в дыру, Ирина не доставала головой до свода, я, лишь немного выше ее,
касался макушкой холодного камня. Мальгрем освещал ручным фонариком путь в
туннеле, Ирина, шла за ним, я замыкал. Мы спускались в причудливом
переплясе фонарных бликов, отражавшихся от стен, как от зеркал, затем
Мальгрем погасил фонарь и куда-то исчез. Ирина остановилась, я подтолкнул
ее, она сделала шаг и тоже исчезла. Я последовал за ней. Мы вошли в
освещенный зал.
исполинский колокол метров в сорок высотой, по его сужающимся вверх стенам
простирались шесть этажей - поясами по периметру. Каждый этаж нависал над
залом кольцевой верандой с балюстрадой. И все внутреннее пространство было
лишь шестью поясами таких сужающихся веранд, только на самом верху светило
гладкое белое пятно - крохотный потолок огромного помещения.
отразился от нижних этажей на верхние и, несколько раз повторился эхом,
постепенно меняя силу и тон. "Великолепно, правда?" - грохнуло внизу,
"...лепно ...авда..." - мелодично прозвучало выше, "...лепно ...да..." -
тоненьким звуком донеслось сверху. Мальгрем захохотал и с минуту
наслаждался гармонией новых эхо. Ирина тоже смеялась, но ее слабый голос
не смог породить столько эхо. Мальгрем потом, уже на станции, признался,
что и раньше многократно испытывал акустику дворца на разной мощи голоса.
И для ублажения Ирины - ей все больше нравилась мелодия колокольных эхо -
Мальгрем то кричал, то пел, то шептал, но каждый раз на полном дыхании,
без этого эхо звучало не так выразительно. "Э-ге-ге!" - гремел Мальгрем,
"Ух-ух-ух!" - выкрикивал он, "А-ха-ха!" - шептал и пел он, и купол
десятикратно возвращал ему и "Эге-ге", и "Ух-ух", и "А-а!".
многогласных эхо. Каждая балюстрада, все перила, потолки этажей,
нависающих над залом, - все излучало свое особое свечение. На первом этаже
преобладало темно-вишневое сияние, прорезанное золотыми полосами, выше оно
было оранжевым, потом зеленоватожелтым, а наверху - тонко-голубым. И все
краски смешивались с сиянием золота, золото преобладало, отчеркивало собой
и угрюмую красноватость низа, и зелень средних поясов, и возвышенную
голубизну свода. Даже воздух, сухой и чистый, без примеси серы, столь
отчетливой снаружи, как бы сам светился слабой фиолетовозолотой дымкой.
надоело вызывать разноголосицу эха,Стоит! Я послал предложение внедрить на
Земле такую же систему освещения. Не думаю, впрочем, что согласятся.
Красиво, но опасно. Это ведь радиоактивные краски. Нибы смешивали
истолченные цветные минералы с радиоактивными веществами, и в каждом
возбуждалось свое свечение. Вы сейчас увидите их картины, они тоже писаны
радиоактивными красками. Наши земные художники до такого не додумались.
внутренность зала. Собственно, это были не круги, а витки спирали, но
такого большого радиуса, что отличие от окружностей почти не
воспринималось. Да и сам пол был так искусно изогнут, что в любом месте
все шесть этажей протягивались над ним без наклона, - пол Повторял
кривизну этажных витков.
прочел в отчетах Виккерса: внутренность дворца была музеем творений резца
и кисти. Но надо было собственными глазами увидеть это чудо искусства,
чтобы почувствовать его совершенство. Весь нижний этаж заполняли статуи -
лес каменных фигур в два и три человеческих роста: зеленые полированные
змеи, вздымавшие винтами свои остроголовые туловища, диковинные зубастые
птицы, широко распахнувшие голубые крылья в хищном полете, готовящиеся к
прыжку красные зверьки, те же зверьки, в испуге распластавшиеся на почве,
множество обезьяноподобных существ, рыжих, ушастых, хвостатых,
длинноногих, длинноруких, длинношерстных с умильно добрыми и унылыми
мордочками. Но всего больше было самих нибов: рослых и крохотных,
прямошагающих и ползущих, старчески согнутых и по-молодому стройных.
картины. Я вдруг потерял ощущение места. Я знал, что передо мной только
стена, но стены я не видел. Впереди раскрылась цветущая полянка, усеянная
голубоватыми валунами, справа поблескивало темное озерцо, слева высились
густолистые деревья, а вдали, над озером и лесом, поднималась
конусообразная голова вулкана, она была багрова, из нее исторгалось пламя
и выбрасывался дым, дым свивался в клубы, его тянуло ветром к нам, я
потянул носом воздух и ощутил гарь и серу. Невольно я сделал шаг вперед, к
озерку, и ударился головой о стену, и только тогда пропало ощущение
реальной дали и запаха дыма и серы.
