы убьемся... столкнемся..." - пробормотала она, судорожно
цепляясь за его локоть. "Не убьемся", - просто ответил он, и она поняла,
что это правда. "Мы убьем кого-нибудь..." - беспомощно прошептала она, в
глубине души ожидая, что он ответит: "Не убьем" - и это тоже будет правда,
но он снова осветил ее абсолютно правильным полумесяцем улыбки и ответил:
"Пусть не зевают" - и все в мире внезапно стало на свои места - так
правильно, как она и помыслить не могла до той поры, только предощущала,
что возможна некая высшая правильность и точность: кровь зазвенела
раскрепощенным гонгом, а Ринальдо с его куцей мудростью, с его
вымученными, причудливо и бесплодно сплетенными моралите пропал навсегда.
Чан помолчал еще, потом полуобернулся к Айрис: "Это сама жизнь летит под
крыло. Преданно стелется, и отлетает, и кричит: задержись, возьми меня! -
Он помедлил. - И ты берешь".
тоже. Он взял ее лишь через год, когда Ринальдо был уже в реанимации, и
взял не подло, а на целых шесть лет.
Почему ты всегда лжешь?
собой. А стоило мне по рассеянности или усталости захотеть внимания к
собственной персоне, а не к желанной тебе модели, я сразу вываливался из
отношений. Все связи рвались. Это такая жуть была - даже когда ты меня
ласкала, я не мог отделаться от чувства, что ты не меня ласкаешь, а того,
кем я прикидываюсь тебе в угоду. Нам в угоду. При этом ты до самой аварии
утверждала, что, кроме меня, тебе никто не нужен, что во мне твои корни...
бы в главном. Совершенно не переносил недоверия. Совершенно не понимал,
как это можно - не верить. Потому что верить - это и значит: понимать, не
отмахиваться от чужих слов, как от маловажной ерунды, а принимать их как
требующий осмысления, учета, уважения факт природы. И, готовясь к
какому-то главному - я тогда думал еще, что у нас будет главное, - я