ушибленный лоб.
живописцы Земли не воспроизводили так глубину далей.
разнообразие цвета. Я просто не знал, что физически возможна такая палитра
ярчайших красок, горящих не от внешнего освещения, а собственным
свечением. Я спросил:
активные вещества.
ионизация лишь немного выше, чем снаружи, - И добавил: - Долгое пребывание
внутри дворца людям все же не рекомендуется.
непрерывно тянулась все та же чащоба статуй, а по стенам - все такие же
яркие, самосветящиеся, разнокрасочные картины. И вскоре стало ясно, что от
этажа к этажу тематика статуй и картин меняется. Внизу древние художники и
скульпторы только вглядывались в мир, они как бы говорили картинами и
изваяниями: "Вот это простор перед домом, а вот это - страшный вулкан,
хорошо бы от него подальше. А вот звери, рыскающие в лесу, и птицы,
несущиеся над лесом. А это уже мы сами, а рядом обезьяны - у, какие
образины!" Но уже на втором этаже появились жанровые сценки: кучка нибов
бежала за зверем, другая кучка тащила убитых птиц. Сценок охоты
становилось все больше, на третьем этаже, кроме них, ничего и не было, но
здесь к охоте на птиц и зверей добавились картины расправ с обезьянами. На
колоссальном, в пол-этажа, панно с жутким совершенством воспроизводилось,
как нибы хватают отчаянно отбивающуюся обезьяну, - я почти физически
слышал надрывный визг жертвы; как метрах в двух подале, на другой ярко
светящейся картине, тащат разделанную тушу на костер, и еще дальше - как
ее поедают и каким удовольствием, почти блаженством, светятся нибы -
густым сиянием излучалась на нас картина пиршества.
поменьше, уже не лес самосветящихся изваяний, только отдельные фигурки.
Зато живопись становилась искусней и ярче, вместо красочных пейзажей
лесов, озер и вулканов - сцены сборищ. Мальгрем на четвертом этаже молча
подвел к ужасной картине: нибы поедали ниба. Это был, несомненно, ниб, а
не обезьянка, и ели его хмуро, без обжорного блаженства, запечатленного
этажом ниже. Неведомые художники изобразили не пиршества, а скорбную
трапезу - такой мне увиделась картина. Я долго всматривался в группу,
понурившуюся у костра, где жарился их собрат. На нижних этажах нибы
изображались рослыми, краснощекими, их почти безносые лица с вытянутым
вперед - по-звериному - ртом, были по-своему привлекательны, запавшие
глаза под покатым лбом смотрели весело и разумно. Ничего из внешней
привлекательности теперь и в помине не было. Унылые фигуры, бесстрастные
лица, тусклые глаза, висящие как плети длинные руки...
я картину, - И они не радуются, что нашли такой страшный выход из
безвыходной нужды.
возможно, это было и так, - возразил Мальгрем. - Но потом они возвели
нужду в добродетель. Нибоедение превратилось в ритуальный обряд. На пятом
и шестом этажах вы увидите сами, какое пышное оформление получил
каннибализм.
Очевидно, к этому времени их больше не существовало. Не существовало и
птиц и зверей, или, быть может, они стали так редки, что нибы перестали
воспроизводить их в рисунках и изваяниях. Теперь скульпторы и живописцы
сосредоточились на изображении своих сородичей. Нибы как бы погрузились в
самопознание - и картины и изваяния передавали их настроения и мысли. Я
долго не отрывался от скульптуры молодого ниба: печальное лицо, сумрачные
глаза, длинные руки, сложенные крестом на груди, - совершенный образ
скорби. Рядом старик глядел веселей, он улыбался, подняв вверх лицо, шея и
руки его были обвиты пурпурными лентами, гирляндами пурпурных цветов,
краски не светились, а пламенели.
одновременно пожали плечами. - Тогда подойдем вон к той картине.
лентами и гирляндами цветов, и на лице его сияла такая же радостная
улыбка, он готовился к чему-то отрадному - таким его живописал художник.
Но готовили старика к закланию. Тускло светились раскаленные камни костра,
стояли палачи с каменными секирами в руках. А у самого костра рослый ниб с
распростертыми руками, казалось, призывал свыше благословение на жертву.
пожирают казненного, - прокомментировал Мальгрем. - На последнем этаже
такие же сценки, только мастерством похуже.
ярко, и рисунки не так выразительны. На шестом, последнем, этаже каменные